– Ну как ты, братец? – спросил он унтер-офицера, подойдя к нему.
– Плохо, Ваше благородие… В груди просто огонь жжет.
– Ну, ничего. Держись! Я думаю, нас скоро найдут!
Снова и снова он то прислушивался к звукам за бортом, то продолжал стучать. Это было единственное, что он мог еще предпринять в данной ситуации. Вскоре Максимов застонал, из его груди вырвался хрип. Подойдя к унтер-офицеру, лейтенант понял, что остался один. Закрыв ему глаза он, отойдя назад к торпедному аппарату, горько вздохнув, произнес:
– Эх, «барсик», «барсик»… Что же ты так…
Лейтенант очень любил свой корабль и относился к нему, как к живому существу.
Между тем силы убывали. Лейтенант все чаще делал передышки, вслушиваясь в окружавшую его тишину, нарушаемую только звуками просачивающейся воды из смежного отсека. Он не знал, сколько прошло времени с момента гибели лодки. Его часы разбились при падении. Конечно, можно было бы посмотреть, уцелели ли часы мичмана Акинфиева, но сразу он не догадался это сделать, а теперь уже просто не было сил. С трудом удерживая в руках молоток, лейтенант с упорством обреченного продолжал стучать.
Кислород подходил к концу. Офицер пытался вздохнуть, но в отравленной атмосфере отсека дышать было практически нечем. Один раз ему в голову пришла пакостная мыслишка: «Зачем ты все это делаешь, Николай? Ведь ты же прекрасно знаешь, что обречен. Никто не придет к вам на помощь. Зачем тебе лишние страдания, когда конец все равно один? Ведь у тебя есть браунинг. Не проще ли покончить со всем сразу, чтобы избежать ненужных и бесполезных мучений?» Но он тут же отогнал эту мысль прочь. Он будет бороться до конца…
Отсек все больше погружался в темноту. Тусклый свет отражался от золотых погон на плечах лейтенанта, но был уже не в силах разогнать мрак. Старший офицер прилагал все силы к тому, чтобы не потерять сознание, ибо понимал – в этом случае конец.
Передохнув и прослушав обстановку за бортом, он опять взялся за молоток, хотя уже еле-еле удерживал его в руке. Дышать было нечем…
Неожиданно ему показалось, что в отсеке стало светлее. Удивленно подняв глаза, лейтенант увидел, как в самом центре отсека появился сгусток белого света. Он увеличивался в размерах и, вытянувшись по высоте, принял очертания человеческой фигуры, облаченной в какую-то длинную, ниспадающую складками одежду. Лицо незнакомца было трудно разобрать из-за постоянно проходящих по его фигуре волнам света.
«Ну вот, уже и галлюцинации начались», – подумал лейтенант. Он не испугался. От парившей в центре отсека фигуры не исходила агрессия, а наоборот, веяло чувством умиротворенности. Какое-то время они молча смотрели друг на друга.
– Твой жизненный путь подходит к концу, Николай, – неожиданно произнес незнакомец. Звука не было, но лейтенант ясно слышал его голос в своем мозгу.
– Кто ты?
– Ты не поймешь. Чтобы тебе было понятнее, считай меня своим Ангелом-Хранителем…
– Что тебе нужно? Я уже умер? – Слова едва слетали с губ офицера, но незнакомец его понимал.
– Нет, ты еще жив. Я давно слежу за тобой. Скажи мне, зачем тебе это нужно? Ты изо всех сил цепляешься за жизнь, хотя прекрасно понимаешь, что никто тебя не спасет. Все твои товарищи мертвы. Ведь у тебя есть оружие, и ты можешь в один момент прекратить свои мучения. Вместо этого ты продолжаешь терпеть невыносимые страдания, понимая, что это совершенно бессмысленно. Почему?
– Потому, что я люблю жизнь и никогда добровольно не откажусь от нее. Мне очень тяжело сознавать, что это конец. Ведь жизнь – это самое ценное, что есть в мире…
– Но ведь ты видишь, какой бывает жизнь. Ты воин, и ты много раз видел кровь и смерть. Неужели ты не хочешь забыть все это?
– Нет, не хочу… Я хочу жить и помнить…
– Что ж, это похвально, – сказал, немного подумав, незнакомец. И, помолчав, добавил: – Твое желание исполнится, Николай. Покойся с миром, храбрый воин. Твое время придет.
Фигура незнакомца потускнела и растаяла в воздухе. Отсек снова погрузился во тьму.
В тот же миг молоток выпал из ослабевшей руки, и голова лейтенанта упала на грудь.
Все было кончено. «Барс» принял свою последнюю жертву. Больше на борту подлодки не осталось живых…
Глава 3
– Пульс и дыхание в норме, давление в норме, сознание восстановлено! – неожиданно донеслось до слуха Николая. Он с трудом открыл глаза. Голова сильно болела, во рту был металлический привкус, но, тем не менее, свежий живительный воздух, совершенно не похожий на отравленный воздух подлодки, омывал его легкие.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил его кто-то в белой маске, закрывавшей лицо.
Николай про себя отметил, что разговаривают по-русски, значит, он у своих. Непонятно только, где – в Гельсингфорсе или другом месте? Получается, их все-таки спасли?
– Голова страшно болит, – еле выдавил из себя Николай и не узнал своего голоса.
– Ты помнишь, что с тобой случилось?
– «Барс», скорее всего, подорвался на мине… Я был в кормовом торпедном отсеке во время взрыва…
– У нее бред. Какой-то барс, мины… Пускай поспит еще! – раздался тот же голос, и сознание Николая помутилось.
