– Что? – недоверчиво спрашивает он. – Я что, только что услышал, как Кэрол Дэнверс признаёт свои ошибки? Это же круче пролёта «Громовых птиц».
Я смеюсь.
– Кэрол Дэнверс может также забрать обратно все милые слова, которые только что сказала, если ты так хочешь.
– Нет, это... – Бьянки улыбается, почти что сам себе. – Спасибо, это... не знаю, это много для меня значит.
Я улыбаюсь в ответ.
– Пожалуйста.
Мы с Бьянки прибываем на лётное поле, когда все остальные уже собрались.
– Так ты передашь Нобл её блокнот? – спрашивает он.
– Ага.
– Там много всяких личных вещей. Я бы не хотел... я просто не хочу, чтобы он попал в чужие руки, понимаешь?
Я киваю, и Бьянки направляется через лётное поле к тому месту, где собирается его группа, наградив меня прощальным взглядом через плечо. Я держу блокнот Нобл в руке и машу ему, намекая, что не забуду и передам блокнот хозяйке.
– Рядовой Дэнверс.
Дженкс. Я останавливаюсь. Встаю по стойке смирно.
Отдаю честь.
– Какие вещи кадет четвёртого класса должен иметь при себе при посещении «Введения в авиацию»?
Я быстро и безошибочно перечисляю все предметы, которые должны быть при нас во время занятий.
– Так вы знаете правила, и всё же намеренно их нарушаете, – говорит он, нарезая передо мною круги.
– Сэр? – спрашиваю я, не понимая, что же сделала не так.
– Блокнот, – говорит Дженкс.
Краешком глаза я вижу, как мимо проходит Нобл. Она замечает, что мы с Дженксом находимся в ситуации, которая, скорее всего, навлечёт на меня проблемы, затем она видит блокнот, узнаёт его, и на её лице отражается ужас. Блокнот, заполненный настолько личными вещами, что Том Бьянки постарался лично передать его тому, кто мог максимально незаметно вернуть предмет владельцу.
– Да, сэр, – отвечаю я, стараясь говорить максимально бесстрастно.
– Это ваш блокнот, рядовой Дэнверс? – спрашивает Дженкс.
Я чувствую на себе взгляд Нобл, её лицо краснеет, я же смотрю прямо перед собой и сохраняю невозмутимый вид.
– Да, сэр, – отвечаю я.
Краешком глаза я замечаю, что из Нобл словно спускают воздух, её охватывает волна облегчения. Дженкс начинает кружить вокруг меня, сцепив руки за спиной, его большой палец дёргается. Я собираюсь с духом.
– Несколько недель назад я кое-что вам поручил.
Я замечаю в отдалении Марию и Пьерра.
– Да, сэр.
– Что я просил вас сделать?
– Бросить поверхностный взгляд на уважаемых пилотов на авиашоу и уяснить, наконец, насколько кардинально я не вписываюсь, – дословно повторяю я его слова, прямо как во время репетиций. Но почему-то я сомневаюсь, что оставшаяся часть пройдёт по плану.
– И неужели кадет-инструктор Вольфф оказался прав? Неужели, несмотря на вашу неспособность выполнять простые приказы, вы всё-таки поддаётесь обучению?
Я вижу, как Вольфф готовит одного из других кадетов нашей группы к четвёртому и последнему полёту на планере. Я должна была лететь третьей по счёту. Предполагалось, что сегодняшний день будет потрясающим.
– Да, сэр.
– И что же вы поняли?
Блокнот тяжёлой ношей лежит у меня в руке.
– Вы были правы, сэр, – говорю я.
Тончайшая улыбка появляется на губах у Дженкса.
– Должен сказать, что я приятно удивлён. Прошу вас, продолжайте.
– После поверхностного взгляда мне, и правда, показалось, что я не вписываюсь в ряды сих уважаемых пилотов, но...
– Но? – Дженкс кривит губу.
– Я не ограничилась только поверхностным взглядом, сэр.
– Неужели?
– Да, сэр.
– И скажите же мне, рядовой Дэнверс, что же вы выяснили?
– Что вы – реликт, капитан Дженкс. И это вам больше не место среди этих уважаемых пилотов. – Я смотрю ему прямо в глаза. – А не мне.
Не моя речь, конечно, но кое-что...
Я жду. Я жду слёз, жду, что он втянет голову в плечи. Я жду, что ощущение моей правоты приятным фейерверком пронесётся по всему телу. Вместо этого...
– Реликт, производная от латинского слова reliquiae, означает «останки». Я останки? Возможно, вы имели в виду определение тринадцатого века, использованное для описаний останков святого человека, мученика. И хотя я довольно высокого мнения о себе, я не считаю себя ни святым, ни мучеником. А вы? – Дженкс снова начинает кружить вокруг меня, лениво сцепив руки за спиной. – К сожалению, рядовой Дэнверс, ваш низкий интеллект заставил вас выбрать неправильное слово и тем самым снова унизил вас. – Дженкс направляется прочь. – Какой позор, право слово. Такое ощущение, что вы репетировали эту речь.
А затем всё вокруг становится... КРАСНЫМ.
– Мы с Марией собираемся пройти отбор в «Летающих соколов»! – кричу я ему в спину, не в силах остановиться.
Капитан Дженкс даже не соизволяет обернуться.
– Если только вы не умудрились каким-то образом раздобыть лицензии пилотов-любителей с нашего последнего разговора, Дэнверс...
– Они у нас есть, – лгу я, слова буквально срываются у меня с языка.
