— Что ты делаешь, черт возьми? — воскликнул Капестан.
— Седлаю свою лошадь, чтобы сопровождать вас, сударь, — спокойно объяснил слуга.
— Лошадь? У тебя завелась лошадь? Когда же ты ее приобрел? — изумился шевалье.
— Час назад, сударь, — ответил Коголен. — Как вы помните, я, испросив у вас разрешения, вышел на дорогу и стал свистеть каждому проезжающему всаднику. Только все было зря: как я ни разливался на разные лады, ни один конь не пожелал сбросить своего седока. Я уже собирался вернуться в гостиницу, но тут к моей радости вот этот рыжий жеребец остановился. К несчастью, оказалось, что его придержал сам всадник: он спешился, бросился на меня с палкой и начал охаживать, приговаривая, что научит меня, как себя вести. По его словам, я нанес ему своим свистом страшное оскорбление. Отдубасив меня, он спросил, отчего я решился на такую дерзость, и я тут же все ему рассказал. Тогда, сударь, этот человек — он оказался честным барышником из Вожирара — так вот, этот человек расхохотался и заверил меня, что если я свистну на особый манер, рыжий жеребец подойдет ко мне… а еще добавил, что уступит лошадь даром. Я свистнул, как он показал, рыжий жеребец подошел ко мне, и я отвел его на конюшню, а барышник отправился дальше пешком. Очень добрый человек, сударь, но с причудами: из чистого упрямства не хотел показать мне, как надо свистеть, пока я не выложил несколько пистолей, взятых из вашего кошелька.
— И сколько же ты ему дал? — осведомился шевалье.
— Пятнадцать, монсеньор, всего пятнадцать пистолей, — успокоил хозяина Коголен.
Капестан знал толк в лошадях. Бросив на рыжего жеребца оценивающий взгляд, он пробормотал:
— Сто пятьдесят ливров! В общем, не слишком дорого. Барышник обошелся с тобой по-божески. Сколько же осталось в кошельке? — поинтересовался юноша.
— Девять пистолей, сударь. Вы еще богаты, — улыбнулся Коголен.
Шевалье, вскочив в седло, взял с места в карьер и вскоре уже въезжал на улицу Турнон, даже не думая скрываться, а только лишь надвинув на глаза шляпу. Это была безумная отвага… Добравшись без помех до постоялого двора «Три короля», Капестан велел проводить себя к Сен-Мару и вошел в комнату маркиза в тот момент, когда пробило полдень.
— Браво! — воскликнул Сен-Мар. — Шевалье, наша точность воистину сродни вежливости королей…
— Вы в этом сомневались? — поднял бровь Капестан.
— Боже сохрани! Давайте сразу же обговорим условия нашего поединка, — предложил маркиз. — Ваше оружие?
— Назовите свое! — ответил Капестан.
— В таком случае рапира и кинжал! — заявил Сен-Мар.
— Отлично! — кивнул шевалье. — Любое оружие годится, было бы острие!
— Теперь время, — продолжал маркиз. — Сегодня, в три часа пополудни?
— Великолепно! — промолвил шевалье.
— За садами герцога Люксембургского? — спросил Сен-Мар.
— Согласен и на сады, — проговорил Капестан. Молодые люди, поклонившись, обменялись выразительными взглядами: каждый из них испытывал к противнику чувство, очень похожее на восхищение. И когда шевалье направился к двери, юный маркиз вскричал:
— Поскольку мы будем драться только в три, не окажете ли мне честь разделить со мной обед, специально заказанный по такому случаю?
Капестан не стал скрывать, что чертовски проголодался, и оба противника направились в соседнюю комнату, где был накрыт роскошный стол.
Они сели друг против друга. Обед был превосходен, беседа — необыкновенно занимательна. Сен-Мар рассказывал о своих любовных приключениях, а Капестан — о сражениях, в которых ему довелось участвовать. Правда, шевалье благоразумно умолчал о том, что побывал на собрании заговорщиков, куда его пропустил сам Сен-Мар. Капестан признался только, что приехал в Париж с намерением сделать карьеру, и маркиз торжественно пообещал, что если им обоим удастся пережить дуэль, то Капестан может рассчитывать на поддержку, ибо Сен-Мару предстоит играть весьма значительную роль при дворе — в особенности после женитьбы.
— Потому что, — добавил молодой маркиз со вздохом, — я должен обвенчаться… таков приказ отца, и этого требуют некоторые политические обстоятельства. Говорят, моя невеста очень красива, но я ее не видел, да, признаться, и не жажду увидеть.
К двум часам дня будущие противники уже явно симпатизировали друг другу.
«Он сторонник герцога Ангулемского, — думал Капестан, — значит, враг Кончини. Я никому не уступлю честь предупредить герцога о том, что узнал в кабинете подлого маршала… но, пожалуй, можно рассказать маркизу о схватке с наемными убийцами…»
«Какая жалость, — размышлял в свою очередь Сен-Мар, — что этому благородному человеку вздумалось поухаживать за единственной девушкой, которая мне дороже жизни… О Марион, дорогая моя Марион!»
— Знаете, друг мой, — сказал шевалье, — я вполне мог опоздать на нашу встречу или даже вовсе не прийти. От смерти меня спасло лишь чудо!
И Капестан начал изображать в лицах беседу с Кончини, битву с разъяренными головорезами маршала, свое отчаяние в коридоре с наглухо замурованной дверью и необыкновенное вмешательство Провидения, которому шевалье был обязан жизнью. Сен-Мар слушал с горящими глазами, не скрывая восторга и изумления.
— Это великолепно! — вскричал он наконец. — Непостижимо!
— Правда? — простодушно спросил Капестан.
— Ах, шевалье, отчего мы с вами стали врагами? — с горечью проговорил Сен-Мар.
— Действительно, маркиз, не могу понять, зачем нам драться? — пожал плечами Капестан.
Сен-Мар, пристально поглядев на своего противника, медленно произнес:
— Должен сказать, мне сегодня совсем не с руки биться с вами, потому что вечером у меня свидание… и если вдруг мне придется пропустить его из-за раны, я буду в отчаянии. Я должен увидеться с мадемуазель Марион Делорм.
Сен-Мар лгал: у него не было свидания с Марион, но маркиз хотел узнать, как отреагирует на его слова Капестан. Шевалье благодушно осведомился:
— Это та красивая девушка, с которой я познакомился в Лонжюмо?
— Именно! — угрожающим тоном подтвердил Сен-Мар.
— Есть превосходный способ все уладить: отправляйтесь сегодня вечером на свидание, а драться мы будем завтра, — любезно предложил Капестан.
— Как? — вскричал Сен-Мар. — Вас совершенно не волнует, что у меня свидание с Марион и что она меня любит?
— А с чего бы мне из-за этого волноваться? — изумился шевалье.
— Ах, милый друг, вы сняли камень с моей души! — облегченно вздохнул маркиз. — Отныне я счастливейший человек на свете. Располагайте мной: моя шпага, мой кошелек, мои связи — все к вашим услугам!
— Но уже три часа, — в замешательстве пробормотал Капестан, — и…
— К дьяволу дуэль! — завопил Сен-Мар. — Лантерн! Живо, подавай еще вина! Хереса! Кипрского! Разве ты не видишь, олух, что друг мой изнывает от жажды? Нас ждет схватка с бутылками: победит тот, кто выпьет больше!
— Ах, маркиз, — воскликнул, смеясь, шевалье. — Я чую западню: вы предлагаете мне дуэль на испанских и островных винах, тогда как я силен только во французских!
— Лантерн! — крикнул Сен-Мар лакею. — Анжуйское сюда! Бордо! Бургундское! Шампанское! Всю Францию выставляй на стол!
Спесивый и чванный слуга маркиза со всех ног кинулся исполнять приказание своего господина и вскоре появился, сгибаясь под тяжестью целой батареи бутылок; еще столько же тащил Коголен.
Бывшие соперники, ставшие лучшими друзьями, осушили несметное количество бокалов и расстались в пять часов, поклявшись встретиться в самое ближайшее время.
Капестан в сопровождении Коголена, послушно следовавшего за ним в шести шагах, направился на улицу Дофин и на углу набережной, о которой говорил Кончини, действительно увидел особняк — похоже, тот самый, что был ему нужен. Но от этого роскошного дворца почему-то веяло неизбывной грустью. Дом был словно погружен в траур: шевалье, посмотрев на него, невольно вздрогнул, но все же взял в руку молоток, изображавший льва, в пасти которого была зажата пластинка с надписью: «Je charme tout»[7]. Удар отозвался долгим эхом, прокатившимся по пустым комнатам дворца.
— «Чарую все»! — прошептал Капестан. — Знаменитый девиз Мари Туше, любовницы Карла IX, матери Карла Ангулемского…
Именно в ту минуту шевалье вдруг осознал, какая громадная дистанция отделяет его от внучки Карла IX, короля Франции. Таким жалким, бедным, ничтожным показался юноша самому себе, что губы его искривились в горькой усмешке. Он встряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и, понурившись, повернул в сторону улицы Вожирар.
К «Генриху Великому» Капестан с Коголеном подошли, когда уже стемнело. Коголен отвел лошадей на конюшню, обтер их тряпкой, напоил, засыпал им в ясли овса. Закончив работу, слуга обменялся какими-то таинственными знаками с тенью, проскользнувшей во двор гостиницы.
Затем Коголен поднялся в комнату, где сидел в глубокой тоске Капестан. У шевалье гудело в голове от выпитого вина, но еще больше, чем боль в висках, терзали его горькие мысли. Капестан чувствовал себя глубоко несчастным.
— Кто позволил тебе входить без разрешения? — рявкнул он, заметив Коголена. — Ты видишь эту плетку? Вон она висит на гвозде!
— Вижу, сударь, вижу, — пролепетал слуга, дрожа всем телом.
— Сними ее и вдарь себя хорошенько, — распорядился молодой человек.
— Как, сударь, вы хотите, чтобы я сам… — захлопал глазами Коголен.
Вздохнув, он направился за плеткой с гримасой, рассмешившей Капестана.
— Стой! — скомандовал шевалье. — На этот раз я тебя прощаю. А теперь убирайся. Подожди-ка! У тебя космы встали дыбом?
— Да нет же, сударь! — вскричал Коголен, примяв свою шевелюру ударом ладони. — Я хотел вам рассказать, какие странные вещи здесь происходят… но раз вы не хотите слушать, я ухожу.
— Что же здесь происходит? — спросил Капестан.
— Здесь… то есть в вашем кошельке, сударь, — пояснил слуга. — Только что в нем было девять пистолей, а потом вдруг стало девятнадцать. Вот, посмотрите! Девять первых я положил слева… а десять их детишек появились справа.