— Хорошо, — отозвался слабый голос ярдах в пяти.
Хорнблауэр поборол омерзительную слабость и сел. Раз Буш жив, о нем надо позаботиться немедленно. Он, раздетый и мокрый, сидит на снегу под ледяным ветром. Хорнблауэр, пошатываясь, встал и ухватился за Брауна. Перед глазами плыло.
— Там свет, сэр, — хрипло сказал Браун. — Я уж собрался туда идти, если бы вы не откликнулись.
— Свет?
Хорнблауэр провел рукой по глазам и поглядел вверх. Ярдах в ста действительно мерцал огонек. Идти туда значит сдаться — вот первое, о чем он подумал. Остаться здесь значит умереть. Даже если они чудом разожгут костер и переживут ночь, их поймают утром — а Буш, безусловно, умрет. Когда Хорнблауэр замышлял побег, какие-то шансы у них были, теперь не осталось ни одного.
— Мистера Буша мы понесем, — сказал он.
— Есть, сэр.
Они побрели по снегу туда, где лежал Буш.
— Там на берегу дом. Мы понесем вас.
Хорнблауэр удивлялся, как при теперешней слабости может думать и говорить — это казалось фантастическим.
— Есть, сэр.
Они наклонились и подняли Буша, сцепив руки у него под коленями и за спиной; когда его поднимали, с ночной рубашки потекла вода. Буш обхватил руками их плечи, и они, по колено в снегу, побрели вверх, к далекому огоньку.
Они спотыкались о скрытые под снегом валуны и кочки. Они скользили. Один раз проехались по склону и упали. Буш вскрикнул.
— Ушиблись, сэр? — спросил Браун.
— Только задел культю. Капитан, оставьте меня здесь и попросите в доме, чтоб вам помогли.
Хорнблауэр сохранил способность думать. Без Буша они доберутся до дома быстрее, но легко вообразить, что начнется потом: расспросы, его неловкие ответы на ломаном французском, колебания. Тем временем Буш, мокрый и раздетый, будет сидеть на снегу. Полчаса-час его убьют, а может пройти и больше. И в доме совсем не обязательно найдутся помощники.
— Нет, — сказал Хорнблауэр бодро. — Уже немного. Подымай, Браун.
Они, шатаясь, двинулись к огоньку. Нести Буша было тяжело — голова у Хорнблауэра кружилась от усталости, руки, казалось, выдергивались из суставов. Однако под скорлупой усталости мозг работал быстро и неутомимо.
— Как вы выбрались из реки? — спросил он, удивляясь звуку собственного голоса.
— Течение прибило меня к берегу, — сказал Буш с некоторым удивлением. — Я только успел сбросить одеяло, как задел о камень, и тут же Браун меня вытащил.
— Ясно, — сказал Хорнблауэр.
Причуды реки могут быть совершенно фантастическими: они оказались в воде на расстоянии какого-то ярда, но его утащило на дно, а их благополучно выбросило на берег. Буш и Браун не догадываются о его отчаянной борьбе за жизнь. И никогда не узнают — он не сможет им рассказать. Дыхание вырывалось тяжело, и казалось — он отдал бы все, лишь бы положить свою ношу на снег и отдохнуть пару минут, но гордость не позволяла, и они брели, спотыкаясь о скрытые под снегом неровности почвы. Огонек приближался. Тихо залаяла собака.
— Окрикни их, Браун, — сказал Хорнблауэр.
— Эй, — заорал Браун. — Эй, в доме!
Уже две собаки разразились оглушительным лаем.
— Эй! — снова заорал Браун, и они двинулись дальше.
Загорелось еще окно. Видимо, они были в саду — Хорнблауэр чувствовал под ногами ломающиеся стебли, розовый куст зацепил его за штанину, она порвалась. Собаки яростно лаяли. Вдруг из темного нижнего окошка раздался голос.
— Кто там? — спросил он по-французски.
Хорнблауэр напряг усталые мозги в поисках ответа.
— Трое, — сказал он. — Раненые.
Ничего лучшего он не придумал.
— Подойдите, — сказал голос.
Они прошли вперед, скользя на невидимом уклоне, и остановились в квадрате света из большого окна на первом этаже, двое оборванцев и Буш в ночной рубашке у них на руках.
— Кто вы?
— Военнопленные, — ответил Хорнблауэр.
— Пожалуйста, подождите, — вежливо сказал голос.
Они дрожали на снегу, пока рядом с освещенным окном не открылась дверь. В прямоугольнике света стоял человек.
— Входите, господа, — произнес вежливый голос.
VII
Дверь открывалась в мощенный каменными плитами вестибюль. На пороге стоял высокий сухопарый господин в синем сюртуке с ослепительно-белым галстуком, а рядом — молодая женщина в декольтированном платье. Еще троих — кажется, дворецкого и двух служанок — Хорнблауэр приметил краем глаза, когда, шатаясь под своей ношей, вступил в дом. На боковом столике поблескивали слоновой костью рукояти двух пистолетов, — видимо, хозяин отложил их, сочтя ночных посетителей безобидными. Хорнблауэр и Браун стояли, ободранные, всклокоченные, запорошенные снегом, с их одежды капала на пол вода, у Буша из-под фланелевой ночной рубашки торчал один серый шерстяной носок. На Хорнблауэра накатила обычная его слабость, и он еле-еле сдержал нервный смешок, гадая, как эти люди объясняют явление раздетого инвалида из кромешной ночи.
По крайней мере, хозяину хватило выдержки скрыть изумление.
