— Мать? — Мортасов пристально посмотрел на Смолина, помедлил с ответом. — Посади тебя в клетку, и ты выть станешь. Жить-то как-никак надо было. Соорудил я в лесу землянку: три кола вбито, да небом покрыто. Пеньку покупал, веревки вил. Кормился тем. Мать товар продавала. Может, с каким вором и схлестнулась на рынке. Никто не видит собственного горба, Сашка.
— Почему у полковника молчал?
— Чужой он человек. Со службы живет. Поймал кого — добрый службист. Не поймал — коситься станут, а то и вовсе прогонят. Ты — иное. Все же свой человек, мужичьей крови.
— Еще на один вопрос ответь: зачем в лесу немого играл, балаган устраивал?
— И об этом скажу. Прописки у меня в паспорте, сам знаешь, нет. Потому нет, что надоели мне смерть как вопросники ваши. Куда ни ткнись — чертом над душой висите. Пожить хотел на свободе. Так разве дадите? Отпустишь, что ли?
— Нет. Значит, безгрешен, кроме как в детстве?
— Не грешит, кто в земле лежит. Но то — у всякого.
— Не знал я, что память у тебя гнилая, Мортасов…
Смолин, искоса наблюдая за Рыжим, открыл ящик стола, вынул из него несколько листов бумаги, стекла, склеенные друг с другом по краям. Потом достал из сейфа небольшой бумажный сверток и тоже положил на стол. Кивнул Рыжему:
— Сядь ближе, Николай Кузьмич.
Мортасов неохотно подвинул стул, зевая, вежливо прикрыл рот ладонью.
— Два года назад, Николай Кузьмич, по рынку и комиссионным магазинам ходил один жулик. Он выслеживал тех, кто продавал дорогие вещи, и заключал с ними сделки. Потом отсчитывал деньги и вручал их владельцам вещей. В последний миг, передавая сумму, он заменял ее «денежной куклой». Ты знаешь, что это такое: сверток бумажек, обернутых сторублевкой, скажем. Жулик исчезал раньше, чем обманутые успевали заметить подлог.
Мы напали на его следы. Это был рыжеволосый человек с большими руками и густыми бровями, в которых тогда еще почти не было седины.
Один из наших агентов, наконец, накрыл Рыжего в комиссионном магазине. Но агент был новичок и вернулся к нам с пустыми руками. Рыжий швырнул ему в глаза «денежную куклу», выбежал из магазина, нырнул в проходной двор и исчез.
Так вот, это был ты, Николай Кузьмич.
Мортасов несколько секунд сидел молча, опустив голову и только на его губах блуждала ироническая улыбка.
— Что скажешь?
— Не я был.
— Тогда послушай еще. Мы передали «денежную куклу» в нашу лабораторию. Нам нужны были пальцевые следы мошенника. Эксперт опылил сторублевку графитом. Это — черный порошок, который помогает нам выявлять отпечатки. Графит не помог. Тогда эксперт окурил бумагу парами йода. Это — сильное средство, но и оно ни к чему не привело. Испытали последнее: обработали бумагу раствором азотно-кислого серебра. Ты видишь, я ничего не скрываю от тебя. Чем скорей ты поймешь это, тем лучше… Мы получили ясные и четкие следы. Вот снимки с них.
Смолин подвинул к Рыжему фотографию. Мортасов бросил ленивый взгляд на снимок и поднял глаза:
— Ну, и что?
— Вчера лаборант взял у тебя оттиски пальцев. И они, и следы на «кукле» принадлежат одному человеку!
Рыжий сдвинул брови к переносице, помрачнел и неожиданно рассмеялся:
— Может, когда и держал я эту сторублевку, Смолин. Что ж с того?
На другой день, войдя в кабинет Смолина, Мортасов дружески улыбнулся капитану: «Служишь, Александр Романович? Ну, что ж — служи».
— Не передумал?
Мортасов ответил твердо:
— Не передумал.
— Тогда я расскажу тебе еще об одном случае. Может, он развяжет тебе язык. Года полтора назад, в одну из зимних ночей, в своей комнате, на окраине города, был убит Гурьян Тоболкин, по кличке Лопух. Это был неловкий и бесталанный вор. Но я сейчас не о том. За неделю до смерти Тоболкин пришел к нам — Лопух хотел вернуться к честной жизни. Об этом, видно, узнали. Ночью к его окну подошел человек и выстрелил через стекло Тоболкину в грудь.
Мы осмотрели землю под окнами, пробитое стекло и тело покойного.
След на снегу принадлежал человеку, вероятно, ста восьмидесяти сантиметров роста. Мы пытались найти стреляную гильзу. Если убийца стрелял из пистолета «ТТ» — ее надо искать правее следа. Там ничего не нашли. Мы осмотрели снег справа и позади, может, убийца бил из «Парабеллума»? И там не было. Иногда еще пользуются «Маузером». К нему подходят патроны от «ТТ». Но впереди, у стены, гильзы тоже не оказалось. Не было ее и слева от следа. Выходит, преступник не пользовался и «Вальтером».
И мы, и эксперты решили тогда: убийца стрелял из нагана. Гильза осталась в барабане револьвера. Мы проверили себя еще раз, в дело был пущен миноискатель. И это ничего не дало. Вскрытие показало: Тоболкина убили револьверной пулей.
И тогда мы вспомнили еще об одном. Ты слушаешь?
— Слушаю, — безучастно отозвался Мортасов.
— В поселке электриков среди бела дня была убита женщина. Грабитель сложил вещи в мешок и вышел из дома.