…Николай проснулся и понял, что лежит в постели, укрытый одеялом. Голова больше не болела, во всем теле чувствовалась легкость, только очень хотелось есть. Сколько же он был без сознания и кто все-таки вытащил его на поверхность? Есть ли еще кто-нибудь среди спасенных? Ответ можно получить, только когда придет кто-то из врачей. В том, что он находится в госпитале у своих, Николай не сомневался.
Открыв глаза, он увидел, что находится в небольшой комнате, ярко залитой солнечным светом. Обстановка была совершенно незнакомой. Просторная широкая кровать, на которой он лежал, располагалась в углу, чуть возвышаясь над полом. Одну из стен комнаты почти целиком занимало огромное окно, через которое был виден начавший желтеть осенний лес. В другом углу стоял стол с какими-то непонятными приборами и еще один стол с парой стульев – под стенкой. На одной из стен висело зеркало.
Несмотря на то что окно было закрыто, воздух был удивительно чистым и свежим.
В голове Николая пульсировала мысль, не дававшая покоя. Что-то показалось ему странным в речи доктора, когда он очнулся в первый раз… Николай усиленно напрягал память, благо голова была уже ясной, и тут он вспомнил: «У нее бред…»
У кого «у нее»?! Руки Николая лежали поверх одеяла, он поднес их к лицу и… не узнал. Маленькие ладони с длинными тонкими пальцами с остатками маникюра на ногтях… На левой руке браслет из какого-то неизвестного материала.
Николай в ужасе подскочил на кровати и отбросил одеяло. На нем была длинная рубашка с короткими рукавами из мягкой белой материи, внешне напоминающая женскую ночную сорочку. Стащив рубашку через голову, он оторопело уставился на свое тело. Несомненно, это тело девушки, даже скорее девочки с тонкой талией, стройными ножками и уже сформировавшейся грудью…
– Бред!!! Вот это уж точно бред!!! – сказал сам себе Николай. Он встал с кровати и, как был, голышом и босиком отправился к зеркалу.
– Бред! Этого просто не может быть! – повторял он себе. Из зеркала на него смотрела зеленоглазая девчушка четырнадцати-пятнадцати лет с копной всклокоченных черных волос.
«Очевидно, я сплю!» – подумал он, закрыв глаза, и ущипнул себя за руку, надеясь, что видение исчезнет. Но ничего не изменилось. Из зеркала на него по-прежнему смотрели удивленные зеленые глаза на девичьем лице.
– Но как это могло случиться? Этого же не может быть потому, что не может быть никогда! Уже само по себе удивительно, как меня смогли вытащить из лодки на поверхность. И каким образом я – взрослый мужчина, офицер русского флота, превратился в какую-то гимназистку?!
Внезапно раздался звук открывшейся двери. Николай обернулся и увидел вошедших в комнату мужчину и женщину в белых халатах. Женщина была уже в возрасте, хотя по ее стройной фигуре сказать этого было нельзя. Мужчина был гораздо моложе.
– Оленька, как ты себя чувствуешь? Как ты нас напугала! – сказала женщина, подходя к Николаю, и, обняв его за плечи, прижала к себе.
– Простите, я вас знаю? – только и смог выдавить из себя он, не узнавая собственного голоса.
– Оленька, ты меня не помнишь? Я же твоя бабушка – Анна Андреевна Шереметьева! Неужели не помнишь?
– Н-н-нет… Не помню…
– А ты помнишь дедушку? Помнишь, что с тобой случилось?
– Нет. Ничего не помню… – сказал Николай, а сам подумал: «Если я сейчас скажу, что я – лейтенант Николай Верещагин, меня точно упрячут в сумасшедший дом. Придется симулировать полную потерю памяти».
– Барышня, простите, вам не холодно? – кашлянув, подал голос мужчина.
Николай только тут вспомнил, что стоит нагишом.
– Ах да, простите… – ответил он и, сев на кровать, надел рубашку.
– Ты что-нибудь помнишь, Оля? Кто ты, откуда? – спросил мужчина, оказавшийся врачом.
– Нет, ничего не помню… Сколько времени я был…ла без сознания?
– Ты пробыла в коме три дня. Сейчас, слава богу, уже все позади. Все обошлось. У тебя нет никаких неприятных ощущений?
– Нет, я хорошо себя чувствую, только есть очень хочу…
– Ну, тогда все нормально! Отдыхай, набирайся сил. Ты пробудешь в клинике какое-то время, нужно провести ряд обследований, чтобы быть абсолютно уверенным в твоем выздоровлении. А потом отправишься домой к бабушке с дедушкой.
– Простите, доктор, а какое сегодня число? – спросил Николай.
– Пятое сентября.
«Ерунда какая-то… Ведь мы вышли из Гельсингфорса седьмого сентября», – подумал он. Неожиданно смутное подозрение закралось в его голову:
– А год?
– Две тысячи триста шестнадцатый.
Комната поплыла перед глазами. Последнее, что он увидел, это доктор, рванувшийся к нему.
…Николай лежал на кровати и смотрел в потолок. Произошедшее не укладывалось в сознании. Он – старший офицер подводной лодки «Барс», лейтенант Николай Верещагин, оказался в теле какой-то Оли Шереметьевой во времени, ушедшем вперед от его жизни на четыреста лет… Получается, никто его не спасал, и он умер тогда от удушья в торпедном отсеке лодки? Но как в таком случае он мог оказаться здесь? В этом времени и в этом теле? Он не помнил абсолютно ничего, что произошло с ним, вернее, с Олей Шереметьевой. По словам врачей, у него было сильное поражение электрическим током. Была даже остановка сердца, и врачи сами удивлялись, как им удалось его спасти.