Ужасающий грохот мешал сосредоточиться. Кругом гибли люди. Капитан Моррис и его пехотинцы с переходного мостика стреляли по вражеской палубе из ружей: расстояние между кораблями было меньше ружейного выстрела. Теперь и «Сатерленд» палил нестройно, более опытные расчеты заряжали и выдвигали быстрее. Иногда несколько пушек выстреливали одновременно, и тогда грохот получался еще оглушительнее — так четверка лошадей на каменистой дороге выстукивает копытами то в унисон, то снова вразнобой.
— Кажись, пореже стреляют, — сказал Буш. — И неудивительно.
Убитых на главной палубе не так много, «Сатерленд» еще поборется.
— Гляньте на их грот-мачту, сэр! — завопил Буш.
На французском корабле грот-стеньга медленно и важно наклонилась к носу, брам-стеньга тоже клонилась, еще под бо́льшим углом. Потом в дыму грот-мачта откачнулась к корме. Тут рушащаяся масса реев и парусов утратила всякую важность, на долю секунды зависла в воздухе S-образно и устремилась вниз, таща за собой фок- и крюйс-стеньги. Хорнблауэр с мрачным удовольствием думал, что в Росасе не удастся разыскать запасную мачту. Команда «Сатерленда», победно вопя, торопилась последний раз обстрелять противника — корабли быстро расходились. Через минуту пальба стихла, ветер унес дым, над обезображенной палубой засияло солнце.
За кормой недавний противник дрейфовал, волоча у борта сломанные мачты с парусами; на второй орудийной палубе погонное орудие торчало из порта под немыслимым углом — оно уж точно больше не выстрелит. В четверти мили впереди первый противник под всеми парусами мчался к Росасу, по французскому обыкновению бросив товарищей на произвол судьбы. Дальше над горизонтом вздымались бездушные испанские горы, над золотистым пляжем белели крыши Росаса. «Сатерленд» был уже почти у входа в залив, на полпути между ним и Росасом чернели на водной глади два гигантских жука — канонерские шлюпки шли на веслах из Росаса.
Со стороны покалеченного неприятеля приближались два других корабля: трехпалубник под вице-адмиральским флагом, двухпалубник в его кильватере. Надо было решаться.
— Эй, на мачте! — крикнул Хорнблауэр. — Флагман видите?
— Нет, сэр, только «Кассандру».
Ее жемчужно-белые марсели Хорнблауэр и сам видел на горизонте. Значит, «Плутон» и «Калигула» милях в двадцати и, похоже, заштилели. Легкий ветерок, который подгоняет «Сатерленд» к заливу, всего лишь морской бриз — день достаточно жаркий. Лейтон, скорее всего, не успеет на место сражения. Хорнблауэр может повернуть оверштаг и устремиться к безопасности, обойдя французов, если те попробуют ему помешать, а может преградить им путь. С каждой секундой они ближе к Росасу — решать надо быстро. Если он выберет бой, Лейтон, возможно, еще подоспеет — но шансы исчезающе малы.
«Сатерленд» разнесут в щепки, но достанется и неприятелю: французы не смогут выйти из Росаса в ближайшие дни или даже недели. В противном случае, пока британцы будут готовить атаку, они могут ускользнуть из Росаса, как ускользнули из Тулона — по крайней мере трое.
Хорнблауэр мысленно прикидывал, разумно ли жертвовать одним семидесятичетырехпушечным британским кораблем, чтобы наверняка уничтожить четыре французских. И тут понял, что это не важно. Уклонись он от боя, и до конца жизни будет подозревать себя в трусости — ему отчетливо представились годы и годы невыносимых угрызений. Он будет драться, разумно это или нет. И тут же понял, что да, разумно. Еще секунду он помедлил, глядя на голубое небо, которое любил, и судорожно сглотнул, собирая себя в кулак.
— Положите корабль на левый галс, мистер Буш, — сказал он.
Команда закричала «ура!»; несчастные глупцы, они радуются, что снова вот-вот сойдутся с неприятелем, хотя для половины из них это верная смерть. Хорнблауэр жалел — или презирал? — ослепленных жаждой славы матросов. Буш, судя по тому, как осветилось его лицо, недалеко ушел от остальных. Он хочет убивать французов, потому что они французы; его не страшит перспектива остаться безногим калекой, если прежде он успеет покалечить нескольких лягушатников.
Ветер нес к ним изуродованный двухпалубник под контр-адмиральским флагом — и его, и всех, кого удастся покалечить, вынесет в залив, под защиту пушек. На палубе француза матросы вяло разбирали обломки. Увидев, что пушки «Сатерленда» направляются на них, они побросали работу и бросились врассыпную. Прежде чем корабли разминулись, «Сатерленд» дал три бортовых залпа, в ответ выстрелила лишь одна пушка. Еще полсотни убитых французов для Буша, зло подумалось Хорнблауэру, когда смолк грохот катков и притихшие матросы замерли в ожидании приказов. Вот и трехпалубник, прекрасный под пирамидой парусов, грозный с рядами выдвинутых пушек. Даже сейчас Хорнблауэр с профессиональным интересом отметил заметный завал бортов — англичане такого не делают.
— Чуть под ветер, помалу, — сказал он рулевому.
Сейчас он повиснет на французе, как бульдог. Медленно-медленно поворачивал «Сатерленд». Хорнблауэр видел, что его последний маневр будет выполнен так безукоризненно, как только можно желать. «Сатерленд» шел теперь в точности тем же курсом, что и противник. Корабли сближались. Их пушки, в ста ярдах друг от друга, одновременно оказались наведены и одновременно окутались дымом.
