Манштейн вошел в большую комнату. В углу, на высокой мраморной подставке, горела лампа, заслоненная резным абажуром.
Прямо перед собою, в глубине комнаты, Манштейн заметил огромную, роскошную кровать под балдахином.
Он на цыпочках подошел по мягкому ковру к кровати, откинул штофную занавеску и разглядел Бирона и его жену. Оба они спали крепким сном.
Бирон, почти всю эту ночь метавшийся и ежеминутно вскакивавший с постели, наконец, утомился и заснул. И уже ничего ему не грезилось. Его не возмущали больше страшные сновидения, призраки. Он дышал мирно. Лицо его было спокойно.
Манштейн стоял у кровати с той стороны, где лежала герцогиня.
— Проснитесь! — громко сказал он.
Но они не просыпались.
Тогда он наклонился еще ближе к кровати и сказал еще громче: «проснитесь!»
Бирон и его жена разом открыли глаза, испуганно взглянули на Манштейна и приподнялись с подушек.
— Что это? Что? — с ужасом выговорил регент.
Герцогиня взвизгнула и закрылась одеялом.
— Арестую вас именем его императорского величества! — громко произнес Манштейн, обнажая шпагу.
— Караул! — отчаянным голосом крикнул Бирон.
— Караул! — взвизгнула под одеялом герцогиня.
При этом Бирон вскочил, и Манштейну показалось, что он хотел спрятаться от него под кровать. Действительно, он прятался; но в то же время продолжал кричать: «караул!»
— Молчите! — грозно выговорил Манштейн, быстро обежал кругом кровати и старался схватить регента.
Тот начал обороняться и кричать еще громче.
— Молчите! Вас все равно никто не услышит. Я привел с собой много солдат, и если вы будете сопротивляться, то я убью вас.
Бирон вздрогнул.
Манштейн схватил его и крепко держал до тех пор, пока не явились солдаты.
Между тем, вся уже комната наполнена народом.
Герцогиня все лежит, закутанная одеялом, и визжит.
Манштейн передал Бирона солдатам. Но когда они подошли, чтобы взять его, он вдруг собрал все свои силы, сжал кулаки и стал отмахиваться направо и налево. Солдаты кинулись на него, но долго не могли совладать с ним.
Завязалась отчаянная борьба. Рубашка регента разорвана, его колотят по чему попало сильные, мозолистые руки. Он все еще отмахивается; но, наконец, сил больше нет. Его повалили на ковер, засунули носовой платок ему в рот, связали руки офицерским шарфом, закутали в одеяло и вынесли из спальни.
Несчастный Бирон был в забытьи, не шевелился и со стороны можно было подумать, что это несут безжизненное тело.
В первую секунду, когда голос Манштейна разбудил его, он подумал, что случилось что-нибудь очень важное и что Манштейн прибежал предупредить его. Ему и в голову не могла придти мысль относительно фельдмаршала Миниха; он даже сразу не поверил ушам своим, когда услыхал слова Манштейна: «арестую вас».
Но Манштейн повторил эту ужасную фразу.
Неужели, действительно, это арест и падение? Неужели его могут арестовать… здесь, в его Летнем дворце, в его спальне? Здесь, по крайней мере, он считал себя в безопасности; ведь, кругом народ, бездна прислуги, караулы! Значит, что же?.. Значит, все в заговоре… все?! Но это, ведь, не может быть! Этот негодный Манштейн прокрался, как вор… Стоит только крикнуть и сбегутся люди, схватят этого Манштейна, весь этот низкий заговор рушится! И он еще раз посмеется над своими врагами, да так посмеется, что потом ни у кого уже не поднимутся руки на него, никто не решится выдумывать заговор…
«Караул! Караул!» — повторяет Бирон, а, между тем, никто не является ему на помощь.
Вот и солдаты! Его хватают. Мысли его остановились; он совершенно машинально отбивался от солдат. Но его схватили, связали, и он уже ни о чем не думает. Он все забыл. Ни страха, ни ужаса, ни отчаяния, ни злобы нет в нем. Он только чувствует, как мало-помалу начинает разбаливаться его тело, как крепко скручены руки, как неловко солдаты несут его. Ему трудно дышать; у него болят челюсти; у него противно во рту от всунутого платка. И он старается делать языком и зубами осторожные движения, чтобы как-нибудь освободиться от этого платка. Но нет, видно ничего не поделаешь!
Он начинает сердиться на то, что никак не может помочь себе. Он сердится на этот несносный платок и снова придумывает всякие хитрости, как бы каким-нибудь образом освободиться от платка. Все его мысли и все его чувства поглощены этой работой.
Ему уже начинает казаться, что и дело-то все в одном только платке, что стоит от него освободиться и тогда все кончено, тогда не останется ничего больше страшного и дурного. Потом он вдруг начинает думать о том, что же дальше будет? Но он не думает о своей будущности, а думает только о том, что будет через минуту, через пять минут, через час. Куда его повезут и как повезут? Неужели в одеяле? Ведь, холодно, мороз, да и неприлично. «Нет! Что-нибудь да сделают, непременно сделают!» — успокоительно заканчивает он и только ждет с любопытством.
Он уже о платке позабыл, как-то привык к этому неприятному ощущению во рту…
Его снесли вниз, в караульную. Сняли с него одеяло и закутали солдатской шинелью.
