– Упаси нас Бог, но да, мы тебя любим, – отвечает Дель Орбе.
– Так, а теперь принимайте любые позы, в которых вы хотите позировать на пяти совершенно разных фотографиях, – сухо говорит Нобл.
Мария неподвижно стоит в центре. Она наш моральный полюс. Наш якорь. Пьерр и Дель Орбе встают с одной стороны от Марии, обняв друг друга за плечи, словно давно потерянные братья. Мы с Бьянки встаём с другой стороны. Бьянки, как самый высокий среди нас, делает небольшой шажок за меня. Я опираюсь на него, а он кладёт руку мне на плечо.
Мария протягивает мне руку, и я крепко сжимаю её. И, одна за другой, тяжело и страдальчески вздыхая, Нобл делает пять фотографий. По одной для каждого из нас.
Если кто-нибудь когда-нибудь посмотрит все пять фото одно за другим, по порядку, как они были сделаны, то увидит группу друзей, которые на каждом снимке улыбаются всё шире и шире, по мере того, как нас всё больше душат слёзы. Тот, кому достанется последнее фото, станет гордым хранителем того, что легко можно назвать самым печальным моментом в наших жизнях.
Или самым счастливым.
* * *
Мы решаем не прощаться. Никто из нас не сможет это выдержать. Вместо этого мы говорим друг другу, что увидимся позже, словно это просто ещё один день, как любой другой. Бьянки я сберегаю напоследок.
– Увидимся осенью, – говорю я.
Он сгребает меня в охапку, и я утыкаюсь лицом в его грудь.
– Увидимся осенью, – отвечает он.
– Я никогда в жизни не была так счастлива ошибиться насчёт кого-то, как насчёт тебя, – признаюсь я.
– Я тоже, – соглашается Том и крепче меня обнимает.
Дорога вниз оказывается очень тихой. Мы все задумчивы и измучены. Нам так комфортно рядом, что всю дорогу до кампуса мы регулярно трёмся друг о друга.
Мы принимаем душ и одеваемся в парадную форму для торжественного ужина в Митчелл-Холле. Все мы по очереди под громовые аплодисменты выходим для получения значков, но звуки толпы растворяются для меня на заднем плане, пока я пытаюсь до конца насладиться последними мгновениями, проведенными здесь.
Когда, наконец, наступает моя очередь, я подхожу к Чен и Резендизу и получаю свою эмблему, которую с гордостью буду носить на пилотке. Я держу значок на ладони. Он тяжелее, чем я думала, его холодный металл плотный и твёрдый. Я обхватываю значок ладонью и возвращаюсь на своё место, просто парю по воздуху.
Когда церемония подходит к концу, мы с Марией возвращаемся в казарму. Завтра мы уезжаем, но прежде чем разъехаться в разных направлениях, мы договорились, что завтра утром первым делом отправимся в последнее приключение. Только мы вдвоём. Совершенно ясно, что мы придумали этот план только для того, чтобы отложить прощание до последней минуты. И мы обе на 100 процентов согласны с этим планом.
– Дэнверс. Рамбо. На минуточку. – Раздаётся за нашими спинами глубокий мужской голос.
Мы оборачиваемся и видим самого бригадного генерала Уэйлена, коменданта всех кадетов. Я никогда в жизни не стояла к нему так близко. В присутствии этого седовласого и выдающегося мужчины мы немедленно чувствуем себя присмирёнными. Его форма украшена лентами и медалями, которые повествуют о выдающейся карьере. Я теряю дар речи. Откуда он вообще знает наши имена? Мы обе встаём по стойке смирно и отдаём честь. Поток кадетов, счастливо текущий обратно в казармы, широко огибает нас с обеих сторон, однокурсники затихают, оказавшись рядом с этим крайне маловероятным треугольником, что мы образовали.
– В этом году мне посчастливилось наблюдать за отборочными испытаниями в «Летающие соколы». Рамбо, я не видел таких бочек с тех пор, как летал в «Громовых птицах».
Я чувствую, как Мария рядом напрягается.
– Спасибо, сэр, – ровным тоном отвечает она, но поскольку я хорошо её знаю, то могу различить в её голосе неверие и восторг.
– Кто вас научил этому манёвру? – спрашивает он.
– Бонни Томпсон? – почему-то ответ Марии больше смахивает на вопрос.
– О, ну конечно. Я знаю Бонни. Она возила меня на задания во времена Вьетнама, – говорит Уэйлен.
– Да, сэр.
Он поворачивается ко мне.
– А через что капитан Дженкс заставил пройти вас, Дэнверс? Это же было сваливание на малой высоте при неработающем двигателе, не так ли?
– Да сэр.
– Отличный манёвр, рядовой.
– Спасибо, сэр.
– Ему вас также научила Бонни?
– Нет, сэр. Этому меня научил Джек Томпсон.
– Пожалуйста, только не говорите мне, что он заставил вас делать это на своём старом «Стирмане», – со смехом говорит Уэйлен.
– О да, сэр, заставил, – отвечаю я, позволяя себе крошечную улыбку.
– Напомните мне ещё раз, как он называет свою старую птичку?
– «Мистер Гуднайт», сэр, – отвечаю я, и бригадный генерал Уэйлен смеётся.
Мы с Марией обмениваемся краткими взглядами.
– «Мистер Гуднайт», – со смехом повторяет Уэйлен.
– Мы с Марией обе на нём летали, – добавляю я.
– Вы научились замедленной бочке на этом старом «Стирмане»? – спрашивает он у Марии.
– Да, сэр.
Уэйлен замолкает надолго. Мы с Марией ждём. Неподвижно.
– Вы никогда не думали о том, чтобы стать лётчиками-испытателями?
– Нет, сэр, – хором отвечаем мы.
– Позвольте мне подбросить вам такую идею. Я буду на связи с вами обеими, – говорит Уэйлен, прежде чем отпустить нас и отправиться по своим делам.
Мы с Марией, не говоря ни слова, смотрим друг на друга. Кто-то всё-таки наблюдал за нами.
– Лётчики-испытатели, – выдыхает Мария.
– Я даже... я даже... – задыхаюсь я.
– Стать лётчиком-испытателем – это не шутки, Дэнверс, – пищит Мария.
– Да это же превышает... – на меня снисходит понимание.
В нашем всепоглощающем квесте в поисках места в «Летающих соколах» мы проигнорировали этот альтернативный маршрут, не лучше или хуже, а просто другой. И который в этот конкретный момент кажется нам вполне достижимым. Я недоверчиво трясу головой.
– Это же наше новое «туда».
– Наше новое «туда», – повторяет Мария.
– Ого, – говорю я.
Такое простое слово, но оно идеально описывает охвативший меня ошеломлённый трепет.
Мы идём дальше.
– Слушай, пока мы не вошли в экстаз от всей этой затеи с лётчиками-испытателями, могу я обратить твоё внимание кое на что? Он же сказал, что Бонни возила его на задания во Вьетнаме, верно?
– Да, а что?
– За свою карьеру Уэйлен успел поучаствовать в ряде крайне секретных операций, и если она возила его на задания в это время...
– Ага, но она сказала нам, что летала на транспортниках, – говорю я.
– Ходят слухи – и под слухами я имею в виду «мне рассказал папаша», так что хочешь верь, а хочешь нет, – но он говорит, что во Вьетнаме парней вроде Уэйлена на задания возило ЦРУ, – говорит Мария.
Она останавливается и поворачивается ко мне.
– Дэнверс, а что, если Бонни была шпионом?
– Что? Это полный... – а затем я на секунду об этом задумываюсь. – Хотя, знаешь что, это имеет смысл.
– Неужели?
Мы смеемся и молча идём дальше.
– Бонни Томпсон абсолютно точно была шпионом, – сама себе говорит Мария.
– «Что бы ни случилось дальше, вы должны всегда помнить, кто вы такие. Вы – те, кто вы есть, а не те, кем вам говорят быть», – повторяю я слова, которые Бонни произнесла нам в ночь барбекю.
– Она никогда никому не позволяла указывать ей, кто она такая, – говорит Мария, пока мы последний раз в этом году возвращаемся в казарму.
– Никогда, – с благоговением повторяю я.
Мне кажется, что мы с Марией безостановочно болтаем уже несколько часов. Тишина не длится дольше пары секунд. Я не знаю, в чём дело, то ли мы нервничаем, то ли пытаемся отрицать, то ли наоборот пребываем в восторге от всей этой идеи с лётчиками-испытателя- ми, или восхищены Бонни Томпсон, или полны любви, гордости и дружбы. Или всё сразу. Но пока я ворочаюсь с боку на бок всю ночь, сомнения и беспокойства снова начинают собираться в голове. Я поворачиваюсь на спину и смотрю в потолок. Поток раннего синего утреннего света озаряет нашу теперь уже ничем не украшенную комнату, освещает наши отсортированные и распакованные по сумкам пожитки. Я глубоко выдыхаю и вспоминаю всё, что узнала за этот год. Страхи и сомнения продолжают витать в моей голове, но на этот раз я их не боюсь.
Потому что бояться – это нормально. Потому что это нормально – чего-то не знать. Это нормально позволять себе учиться.
Потому что именно так и мы и изменим этот мир. Я поворачиваюсь на бок, обнимаю подушку и наконец-то засыпаю.
* * *
Рано утром мы с Марией уезжаем из академии на моей машине. Окна опущены, громко играет радио, а мы официально закончили первый год обучения в академии ВВС США.
Мир ждёт. Но сперва наше приключение.
По пути нам не встречается никаких преград, и мы с Марией добираемся до пункта назначения вперёд графика. Мы выбираемся из «мустанга», я подхожу к багажнику, открываю его и вытаскиваю всё, что может понадобиться. Затем возвращаюсь обратно.
– Осторожнее. Он старый и ненадёжный, – говорю я, протягивая Марии старый термос, заполненный самым кофеиносодержащим чаем, какой мне только удалось найти. Сейчас тепло, так что в пледе нет никакой необходимости, но я всё равно протягиваю его ей. Это традиция.
– Знаешь, они по-прежнему продолжают производить термосы для продажи, – говорит Мария, забираясь на капот моего старенького «мустанга».
– Да, но где в этом веселье?
Как только Мария угнездилась, я протягиваю ей два тоста с джемом. Она кладёт термос на капот, а сэндвичи с джемом – на колено. Я сажусь рядом.
Мы только собираемся вгрызться в сэндвичи, когда до нас доносятся звуки первого...
– А теперь закрой глаза, – говорю я.
– Принято, – отвечает Мария.
– Звучит в точности как «фольксваген- жук», – говорю я, запрокинув голову к небу.
– Это «Сессна», в этом я не сомневаюсь, – говорит Мария.
– Это точно не сто восемьдесят вторая. Они звучат... даже не знаю... печальнее, – говорю я. – Хотя, это может быть «Бичкрафт»...