В предыдущих стычках время текло замедленно. Теперь оно ускорилось, адский грохот бортовых залпов не смолкал ни на секунду, бегущие в дыму люди, казалось, мечутся с невероятной быстротой.
— Ближе к неприятелю, — приказал Хорнблауэр рулевому.
Последний приказ отдан, можно больше не думать, раствориться в безумии происходящего. Ядра взламывали палубу вокруг, доски разлетались в щепки. Как в страшном сне Хорнблауэр видел: Бушу оторвало ступню, он падает, заливая палубу кровью. Двое матросов пытаются поднять его и унести вниз.
— Оставьте меня! — кричал Буш. — Пустите меня, сволочи!
— Унесите его, — приказал Хорнблауэр. Резкость его голоса вписывалась в общее безумие — на самом деле он радовался, что может отправить Буша вниз, где тот, возможно, останется живым.
Рухнула бизань-мачта — реи, блоки и тали падали рядом с Хорнблауэром, такие же смертоносные, как летящие извне ядра, но он был еще жив. Фор-марса-рей сорвался с боргов — сквозь дым Хорнблауэр видел, как Хукер с матросами лезет по вантам привесить его на место. Боковым зрением он видел: в дыму надвигается нечто огромное, непонятное. Это четвертый французский корабль приближался с другого борта, по которому еще не стреляли. Хорнблауэр понял, что машет шляпой и выкрикивает какую-то чепуху, матросы с криками «ура!» выдвигают пушки правого борта. Дым стал гуще, грохот оглушительнее, стреляли все орудия до одного, корабль сотрясался от отдачи.
Малыш Лонгли, чудом уцелевший после падения с крюйс-салинга, оказался рядом.
— Я не боюсь, я не боюсь, — повторял он трясущимися губами. Бушлат был порван на груди, и мальчик обеими руками стягивал прореху. Слезы в глазах опровергали его слова.
— Конечно, сынок, конечно ты не боишься, — сказал Хорнблауэр.
И тут Лонгли не стало, только кровавое месиво на месте туловища и рук. Хорнблауэр отвернулся и увидел, что пушка на главной палубе не выдвинута. Он хотел было привлечь к этому внимание, но увидел — убитый расчет лежит рядом, и позвать больше некого. Скоро смолкнут и другие пушки. Ближайшую каронаду обслуживали всего трое — и следующую, и следующую за следующей тоже. На главной палубе морские пехотинцы разносили порох и ядра, — наверно, Джерард распорядился, и, наверно, юнг почти всех поубивало. Если бы только прекратился этот адский шум, если бы только он мог думать!
Казалось, грохот, напротив, усилился. Фок- и грот-мачты рухнули с оглушительным треском, перекрывшим на время даже звуки канонады. Паруса закрыли правый борт, теперь пушки здесь стрелять не могли. Хорнблауэр побежал на бак, где Хукер с прислугой закрытых парусами пушек рубил тросы. Грот-мачта в падении разбила лафет и смела орудийный расчет. Ядра с двухпалубника косили работающих людей, парусина загорелась от пушек и уже дымилась. Хорнблауэр выхватил из рук убитого топор и вместе с другими набросился на сплетение тросов. Когда разрублен был последний штаг и сползла за борт тлеющая масса, когда быстрый взгляд убедил Хорнблауэра, что дерево не загорелось, тогда только он вытер лоб и оглядел свой корабль.
На палубе грудами лежали мертвые тела и отдельные их части. Штурвала не было, мачты и фальшборты сбило до основания, на месте комингсов торчали одни щепки. Но те пушки, у которых оставалось хотя бы по несколько матросов, стреляли. По обоим бортам сквозь дым можно было разглядеть противника, однако трехпалубник лишился двух стеньг, двухпалубник — бизань-мачты; у обоих вместо парусов — клочья, такелаж изорван. Пальба не прекращалась. Под орудийный грохот Хорнблауэр дошел до шканцев, дивясь, как его не убило.
Порыв ветра смещал корабли, гнал трехпалубник к «Сатерленду». Хорнблауэр уже бежал на бак, чувствуя, что ноги налились свинцовой тяжестью и едва двигаются. Правая скула трехпалубника со скрежетом врезалась в левую скулу «Сатерленда». Французы сгрудились у борта, готовые прыгать. Хорнблауэр на бегу выхватил шпагу.
— Абордаж! — кричал он. — Всем отражать атаку! Эй, Кристел, Хукер! Отталкивайте неприятельское судно!
Трехпалубник навис над головой. Из-за фальшборта стреляли, пули ударяли о палубу рядом с Хорнблауэром. Люди с пиками и саблями карабкались по борту вниз, другие лезли из орудийных портов прямо на переходный мостик «Сатерленда». Хорнблауэра увлекла за собой волна британских моряков с тесаками и пиками, прибойниками и прави́лами. Все были голые по пояс, все почернели от порохового дыма, все толкались, сталкивались, спотыкались. Его бросило на французского лейтенантика в щеголевато заломленной треуголке. В тесноте Хорнблауэр не мог двинуть рукой, а француз уже вырвал из-за пояса пистолет.
— Rends-toi![33] — крикнул он, наставляя дуло, но Хорнблауэр ударил его коленом в подбородок — француз от боли запрокинул голову и выронил пистолет.