— Входите, входите, — сказал он, взялся рукой за дверь, потом передумал. — В гостиной недостаточно тепло. Феликс, проводи господ на кухню. Надеюсь, вы извините, что я приму вас там? Сюда, господа. Стулья, Феликс, и попроси служанок выйти.
Кухня была низкая, с каменным, как и в вестибюле, полом. Ее наполняло райское тепло — в очаге поблескивал догорающий огонь, весело вспыхивая на кухонной утвари по углам. Женщина, ничего не говоря, подбросила дров и принялась раздувать огонь мехами. Ее шелковое платье мерцало, зачесанные наверх золотистые волосы отливали медью.
— Мари, дорогая, может быть, этим займется Феликс? Ладно, очень хорошо, как тебе угодно, — сказал хозяин. — Прошу садиться, господа. Вина, Феликс.
Хорнблауэр и Браун опустили Буша на стул перед огнем. Он валился от усталости, пришлось его поддерживать. Хозяин сочувственно прищелкнул языком.
— Поторопись, Феликс, тебе еще надо приготовить постели. Бокал вина, сударь? А вы, сударь? Позвольте мне.
Женщина, которую он назвал Мари, встала с колен и неслышно удалилась. Огонь весело потрескивал под батареей вертелов и котлов. Однако мокрого до нитки Хорнблауэра колотила дрожь. Его не согрел даже бокал вина. Рука, которую он держал у Буша на плече, дрожала, как лист.
— Вам надо переодеться в сухое, — сказал хозяин. — Если позволите…
Вошли дворецкий с Мари, неся одежду и одеяла.
— Прекрасно! — воскликнул хозяин. — Феликс, помоги господам. Идем, дорогая.
Пока Хорнблауэр и Браун раздевали и насухо вытирали Буша, дворецкий согревал у огня шелковую ночную рубашку.
— Думал, я уже никогда не согреюсь, — сказал Буш, когда его голова появилась над воротом. — А вы, сэр? Зря вы обо мне беспокоитесь. Может, вы лучше переоденетесь сами? Я себя прекрасно чувствую.
— Сперва мы устроим вас поудобнее, — сказал Хорнблауэр. Была противоестественная радость в том, чтобы заниматься Бушем, отрешась от себя. — Ну-ка посмотрим на вашу ногу.
Зашитая культя выглядела на редкость здоровой. Хорнблауэр потрогал — ни намека на воспаление, из рубцов не сочится гной. Феликс протянул материю для перевязки. Пока Хорнблауэр заматывал обрубок, Браун накинул на Буша одеяло.
— Подымай, Браун. Мы отнесем его в постель.
В вестибюле они остановились, не зная, куда идти. Слева открылась дверь и вошла Мари.
— Сюда. — Она говорила резким контральто. — Раненому я велела постелить на первом этаже. Я подумала, так будет удобнее.
Старая служанка только что вынула из постели грелку на длинной рукоятке, другая укладывала под одеяло бутылки с горячей водой. Хорнблауэра восхитила заботливая предусмотрительность Мари. Укладывая Буша в постель, он пытался выразить по-французски свою благодарность.
— Господи, как же хорошо, спасибо, сэр, — сказал Буш.
Они оставили ему горящую свечу и вышли. Теперь Хорнблауэр хотел одного — побыстрее снять мокрую одежду перед жарко пышущим очагом. Он вытерся теплым полотенцем и натянул теплую шерстяную сорочку; согревая перед огнем голые ноги, выпил еще вина. Усталость и холод отпустили, на смену им пришла восторженная, пьянящая легкость. Феликс, согнувшись, держал штаны — Хорнблауэр шагнул в них. Феликс заправил ему сорочку в штаны, застегнул пуговицы. Хорнблауэр не сопротивлялся… Последний раз штаны на него надевали в детстве, но сейчас это казалось как нельзя более естественным. Феликс опустился на колени, чтобы надеть ему чулки и башмаки, встал, чтобы застегнуть булавку на галстуке, помог с жилетом и сюртуком.
— Мсье граф и мадам виконтесса ждут господина в гостиной, — сказал Феликс.
Удивительно, как он без малейшего намека понял, что Браун принадлежит к низшему сословию. Это было видно даже по одежде, которую он принес.
— Располагайся поудобнее, Браун, — сказал Хорнблауэр.
— Есть, сэр, — отозвался тот, вытягиваясь по стойке «смирно». Черные всклокоченные волосы стояли копной — гребень был один, и причесаться успел только Хорнблауэр.
Он зашел взглянуть на Буша. Тот уже спал, хрипло дыша ртом. Похоже, купание и холод ему не повредили — двадцать пять лет в море закалили его могучее тело. Хорнблауэр задул свечу, тихонько прикрыл дверь и сделал дворецкому знак идти вперед. В дверях гостиной Феликс спросил, как его объявить, — со странным удовольствием Хорнблауэр услышал, как Феликс коверкает его имя и фамилию. Хоть в этом безупречный дворецкий оказался простым смертным.
Хозяева сидели у огня в дальнем конце гостиной. Граф встал.
— Сожалею, — сказал он, — что не расслышал имени, которое назвал мой мажордом.
— Горацио Хорнблауэр, капитан корабля его британского величества «Сатерленд», — сказал Хорнблауэр.
— Чрезвычайно рад познакомиться, капитан, — отвечал граф, избегая трудных в произношении слов с легкостью, естественной в представителе старого режима. — Меня зовут Люсьен Антуан де Ладон, граф де Грасай.
Они обменялись поклонами.
— Позвольте представить вас моей невестке. Мадам виконтесса де Грасай.