— А! Солдатская шинель, — подумал он. — Как же это я не догадался? Конечно, в солдатскую шинель должны закутать, во что же больше? Так будет теплее! Только вот как ноги?
Но о ногах регента никто не подумал, он так и остался босиком. Солдаты вынесли его на улицу, тут дожидалась подъехавшая карета Миниха, его посадили в карету. С ним сел офицер.
— Куда? — спросил кучер.
— В Зимний дворец! — отвечал офицер, захлопывая дверцу.
Карета уехала, и даже пьяный мастеровой не встретился ей на дороге.
Никто не знал и не подозревал, в каком странном маскарадном костюме проехался этой морозной ночью регент Российской Империи. Только солдаты, стоявшие группами около Летнего дворца, тихомолком послали ему свои неособенно любезные приветствия…
Герцогиня Курляндская, закрывшись с головой в одеяло, продолжала визжать все время, пока происходила борьба в спальне. Она перепугалась до того, что почти обезумела. Она слышала бряцанье оружия, слышала крики своего мужа, понимала, что его хватают, расслышала или, вернее, почувствовала, как он упал, как замолк, но она не решилась выглянуть из-под своего одеяла.
«Он молчит, не кричит больше, должно быть, его убили!» — И она сама перестала визжать, и лежала неподвижно, ожидая, что вот, вот, сейчас, и ее убьют. Но, может быть, ее не заметят! Надо лежать тише! И она совсем притаила дыхание.
«Уходят из комнаты! Все тихо». — Она взглянула: — «никого нет!» На полу, у постели, оторванный кусок рубашки герцога: — «что же это такое?»
Сама себя не помня, с выкатившимися страшно глазами, она кинулась из спальни, бежала по комнатам в одной рубашке и босиком, выбежала из дворца.
Солдаты, толпа… но она их не боится, она ничего не помнит; она забыла в каком она виде, не чувствует холода.
Подъезжает карета, в карету сажают кого-то. Она угадала, что это муж ее, и она бежит по двору, по снегу босыми ногами за ворота. Хочет кинуться к карете. Но какой-то солдат бросается и схватывает ее.
Она опять кричит и отбивается. Она вцепилась зубами в руку солдата, но солдат ни на что не обращает внимания и тащит ее.
— Что прикажете с нею делать? — спрашивает он, подтаскивая герцогиню к Манштейну.
— Отвести во дворец, — отвечает Манштейн и спешит скорей к Миниху за приказаниями.
Герцогиня продолжает кричать и кусаться.
— Отвести во дворец! — ворчит солдат. — Легко сказать, да как это я сделаю? И в какой дворец? Назад, что-ли, али туда, в Зимний?.. Карета-то вон, вишь, уехала, а другую где теперь взять? Что же, это, значит, на своей спине везти? Ишь, злющая, как вцепилась! Зубы-то! Зубы-то… вон до крови прохватила. Э, да где же с ней тут возиться!
Не долго думая, он отшвырнул ее от себя и быстро скрылся.
Несчастная герцогиня упала на кучу снега. Она уже перестала кричать. Она дрожала всем телом и, наконец, потеряла сознание. Долго так лежала она, раздетая, на снегу, пока, наконец, один из офицеров не подошел к ней. Он ужаснулся, увидя ее в таком положении, и крикнул солдатам.
Солдаты сошлись и окружили ее. Она не шевелится. Что же, сейчас, пожалуй, станут издеваться над нею? Да и как не издеваться! Теперь она бессильна. Еще, несколько часов тому назад, она мнила себя чуть что не императрицей; она протягивала свои руки для поцелуев сановникам и принцам; она была олицетворением человеческой гордости и тщеславия. По одному ее слову всех этих солдат и этого офицера расстреляли бы. Но теперь она бессильна! Она лежит обнаженная на снегу и только слабая дрожь, по временам пробегающая по ее членам, показывает, что она еще не умерла, еще дышит.
Ее все ненавидели, все, кто знал и кто даже не знал ее. Никто не говорил о ней ни одного доброго слова, так как же теперь не издеваться над ней! Но, между тем, ни офицеры, ни солдаты не стали издеваться.
— Ах, Боже мой! — смущенным голосом проговорил офицер. — Посмотрите, ради Бога, жива ли она? Ведь, как, бедная, выбежала! В одной рубашке! Этак схватит смертельную болезнь!
— Да! Ночка-то морозная и замерзнуть недолго! — говорит один солдат.
— Так возьмите ее скорей, разотрите, оденьте, снесите во дворец. Да бережней поднимайте! Скорей, давайте шинели! Нельзя же так! Ведь, в самом деле замерзнет!
Солдаты бережно подняли герцогиню, скинули с себя шинели, закутали ее и понесли обратно во дворец растирать и одевать. И никто не встретил их в пустых комнатах. Фрейлены и камеристки герцогини, вся многочисленная прислуга, все, даже «дуры» и карлицы, попрятались, кто куда мог, и недодавали никаких признаков жизни.
— Юлиана, куда же ты ушла? Вернись, останься со мною! Не отходи от меня! — повторяла Анна Леопольдовна, следуя за Менгден, которая вышла было, чтобы причесаться и одеться.
Юлиана вернулась. Принцесса взяла ее за руку и крепко держала, не выпускала.
— Боже мой! Что — то там такое? Посмотри на часы! — шептала она. — Как долго идет время! Что там делается?