Это был высокий и грузный старик с длинной седой бородой.
Участковый милиционер Балашов обратил внимание на старика, увидел кровь на руках. Он попытался проверить документы у человека с мешком. И тогда грабитель ударил его ножом. В борьбе истекающий кровью милиционер сорвал с лица старика накладную бороду и сдвинул в сторону парик. Под фальшивой прической были рыжие волосы.
Убив милиционера, рыжий срезал у него наган и бросился к мосту. Среди зевак, сгрудившихся вдалеке, к несчастью, не нашлось смелого человека.
Убийца вскочил в ожидавшую его машину. На ней оказался чужой номер, и мы потеряли след рыжего.
Теперь мы его нашли. Похищенный наган оказался у тебя.
На мрачном нахмуренном лице Мортасова медленно перекатывались желваки. Он сказал устало и резко:
— Врешь ты все, капитан! Я сам подписал протокол обыска. Никакого нагана не было.
— Мы оставили своих людей у землянки, Мортасов. Мы знали, к тебе придут твои люди… У одного из них оказался наган. Человек брал у тебя его на двое суток. В «дело». Теперь револьвер у меня.
— Покажи….
Смолин достал из ящика оружие, осмотрел его и подвинул на край стола.
Рыжий поднес наган к глазам, пощупал его взглядом со всех сторон и усмехнулся:
— Здесь нет номера. Почем я знаю, чей это?
— Номер есть, Николай Кузьмич. Ты спилил его, но это не меняет дела. Вот снимок знаков, которые ты уничтожил.
— Так не бывает…
— Ну, хорошо. Чтоб покончить с этим, я расскажу тебе, как делается. Металл нагана имеет одинаковую плотность. Но в том месте, где отштампованы буквы и цифры, сталь уплотнена. Это понятно: на нее давили при штамповке. Ты можешь спилить номер и буквы, но эта уплотненность под ними, это скрытое изображение выбитого знака останется в металле. Даже если сточенная поверхность гладка, как зеркало. В лаборатории металл травили и выявили различную его плотность в оружии. И тогда стал виден номер. Это наган Балашова, Мортасов!
Несколько секунд Смолин молчал, стараясь, чтоб чувство озлобления не пробилось наружу и не помешало допросу. Потом сказал:
— Я могу еще рассказать о рыжих волосах, найденных в ограбленных магазинах. О надписи на стене в ювелирной мастерской. О следах пальцев на ложках и шкатулке. О проломах в крышах, через них вор влезал в квартиры и магазины. О самодельной веревке, которой был связан сторож. Я могу показать протоколы допросов твоей матери и твоих сообщников, слепки с твоих следов и многое другое. Но надо ли?
Мортасов поднял голову и невидящими глазами посмотрел на Смолина.
— Если я признаюсь, что мне дадут?
— Ты знаешь это не хуже меня. Репье посеял — не жито взойдет.
— Хорошо. Я подумаю.
Утром дежурный привел Рыжего к Смолину. Обождав, когда дежурный выйдет, Мортасов вплотную подсел к капитану и сказал ему тихо и твердо:
— Ты должен меня отпустить. Меня могут пристрелить за мои грехи, но ты ими свят не станешь. Смотри, тебе оторвут голову мои люди. Они немало должны Кольке Мортасову. Зачем тебе сиротить своих детей, Смолин?
Капитан выдержал тяжелый взгляд Рыжего, закурил трубку и сказал:
— Вместе с народом и я — народ. А народ не запугаешь, Мортасов!
ТЕ, КТО УБИЛ
За несколько минут до смерти Надя открыла тусклые, измученные болью глаза, пыталась говорить, но бессильно уронила голову на руки отца.
Врач пожал плечами, и небритая седая щетина на его щеках сердито задрожала.
— Со смертью не сговоришься. Это — конец.
Тогда Петр Егорович опустился на колени перед дочерью, выговорил тяжело, будто разжевывал густую смолу:
— Скажи хоть — кто? Он?..
Не дождавшись ответа, поднялся и, горбясь, вышел из комнаты.
Доктор взял умирающую за руку, долго нащупывал пульс, потом сказал куда-то в угол комнаты:
— Велите подавать машину, голубчик.
В углу, положив руки на колени, сидел Смолин.
Врач не видел его лица, и медику казалось, что капитан дремлет.
Однако это было не так. Смолин настороженно следил за женщиной, надеясь, что к ней вернется сознание. Все то время, пока доктор осматривал умирающую, вводил ей камфару и останавливал кровотечение, капитан ждал, и вынужденное безделье раздражало его. К этому примешивались еще какие-то мысли, пока расплывчатые и неясные. Вероятно, Смолину было просто жаль очень молодую женщину.
Проводив доктора к машине, капитан попросил соседок, толпившихся у калитки, собрать покойную в последний путь. Затем он вышел в небольшой сад, начинавшийся прямо от крыльца дома.
Александр Романович не сразу отыскал старика, отца Нади. Этот тихий и смирный человек, совершенно смятый бедой, сидел на скамейке у высокого забора, обнесенного колючей проволокой.
Обойдя небольшой кусок земли, вскопанной под огород, Смолин подсел к Буркову и тихо сказал:
— Горе, что море — и берегов не видно. А поговорить надо, Петр Егорыч. Надо.
Смолин от соседок уже знал, что жена Буркова умерла от рака совсем молодой. Тогда Петра Егоровича еще все звали Петенькой, и он первый год работал корректором-подчитчиком в газете. Дочь Бурков воспитал сам и посильно баловал ее, вспыльчивую, но справедливую девочку.