Дженкс оборачивается, на его лице блуждает лёгкая улыбка. И в этот момент я слышу сирену «Мистера Гуднайта». И понимаю, что задрала нос слишком рано. Я не доверилась себе и не дождалась нужного момента. Снова. Мне понадобилось доказать свою правоту. И, что ещё важнее, доказать, что он неправ.
– Так вы с Рамбо думаете, что всё-таки будете пробоваться в «Летающие соколы».
Я перевожу взгляд на Марию, она неподвижно наблюдает за мной, её жизнь в моих руках, самолёт камнем устремляется к земле. Что же я натворила?
– Да, сэр, – говорю я, пытаясь успокоиться и жаждая забрать свои слова обратно.
– Что ж, давайте выясним, сможет ли этот старый реликт предотвратить это, – говорит Дженкс. Он переводит взгляд с меня на Марию, и я вижу, что его презрительный взгляд ударяет её с силой грузовика. Затем он качает головой, разворачивается и уходит прочь.
Занятие проходит словно в тумане. Я не могу концентрироваться. Мне нужно поговорить с Марией. Исправить всё. Сделать что-нибудь. Забрать обратно. Починить.
Как только занятие заканчивается, я подбегаю к ней.
– Мне так жаль, – говорю я, нагоняя её.
Мария смотрит на меня, на её лице выражение обиды и смятения.
– Зачем? Зачем ты это сделала? – спрашивает она.
Её голос звучит как мольба, и мне почти хочется, чтобы он звучал яростно. Её гнев я бы ещё могла вынести, но печаль... Она разбивает мне сердце.
– Я не знаю... я... капитан Дженкс...
– Капитан Дженкс. Я уже устала слышать о капитане Дженксе. Ты продолжаешь колотить в эту дверь и не заработаешь себе ничего, кроме разбитых в кровь костяшек. Он никогда не откроет её для тебя и не впустит внутрь. Никогда. – Мария подступает вплотную ко мне. – Ты должна определиться, как долго ты готова верить в то, что его путь единственно верный, и чем конкретно ты готова пожертвовать.
Я думала об этом бессчётное количество раз, но это же наблюдение, услышанное из чужих уст, лишь подчёркивает то, как паршиво я себя чувствую из-за того, что сделала, из-за того, что несмотря на то, как далеко я зашла, я по-прежнему становлюсь жертвой старых привычек.
– Мария, прошу.
Мария берёт мои ладони в свои и крепко сжимает их.
– Я люблю тебя, Дэнверс, правда люблю. Но этот вопрос ты должна решить.
Мария бежит к Бьянки и Пьерру, которые уважительно ждут её вне зоны слышимости, оставляя меня разбитой и справедливо одинокой.
– Я тоже тебя люблю, – в пустоту произношу я.
– Да, да, хорошо, – отвечает Нобл, появляясь словно из ниоткуда.
– Это я... – я робко указываю в сторону Марии, но потом... – а, неважно.
– Полагаю, у тебя есть кое-что, что принадлежит мне, – говорит она, глядя на зажатый в моей ладони блокнот.
– А, точно, – говорю я и протягиваю его ей.
– Знаешь, тебе не обязательно было это делать, – говорит она, не в силах встретиться со мной взглядом.
– Нет, обязательно, – я наблюдаю, как Мария, Бьянки и Пьерр заворачивают за угол и исчезают в кампусе. Нобл быстро пролистывает блокнот, изучая содержимое, словно пытаясь убедиться, что всё осталось в точности таким же.
– У меня вся жизнь перед глазами промелькнула, когда я подумала, что Дженкс на него лапы наложит, – призналась она, зацепившись за что-то в блокноте. Её взгляд смягчается, и её пальцы нежно поглаживают и передвигают что-то сложенное и спрятанное среди его линованных страниц. – Это так глупо. Я даже не знаю, зачем я вообще его сохранила. – Она смотрит на меня, решительно вздыхает и протягивает мне сложенный листок бумаги. – У тебя есть право знать, что именно ты защищала, – говорит она.
Я беру его. На ощупь бумага словно ткань, такая нежная и безнадёжно хрупкая. Я аккуратно разворачиваю листик и обнаруживаю детский цветной рисунок – одетая в костюм астронавта маленькая девочка с огненно-рыжими волосами парит между звёзд. Я гляжу на рисунок, и у меня на глаза наворачиваются слёзы. Ручки-палочки, зигзагообразный овал тельца, неровная красная улыбка, протянувшаяся по всей ширине гигантской головы.
– Это прекрасно, – выдавливаю я из себя.
Вот что я забыла. Вот кого я забыла. Всё своё детство я рисовала себя и самолёты. Я в самолёте. Я рядом с самолётом. Я – самолёт. Стены и холодильники были завешаны слоями самолётов. Штабель за штабелем. Ручки-палочки, неровная улыбка по всей ширине моей гигантской головы в форме картошки. Я парю в ярко-голубом небе рядом с круглыми, пухлыми облаками и бананово-жёлтым солнцем, одетым в гигантские, не по размеру, солнечные очки.
Я возвращаю рисунок Нобл. Она аккуратно складывает бумажку и осторожно кладёт её в середину блокнота. Закрывает его, прижимает к груди и крепко обнимает.
– С тобой всё будет в порядке? – спрашивает она.
Такой простой вопрос.
Меня подмывает выдать совершенно адекватный ответ о том, что всё со мной будет нормально. Быть бойкой, быть крутой. Смахнуть себя всё, что я узнала о себе с тех пор, как пришла сюда и до тех пор, пока я не узнаю, получила ли я лицензию пилота- любителя, и пока не пройду вступительные в «Летающих соколов», и пока не получу всё, чего хочу.