— Гиз! Гиз! Да здравствует месса! Смерть Кончини! Смерть еретику! Гиз! Гиз! — неслось со всех сторон.
Поднялся невообразимый гвалт. Люди бросали в воздух шарфы, шляпы, чепчики. Эту бурю восторга вызвало появление герцога Гиза, сопровождаемого кавалькадой знатных сеньоров. Процессию освещали факелы.
На ветру затрепетали флаги. Среди них Капестан заметил старое знамя Лиги. Зазвучали трубы. Из всех окон высовывались люди, радостно приветствуя своего кумира. Да, это бы он, Гиз, Шарль де Гиз, сын Анри, святой, сын Меченого!
— К Лувру! К Лувру! — вопила толпа.
Гиз побледнел. В эту минуту решалась судьба Франции и его собственная судьба. Он круто повернул коня. На Лувр! Пора! Династия Бурбонов отжила свой век. И вдруг раздался чей-то крик:
— Из Лувра идет гвардия! Гвардия! Берегитесь, гвардейцы!
Гиз понял: еще минута — и начнется кровавая междоусобица. И ему не выйти победителем из этой схватки, потому что король послал против него свою гвардию.
Гиз взмахнул рукой, и кавалькада понеслась по улице Тиссерандри — к особняку герцога. Лувр спасен! Но прежде чем покинуть площадь, де Гиз успел бросить взгляд на человека, который первым крикнул, что сюда идут гвардейцы. И вдруг герцог узнал того, с кем повздорил сегодня утром на постоялом дворе! Он узнал Капитана! Взгляды шевалье и герцога встретились. Капестан громко расхохотался.
Кавалькада спешила к особняку Гизов: сторонники Лиги не были готовы к уличному бою. Наконец всадники остановились перед громадным зданием.
— Опустите подъемный мост! — громко распорядился герцог. — Поднимите решетку!
В этот момент к Гизу подбежал дворянин из его свиты.
— Нужно было идти к Лувру: против нас никого не посылали! Из Лувра не вышло ни одного человека! — задыхаясь, вскричал он.
— На Лувр! На Лувр! — тут же завопили сторонники герцога.
— Слишком поздно! — прошептал Гиз. Теперь он понял, почему смеялся Капестан. С уст герцога сорвалось яростное проклятье.
Лувр был темен и мрачен. Лишь в нескольких окнах виднелся слабый свет. В одной из освещенных комнат неподвижно стояли люди, похожие на призраков.
У окна, сжав губы, замер побледневший маленький король. Его волосы стали влажными от ночного тумана. Людовик Тринадцатый смотрел на того, кто завтра взойдет на престол, если пожелает… Юный король слушал неистовые крики, каждый из которых был пощечиной ему. За его спиной стоял Альбер де Люин. Он тоже смотрел в окно. Время от времени Люин наклонялся к Людовику и говорил:
— Сир, стоит вам только приказать. Какая охота! Какая превосходная охота! Позвольте нашей французской гвардии выйти! Давайте возьмем швейцарцев, сир! Возьмем корсиканцев господина д'Орнано — и на охоту!
— Сир, — поддерживал его Орнано, подкручивая усы, — стоит вам только пожелать — и мы обнажим шпаги!
Король отворачивался.
— Нет, сир! — произносил другой голос. — Схватить сегодня де Гиза — значит возродить Лигу и начать кровавую междоусобицу. Больше выдержки, сир! Будем действовать, как политики! И в один прекрасный день мы расправимся с этими надутыми индюками. Давайте подождем, сир!
Юный король склонил голову. Этот голос его подавлял. И будет подавлять всю жизнь! Этот голос принадлежал Ришелье…
Люину пришлось уйти. Орнано тоже отступил на несколько шагов. Ришелье, не сомневаясь, что его выслушали и поняли, спокойно и величественно удалился. В дверях он столкнулся с каким-то человеком, одетым во все черное, который поклонился и прошептал:
— Монсеньор, Марион Делорм и маркиз де Сен-Мар только что вернулись в Париж.
Ришелье вздрогнул. Ришелье побледнел.
— Идем! — сказал он негромко.
Оба, епископ и человек в черном, Ришелье и Лаффема, быстро спустились по лестнице. Внизу они встретили дворянина, который поприветствовал их и стал подниматься по широким ступеням. Это был Ринальдо. Почему-то он бросил на Лаффема странный взгляд…
В комнате кроме короля, Орнано и Люина было еще несколько человек. У двери неподвижно стоял Витри. В углу смеялась маленькая королева Анна. Она не задумывалась ни о сегодняшних волнениях, ни о будущей жизни. За столом сидела королева-мать; чутко прислушиваясь к шуму, доносившемуся снаружи, она холодно смотрела на своего сына. Иногда королева вполголоса переговаривалась с Кончини — и тогда ее взгляд становился совсем другим. Мария Медичи снова завоевала сердце маршала д'Анкра!
Кончино Кончини улыбался. Однако он был бледен, как смерть. Этот человек не хотел больше жить! И все же он продолжал играть свою роль. Мария Медичи страстно шептала:
— Повтори, Кончино, повтори, что ты любишь только меня!
Кончини закрывал глаза и, стараясь придать своим словам как можно больше убедительности, отвечал:
— Я люблю только вас одну…
Как только маршал опускал веки, перед ним вставал образ Жизели Ангулемской! Мария Медичи вздрагивала от счастья и, чтобы скрыть свое волнение, отдавала распоряжения об обеде. Через некоторое время эта сцена повторялась — с небольшими вариациями. Вдруг Кончини почувствовал, что кто-то трогает его за плечо. Марии в этот момент не было рядом. Он обернулся и увидел Леонору Галигаи.
— Ты страдаешь? — тихо спросила она.
— Как проклятый! — простонал маршал д'Анкр.
— Потерпи еще немного, Кончино, — прошептала женщина. — Ты ее увидишь!
— Леонора! Мое сердце… — чуть не плача, выговорил Кончини.
— Мужайся, мой дорогой, — улыбнулась его жена. — Еще несколько дней. Не стоит бросать вызов Провидению: Лоренцо предупредил меня, что этот Капестан может оказаться причиной твоей смерти. Ты же знаешь, с той самой ночи я делаю для тебя все, что могу! Сегодня я наконец нашла Бельфегора… и с его помощью разыщу твою Жизель!
Кончини вздрогнул… Леонора Галигаи бросила на Людовика Тринадцатого странный взгляд… Затем женщина удалилась.
«Иди, демон, — подумал Кончини. Он был в бешенстве. — Мне нужно от тебя только одно, чтобы ты вернула мне ту, которую у меня похитила. А тогда… О, тогда тебе придется плохо, Леонора!»
Поклонившись королю, Кончино Кончини вышел. Вслед ему с ненавистью смотрел Витри. В прихожей маршал подошел к Ринальдо, для которого только что купил графство Леруяк.
— Ну, что мой дорогой граф? — спросил маршал. Ринальдо что-то тихо проговорил. Затем добавил громче:
— Я только что встретил господина Ришелье — разумеется, в компании Лаффема. В последнее время этот епископ становится все более влиятельным! Если бы я был маршалом д'Анкром, я быстро бы избавился от него.
— Всему свое время, граф, всему свое время. Потерпите, — пробормотал Кончини.
— А может, мы отделаемся пока хотя бы от Лаффема? — настаивал Ринальдо. — Один удар кинжалом — и все…
— Завтра я вручу тебе приказ о его аресте, а ты доставишь Лаффема в Бастилию, — усмехнулся Кончини. — Я поговорю с комендантом крепости. Десять ударов кинжалом в сердце…
Теперь Людовик Тринадцатый остался в комнате почти совсем один. Он решил испить горькую чашу до дна. Окно выходило на улицу Бове. Все соседние улицы были запружены народом. Вдали, неизвестно почему, звонили колокола. То там, то тут раздавались возгласы:
— Гиз! Гиз!
— Да здравствует Лотарингия!
— Да здравствует месса!
— Да здравствует Большой Анри!
— Да здравствует спаситель народа!
Побледневший Людовик отошел от окна и прошептал:
— О! Ни одного крика «Да здравствует король!»
Ни одного! Ни одного!
И в это время под окном раздался звонкий молодой голос. Кто-то бросил вызов всему Парижу!
— Да здравствует Людовик! Да здравствует король! — кричал смельчак.
Юноша покраснел от удовольствия.
— Да здравствует король! — снова зазвенело в воздухе.
— Этот голос, этот голос! — бормотал Людовик. — Я его знаю!
— Да здравствует Людовик! Да здравствует король! — разносилось по улице.
«Это он! Мой Капитан! Капитан!» — радостно думал юный государь, и в сердце его оживала надежда…
На следующий день Париж все еще бурлил. Еще с ареста Конде народ затаил ненависть. Однако до последнего времени нельзя было открыто выражать свои чувства. И вот теперь плотину прорвало. Хотя надо признать, горожане не питали особой симпатии к принцу де Конде, который был ужасным скрягой…
Феодалы, католики-фанатики, мещане, чернь — все объединились вокруг Гиза.
Поэтому по улицам Парижа бродили толпы, вооруженных людей, которые то вопили: «Да здравствует!», то орали: «Долой» — и призывали к погромам и убийствам. «Гиз собирается покинуть свой особняк!» «Гиз решил пойти на Лувр!»
Но Гиз все не появлялся. Он был занят тем, что спорил со своими домочадцами. А пока герцог колебался, Париж кричал: «На Лувр!»
Где-то около девяти часов вечера через толпу пробирался какой-то человек. Наконец он попал на улицу Сен-Антуан и зашел в один кабачок, пользовавшийся весьма дурной славой. Этим человеком был Лаффема.
В кабачке он увидел семерых мужчин. Шестеро сидели за столом в глубине комнаты и играли в кости. Седьмой держался особняком. Перед ним стояла кружка с крепким медом. Это был худой, костлявый субъект с устрашающими усищами. Как только в кабачке появился Лаффема, он встал и поклонился. Затем они уселись друг против друга. Несколько мгновений усатый молча смотрел на Лаффема, а Лаффема — на усатого. Наконец они заговорили.
— Как твои люди? — поинтересовался шпион Ришелье.
— Они готовы. А ваши пистоли? — осведомился усач.
— Тоже готовы, — ответил Лаффема.
— Хорошо, — кивнул усач. — Что дальше?
— Остальное вас не касается, — отрезал Лаффема.
— Пистоли? — поднял брови головорез.
— Половину сейчас, половину потом, — отозвался шпион Ришелье.
— Давайте сюда, — потребовал усатый.
Лаффема вытащил из под полы своего плаща кожаный кошелек и высыпал его содержимое на стол. Не успел он это сделать, как шестеро игроков в кости дружно вскочили и бросились к Лаффема и усачу. Двенадцать жадных рук потянулись к монетам…
— Полегче, ребята, полегче! — осадил игроков головорез. — Первый, кто дотронется до золота, получит шесть дюймов железа в брюхо! Видите, сеньор, какие они послушные? — улыбнулся он Лаффема. — Все будет в ажуре. Птичку посадят в клетку, не беспокойтесь.