Капестан тряхнул головой, слова любви рвались с его губ, но Жизель не позволила юноше заговорить.
— Не надо, шевалье, — воскликнула она. — Я призналась вам в том, в чем не признавалась даже Богу! Но я открыла вам свое сердце только потому, что угадала в вас великую душу, способную понять, какую жертву я вынуждена принести. Я должна отдать свою руку господину де Сен-Мару. Союз двух наших имен неизбежен… Мой отец, принцы, тысячи других дворян рискуют головой, участвуя в нашем деле, о котором вы хорошо знаете. Если я не сдержу своего слова, я могу стать убийцей собственного отца.
Капестан смотрел на девушку с нескрываемым восхищением. Они стояли друг против друга, связанные этим взглядом теснее, чем любовными объятиями, на которые не могли решиться их руки. Наконец шевалье промолвил:
— Вы — дама моего сердца, вы — владычица моей жизни. Любое ваше повеление — даже если оно будет заключаться в том, чтобы умереть вдали от вас — я исполню с честью.
— Живите, — ответила красавица, — и не покидайте Парижа!
— Вы приказываете мне жить? — вскричал молодой человек. — О! Будьте осторожны, не вселяйте в мое бедное сердце бессмысленных надежд!
— Я предчувствую надвигающуюся катастрофу, меня страшит участь отца, — прошептала Жизель. — Если моя жизнь будет разбита и смерть станет единственным моим прибежищем, с какой же радостью призову я вас, чтобы сказать: «Жизнь разделила нас, так пусть же смерть нас соединит!»
Капестан с трудом сдержал крик радости. Судьба бросала юноше вызов, и он принимал его как великую удачу.
— Жизель! — пылко проговорил шевалье. — Могу поклясться, что я вас завоюю! Мы предназначены друг для друга. Катастрофа? Пусть разразится катастрофа! Я буду рядом и спасу вас! Прощайте! Ваши слова я уношу с собой и навеки сохраню в своем сердце, как драгоценный талисман! Знайте, что с этой самой минуты я начинаю борьбу за вас. Я буду действовать, и когда я стану почти равным королю, когда я добьюсь милости для вашего отца, я приду к вам со словами: «Не смерть, а жизнь пусть нас соединит!»
Шевалье ласково привлек девушку к себе и в залог будущего счастья запечатлел на ее губах нежный поцелуй. Через несколько секунд Капестан был уже на улице.
В тот же самый день и в то же время, когда шевалье спешил на улицу Барре, Леонора Галигаи вышла пополудни из своих покоев и проследовала в обширную приемную, три окна которой выходили на улицу Турнон.
— Бельфегор! — негромко позвала она.
Нубиец не отвечал, хотя явно был где-то поблизости. Одно из трех окон — расположенное слева — было открыто. В глубокой нише Леонора увидела Бельфегора, перегнувшегося через подоконник. Женщина бесшумно скользнула в соседнюю, центральную, нишу, подняла раму и выглянула наружу.
Окинув улицу быстрым взглядом, Леонора не увидела ничего особенного; она заметила лишь несколько прохожих, которые, поравнявшись с особняком Кончини, отворачивались, что-то бормоча. Маркизе д'Анкр показалось, что она слышит глухие проклятия.
— Погодите! — злобно прошипела Леонора. — Скоро наш дом будут охранять гвардейцы, чтобы Кончини мог спать спокойно, ибо… ибо дом этот называется Лувром!
Мысли женщины снова вернулись к Бельфегору. Нубиец смотрел куда-то пристальным и восхищенным взглядом. Леоноре показалось, что глаза ее слуги устремлены на окна гостиницы «Три короля». Галигаи тихо приблизилась к Бельфегору и тронула его за плечо. Нубиец обернулся и непонимающим взором уставился на свою госпожу, словно внезапно пробудился от глубокого сна.
— Бедный Бельфегор! — промолвила Леонора, внимательно вглядываясь в его лицо. — Кажется, ты влюблен…
«Точно влюблен, — подумала она. — Зарится на какую-то девицу с постоялого двора… Пускай, это, надо полагать, не опасно…»
Изощренный ум склонен пренебрегать незначительными фактами. Это не опасно… Как знать! Мелкие факты приводят иногда к крупным неприятностям… Леонора распорядилась:
— Бельфегор, надо привести в порядок нижние комнаты.
Нубиец молча поклонился.
— Все нижние комнаты, понял? — повторила Леонора. — Все! И последнюю тоже! Ту, что в самом конце коридора!
— Камеру с железной плитой? — уточнил Бельфегор.
— Да, — холодно подтвердила женщина, — с железной плитой.
Леонора вернулась к себе в комнату и занялась письмами. Она строчила их одно за другим и тут же вручала курьерам. И вдруг в особняке, с двух часов погруженном в тишину, поднялся какой-то шум. Отложив перо, Леонора по потайному ходу направилась в кабинет Кончини.
Маршал инструктировал своих подручных. Поговаривали, что на совести солдат Кончини, напоминавших отряд «Сорока Пяти»[14] Генриха III, исчезновение многих людей… Когда вошла Леонора, головорезы сразу покинули комнату.
— Вы готовы? — спросила Галигаи.
— Готов, — ответил Кончини.
— Откуда вы начнете? — поинтересовалась женщина. — С улицы Дофин или с улицы Барре?
— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — глухо произнес Кончини.
— Чего же тут непонятного? — удивилась Леонора. — Я спрашиваю, начнете вы с отца или с дочери. Берегись, Кончино! Девушкой собиралась заняться я, но ты убедил меня, что справишься с ней сам, и я уступила. Но теперь я требую, чтобы ты начал с улицы Дофин — с отца. Я опасаюсь, что если ты начнешь с дочери, то сразу потеряешь голову, забудешь про герцога и все провалишь!
— Все будет сделано как надо, — успокоил ее Кончини, обрадованный тем, что Леонора пребывает в столь покладистом настроении. — Я начну с улицы Дофин.
— Это главное, Кончино, — продолжала внушать мужу Леонора. — На карту поставлена твоя жизнь — и моя тоже. Через час герцог Ангулемский должен быть в Бастилии. Остальное меня не касается. Ты следил за мной весь день. Неужели я дала какой-то повод подозревать, что не сдержу своего слова? Твоя Жизель меня вовсе не интересует. Я требую только, чтобы ты выполнил данное мне обещание.
— Разумеется, — заверил жену Кончини, пряча сардоническую усмешку. — Клянусь, девушка скоро будет здесь. Не волнуйся, carissima. Через час все будет кончено.
Леонора Галигаи побледнела под слоем румян. Ее черные глаза горели ревностью и страстью.
Женщина вернулась в свои покои и, дрожа от нетерпения, стала ждать… Через пять минут в комнату проскользнул какой-то человек.
— Ну и как? — взволнованно спросила Леонора.
— Монсеньор спустился по улице Турнон и вошел в Нев-де-Фоссе. Маршала сопровождают Ринальдо и все прочие, — доложил соглядатай.
Леонора затрепетала от радости.
Она отпустила шпиона и заторопилась в свою приемную. Там уже сидели два дворянина, одного из которых звали виконт де Люкс, другого — шевалье де Брэн. Оба были вооружены до зубов. Вскочив, мужчины почтительно поклонились супруге маршала и молча ждали, когда она заговорит.
— Вас послала королева Мария? — спросила Леонора.
— Да, мадам, — ответил де Брэн.
— Какие указания она вам дала? — осведомилась Галигаи.
— Выполнять ваши распоряжения, как ее собственные, — откликнулся де Люкс.
— Королева объяснила вам, в чем дело? — строго взглянула на мужчин Леонора.
— Ее Величество королева сказала только, что мы должны арестовать и доставить в надежное место девушку, опасную заговорщицу, а дальше действовать но вашему усмотрению, — объяснил де Брэн.
— Господа, — промолвила Леонора, — девушку эту вы знаете: речь идет о Жизели, дочери герцога Ангулемского. Как-то вечером она покинула Лувр вместе с вами — и недалеко от моста Менял с ней случилась неприятность: красавица упала в воду, но благополучно выбралась из реки, к счастью для себя и к несчастью для вас, господа, — отчеканила Леонора последние слова и добавила: — Особы, которых вам поручено убрать в интересах безопасности государства, по-прежнему пребывают в добром здравии! Мне с трудом удалось умерить гнев королевы, но сегодня вечером вы должны исправить собственный промах!
— Мы это сделаем! — заверил женщину де Люкс.
Быстро добравшись до улицы Дофин, Карл Ангулемский поднялся на второй этаж особняка, прошел в свой кабинет и зажег светильник. Затем герцог открыл сундук и, вынув оттуда железную шкатулку, принялся просматривать лежавшие в ней бумаги. Справа от кресла, в котором устроился герцог, располагался камин, полный черного пепла, оставшегося от сожженной Сен-Маром политической крамолы. Дверь, в которую Карл Ангулемский вошел, была теперь у него за спиной.
Герцог погрузился в работу, отнявшую у него немало времени. В левую сторону он откладывал документы, которые собирался сохранить. Те же бумаги, которые надо было уничтожить, он сминал и бросал во вновь разожженный камин. Но вот, покончив с этим делом, Карл Ангулемский взял документы, лежавшие слева, свернул их, сунул в бумажник и спрятал в карман. А потом случилось нечто, заставившее герцога задрожать от страха.
Дунув на светильник, герцог загасил огонек, однако комната так и не погрузилась во тьму! Карл Ангулемский стремительно обернулся, и крик ужаса застрял у него в горле. В кабинете стоял человек со шпагой в руке, позади него сгрудились семь или восемь мужчин, тоже вооруженных; один из них держал в руке факел.
— Кончини! — воскликнул герцог.
С этими словами он обеими руками схватил стол, напрягая все силы, поднял его, опустил перед собой, соорудив таким образом заслон между собой и незваными гостями, и обнажил шпагу.
— Господин герцог! — громко проговорил Кончини. — Именем короля вы арестованы! Я должен доставить вас в тюрьму.
— Вы — меня — в тюрьму?! — взревел Карл Ангулемский. — Да вы!.. Вы!.. Вы же…
— Взять его! — приказал Кончини.
Головорезы маршала ринулись вперед. После первого же удара шпага герцога сломалась. Несколько секунд борьбы, хриплых выкриков, проклятий — и все стихло.
Карл Ангулемский, с кляпом во рту, подхваченный десятком рук, был брошен в карету, поджидавшую у дверей особняка. Герцог потерял сознание, а когда очнулся, понял, что находится в совершенно пустой каморке с толстыми стенами. Узкое окошко, забранное решеткой, пропускало немного света. Герцог кинулся к этому отверстию и, прижавшись к железным прутьям искаженным лицом, испустил отчаянный вопль: