— На этой базе не должно быть нефтепродуктов, Евгений Степаныч. Ты заметил, кое-где дым был беловато-желт, но чаще — бурого цвета?
— Желто-белый дым обычно дают бумага, сено, солома. Возможно там конюшня или склад бумаги.
— Я вспоминаю войну, — поддержал разговор собеседник. — Она, кажется, прежде всего — дымы. Я приметил: кожа, резина, клей, волос, сгорая, чадят желтоватым, нет, пожалуй, серым дымом. От тлеющих предметов и тканей поднимаются бурые клубы, а от дерева — это знают все — серовато-черный дым.
Евгений Степанович кивнул головой и добавил:
— По огню можно узнать не только что́ горит, но и ка́к горит. Температура огня имеет прямое отношение к его цвету. Вон тот, дальний склад, пылал темно-красным цветом. Значит, жар не превышал семисот градусов. Вишнево-красный огонь дает уже девятьсот градусов.
— Любопытно. Я слышу эти цифры впервые.
— Чем ярче и бесцветнее пламя, Александр Романыч, тем выше его темп, тем совершенней процесс горения. Об этом, конечно, знает каждая хозяйка, топившая печь. Ты не забыл пожар в доме часовщика? Мне говорили: пламя там было ярко-вишнево-красного цвета. Тысяча градусов жары. Временами огонь становился темно-оранжевым и даже светло-оранжевым, — достигал тысячи ста — тысячи двухсот градусов, но это были совсем короткие промежутки.
Александр Романович наклонил голову, давая понять, что запомнил эти слова, и несколько секунд присматривался к группе людей в праздничных, безнадежно испачканных костюмах.
Взгляд этого незнакомого человека насторожил Ирушкина, он незаметно толкнул Карасика в бок:
— Кто такие?
— А бог знает… — нехотя отозвался старик. — Глядят, как и мы.
Это были Смолин, следователь прокуратуры Гайда и начальник следственного отделения управления пожарной охраны майор Каракозов.
Заметив, что на него обратили внимание, Смолин отвернулся. Помолчав, он сказал майору:
— Мне доводилось видеть белое пламя, Евгений Степаныч. Сколько же это градусов?
— Тысяча триста.
— А ярко-белое?
— Тысяча четыреста. За ним уже идет только ослепительно белый огонь — полторы-две тысячи градусов.
Гайда не принимал участия в разговоре. Он сосредоточенно курил папиросу и присматривался к пожарищу. Ни фактов, ни догадок ни у кого из них пока не было, и Михаил Иванович просто слушал, смотрел и запоминал.
Звонки о пожаре раздались почти одновременно в милиции, прокуратуре и пожарной охране. Неизвестный сообщил о беде и добавил, что базу, вероятно, подожгли с умыслом. Расспрашивать его было некогда, и следователям пришлось срочно выехать в поселок.
…Когда почти все разошлись, кроме пожарных и милицейского оцепления, все трое направились к участковому. Тот, увидев их, вытянулся и вскинул руку к фуражке.
— Никого не впускайте на базу, лейтенант. Очень важно, чтобы не было посторонних следов.
— Понимаю. Будет сделано.
Милиционеры пропустили следователей внутрь уцелевшей ограды.
От покареженной жести и обугленных бревен еще тянуло жаром, но он уже был не опасен, и товарищи занялись делом.
Осмотрев мусор, уцелевший после пожара, они не заметили ничего важного. Следователи уже собирались посоветоваться, что делать дальше, когда Каракозов увидел у водопроводной колонки следы. Это были, по всей вероятности, однодневные отпечатки ботинок, сохранившиеся в задубевшей от жары глине. Рядом лежало несколько горстей потемневших опаленных стружек.
Майор, опустившись на корточки, сказал Смолину.
— В правом следе, почти у носка — оттиск совсем небольшого кружочка.
Капитан, осторожно ступавший сейчас от следа к следу, ничего не ответил. Вернувшись, он еле заметно покачал головой.
— Что ты?
— Странные следы. Тебе так не кажется?
— Нет. В чем дело?
— Шаг средний, а след чрезвычайно велик. Этот очень крупный человек делал совсем маленькие шажки.
— Может быть, он нес какой-нибудь груз?
— Непохоже. След неглубок. Я предпочел бы другое объяснение. Неизвестный был обут в непомерно большие ботинки.
— Зачем же?
— Не знаю. Возможно, чтобы оставить чужие следы.
Смолин установил камеру и снял оттиски по правилам масштабной фотографии. Затем залил следы гипсом и положил в спичечный коробок несколько хорошо уцелевших стружек.
Вскоре товарищи прошли к одному из складов.
Надо было попытаться найти очаг пожара. При малом огне, который удается потушить сравнительно быстро, это нетрудно сделать. Но здесь поиски скорей всего были обречены на неудачу: всюду громоздились черные бревна, побелевшая и покареженная жесть, груды треснувшего перекаленного кирпича.
В следующем складе Каракозов долго рассматривал стеллажи, на которых, видимо, хранились какие-то части машин. Ему показалось, что стеллажи больше уцелели, чем крыша, рухнувшая на них. Значит, первой в этом помещении вспыхнула крыша. Не с нее ли начинал преступник, подпалив балки на чердаке?
В небольшом кирпичном бараке, судя по остаткам, хранились лопаты, кирки, грабли, вероятно, инвентарь самой базы. Тут же лежало несколько почерневших железных бочек из-под бензола или керосина. Часть из них взорвалась во время пожара.
— М-м, непорядок… — впервые открыл рот Гайда.
— Хранить здесь горючее, конечно, нельзя, — согласился Смолин.
На осмотр барака ушло около часа. Но и тут не удалось найти ничего примечательного. У покоробленной стены Каракозов поднял кусок оплывшего стекла и передал его Смолину:
— Жара здесь была не ниже восьмисот градусов, Александр Романыч. При меньшей температуре стекло не плавится.
Пятичасовой осмотр не дал ничего утешительного. Следы ботинок могли оказаться случайными, стружки — что ж стружки? — а больше зацепиться не за что.
Из рассказов было известно, что огонь раньше всего заметили над конторкой кладовщика Милоградова. Она вплотную примыкала к помещению, где хранились узкие и длинные ящики со стеклом.
Гайда еще раз предложил осмотреть этот склад.
Через полчаса товарищи выбрались из развалин и устало направились к проходной. Никаких следов поджигателя!
Только Каракозов задержался у конторки. Он молча рассматривал что-то на земле. Это оказалась небольшая горка пепла.
Гайда и Смолин, подошедшие к нему, склонились над пеплом.
Под легким облачком праха ровным слоем лежала тяжелая зола.
— Это, должно быть, остатки угля, — предположил майор, завертывая в газету несколько горстей пепла. — Ну, что ж, пойдемте…
У самых ворот Смолин, шедший впереди, поднял с земли старые очки в железной оправе. Осмотрев стекла и решив, что на них нет пальцевых следов, капитан одел очки.
— Их носил близорукий человек, — сказал он через несколько секунд. Может быть, и следы принадлежат ему?..
Весь следующий день ушел у Гайды и Смолина на беседы, на знакомство с уцелевшими документами. Комиссия, составленная из бухгалтеров и торговых работников, срочно проверяла накладные, счета и кассу базы.
Фотографию следов, снятых у водопровода, размножили на рефлексной бумаге и передали работникам розыска.
Утром следователи начали опрос свидетелей.
Первым явился заведующий базой Можай-Можаровский. Кости у него, казалось, торчали из-под рубашки, как крючья, — хоть хомуты вешай! — и он мрачно глядел перед собой. На все вопросы заведующий отвечал твердо, как солдат на плацу. Он говорил о себе: «Можай-Можаровский не допустит…» и «У меня на базе…», будто речь шла об его собственном сарае.
Слушая ответы Можай-Можаровского, Смолин хмуровато курил трубку и молчал.
На Гайду, кажется, все это не производило никакого впечатления. Он терпеливо задавал вопросы, повторял их, когда хотел получить более обстоятельный ответ, и в голосе его даже слышалось сочувствие к человеку, у которого случилась беда.
Можай-Можаровский, видимо, недомогал и волновался. Белки его глаз были желты: подглазья припухли.
За порядок на базе Можай-Можаровский ручался. Работники у него подобраны «волос в волос, лицо в лицо», и следователи могут положиться на их честность и порядочность. На честность всех? Да, на честность всех. Он может коротко рассказать о каждом из своих людей. Пожалуйста, можно начать с Милоградова, с Белуджева, с Ирушкина…
Выслушав заведующего, Гайда спросил:
— Почему бензол на базе? Это порядок, а?
Можай-Можаровский, очевидно, ждал этих слов. Он кивнул головой в знак того, что не скрывает своих ошибок, и пояснил:
— Мне смолу растворить надо было. А куда поставишь бензол? Пришлось в барак упрятать. Этот грех беру я на душу.
Помолчав, заведующий добавил:
— Только огонь не с барака пошел. Я видел…
На вопрос о причине пожара Можай-Можаровский ничего ответить пока не мог. Надо посмотреть, подумать. Сейчас можно сказать только одно: базу подожгли чужие люди. Зачем? Возможно в ночь с субботы на воскресенье в склады проникли преступники. Заметая следы хищений, они могли заложить на базе «адскую машину» или химические реактивы. Все может быть…
— Что за человек? — задумчиво спросил Смолин, когда заведующий вышел, прямо неся на худой шее голову с выгнутыми, как крылья, бровями.
— Надо подумать… — улыбнулся Каракозов, но тут же стер улыбку с лица: в комнату входил Порфирий Карасик.
Ступал он осторожно, будто кошка по воде, мял в кулаке бороденку и настороженно глядел на погоны следователей. По его виду можно было судить, что вся эта история ему крайне неприятна, что он и рад бы оказать содействие, да ничего не знает.
Подойдя вплотную к следователям, Карасик увидел, что это те самые люди, которые глазели на пожар, и немного успокоился. Значит, они видели то же, что и он, Карасик, и ему, собственно, нечего добавлять.
— Садитесь, Порфирий Никитич, — пригласил его Смолин и подвинул стул. — Не поможете ли нам?
— Это с полным удовольствием, — начал было Карасик, но спохватился. — А только кто ж его разберет, как вышло?
— Вы давно знаете Милоградова?
Сторож вскинул глаза к потолку, зашевелил губами, что-то стал прикидывать на пальцах и вздохнул: