— Может, я его убил? — пробормотал шевалье. — Если бы он не назвал меня негодяем, с ним было бы все в порядке… Впрочем, я сделал это не нарочно.
Капестан присел на корточки и приложил ухо к груди Шемана. Сердце билось… Тогда шевалье перенес поверженного противника на левую сторону улицы, которая была освещена луной. Теперь Капестан увидел рану. Шеман был поражен в бедро. «Травма, конечно, очень неприятная, но не смертельная», — подумал шевалье и облегченно вздохнул. Вдруг он заметил, что за поясом у Шемана находится какая-то бумага. Капестан схватил ее, развернул, бегло прочитал и спокойно спрятал в карман своего камзола. Затем шевалье вернулся к карете. В ней — без сознания, с кляпом во рту — лежал Сен-Мар. Несмотря на то, что была ночь, шевалье сумел разглядеть лицо маркиза. Дело в том, что стало немного светлее…
В то время, как Шеман и Капестан сражались, на Коголена, державшего лошадей, набросился кучер. Это был здоровенный малый, да еще и вооруженный огромным кинжалом. Итак, этот человек кинулся на Коголена и нанес ему страшный удар. Бедняга рухнул как подкошенный.
— Я разрубил его пополам! — расхохотался великан.
Он нагнулся над поверженным: увы, Коголен не подавал никаких признаков жизни!
В этот момент что-то свалилось кучеру на плечи. Это было какое-то волосатое существо. Длинные патлы попали великану в рот, в глаза… Он ничего не видел, ему было нечем дышать! Кучер попытался стряхнуть с себя эту тварь, но она уселась на нем верхом, и он почувствовал, что в глотку ему вцепилось два десятка скрюченных пальцев… Великан попытался их разжать, но безуспешно. Вскоре силы ему изменили, и он рухнул на землю, как мешок.
А случилось вот что: Коголен, спасаясь от удара кинжалом, бросился на мостовую, а потом, улучив момент, вскочил на лошадь, а оттуда — на плечи гиганта. Сдернув с головы свой парик, он залепил им лицо кучера и вцепился великану в горло. Таким образом, оруженосец шевалье одержал блестящую победу над грозным и опасным противником.
В мгновение ока Коголен очутился у дверей особняка Сен-Мара и принялся отчаянно колотить в ворота.
Ворота почти сразу же распахнулись, и на улице появились Лантерн и швейцар, оба вооруженные до зубов. Коголен отвел слуг маркиза к карете. При виде хозяина, лежавшего без памяти, Лантерн словно окаменел.
Маркиза осторожно перенесли в особняк. Туда же оттащили и кучера, которого заперли в одной из комнат. Наконец, в дом доставили Шемана, который уже пришел в себя.
Капестан обратился к нему:
— Сударь, вы сдаетесь? Если нет, то я вас убью. Если да, ответьте мне, почему Ришелье приказал вам отвезти маркиза де Сен-Мара в Бастилию.
Шеман понял, что шевалье не шутит. Туренец прочел во взгляде Капестана свой смертный приговор. Однако Шеман вовсе не собирался прощаться с жизнью! Поэтому он прошептал:
— Я сдаюсь, сударь!
Шевалье перевязал ему рану и приказал:
— А теперь — говорите!
«Что же это за человек? — изумленно подумал туренец. — Он хочет меня убить — и заботится обо мне, словно брат. Право, это настоящий дворянин!»
— Сударь, — начал Шеман, вздохнув, — правда проста… Господа де Ришелье и де Сен-Мар страстно влюблены в одну и ту же особу. Она же предпочитает господина де Сен-Мара. Господин де Ришелье приказывает схватить господина Сен-Мара и отправить его в Бастилию. А женщину он держит у себя дома. Видите, как все просто!
— Ага! — прошептал Капестан. — Значит, женщина у него.
— Да, сударь, в особняке на набережной Огюстен, — подтвердил де Шеман.
Дальше шевалье слушать не стал. Он бросился в комнату, где находился кучер, забрал его плащ и шляпу, приказал Коголену дожидаться здесь, выбежал на улицу, вскочил на козлы экипажа и хлестнул лошадей…
— Монсеньор, карета вернулась, — доложил слуга Ришелье.
— Хорошо! — удовлетворенно сказал епископ. — Пришли ко мне Шемана.
— Господин де Шеман, кажется, был вынужден задержаться в дороге, — осторожно сообщил лакей.
— Задержался? — недовольно пробурчал Ришелье. — Тогда пришли ко мне кучера.
— Я уже подумал об этом, монсеньор, — поклонился слуга. — Этот человек ждет за дверью. — С этими словами лакей удалился.
Через несколько секунд в кабинет Ришелье вошел кучер. Епископ нетерпеливо спросил:
— Что случилось? Заключенный в Бастилии?
— Нет, монсеньор, — ответил язвительный голос. — Господин де Сен-Мар находится в своем особняке.
— В своем особняке! — прошептал ошеломленный Ришелье. — Этот голос… О! Этот голос!
— А что касается Шемана, монсеньор, — продолжал посетитель, — то ему сейчас как раз перевязывают бедро, которое я слегка поранил…
Капестан снял шляпу и плащ. Ришелье окаменел.
— Сейчас я вам все объясню, монсеньор, — любезно улыбнулся шевалье. — Я спокойно прогуливался — и вдруг услышал, как господин де Сен-Мар зовет на помощь. У нас с ним старые счеты… Я хотел вызвать его на дуэль: мы уже дважды собирались сразиться, но оба раза поединок пришлось отложить. Теперь нам помешал господин де Шеман. Вот я и вынужден был заняться Шеманом, а мой слуга взял на себя вашего кучера. Ну а чтобы дать вам немедленный отчет обо всех этих событиях, я позволил себе воспользоваться вашей каретой, — с вежливым поклоном закончил свой рассказ молодой человек.
Из груди Ришелье вырвался хриплый стон. Наконец он глухо произнес:
— Капитан!
Шевалье выпрямился. Его глаза сверкнули.
— Капестан! — грозно проговорил он. — Да, монсеньор. Но будьте поосторожнее. Это уже не фарс, как у комедиантов на праздниках господина Кончини. Вы сочиняете трагедии, монсеньор. Одно оскорбительное слово — и я стану вашим соавтором: моя шпага будет пером, а писать мы будем кровью!
Губы епископа задрожали. Он протянул к шевалье руки, словно палач, собирающийся схватить приговоренного… Внезапно Ришелье кинулся к столу, где находился колокольчик и молоток. Но Капестан был начеку. В мгновение ока он оказался между столом и Ришелье.
— Монсеньор, — холодно произнес шевалье, — вы хотите заставить меня убить вас?
Епископ бросил на молодого человека взгляд, полный жгучей ненависти.
— Неужели вы осмелитесь поднять руку на министра владыки земного и слугу Владыки Небесного? — прохрипел он.
— Да! — вскричал Капестан. — Я не побоялся бы напасть на вас, даже если бы вы сидели на троне!
И Капестан протянул руку — так же, как минуту назад это сделал его противник. Но, в отличие от Ришелье, рука шевалье не дрогнула, а решительно опустилась на плечо епископа! И под тяжестью этой руки Ришелье согнулся. То, что увидел в этот миг епископ, отбило у него всякую охоту сопротивляться. Лицо Капестана стало белым, как алебастр, и священнику показалось, что вокруг головы шевалье вспыхнул сияющий нимб.
— Монсеньор, — глухо проговорил Капестан, — вы являетесь символом всего того, что издавна почитает человечество. Вы — олицетворение земной и небесной власти. Париж трепещет под вашим взглядом. Говорят, что король считает вас железным столпом, нерушимой опорой монархии. Я же, сударь, ничего особенного из себя не представляю. Кем я буду завтра? Возможно, заключенным… Да, это вероятнее всего. А что ждет вас, сударь? Скоро вы окажетесь гораздо ближе к трону, чем сам господин д'Анкр! А это означает, что вы станете всемогущим. Вы будете править Францией. Однако сейчас вы в моих руках. Одно движение — и вы, всесильный властелин, обратитесь в прах. И никто меня не остановит! — воскликнул Капестан, выхватывая свой кинжал. — Прежде чем вы успеете крикнуть, вы уже будете лежать на полу, у моих ног. — С этими словами шевалье приставил острие кинжала к горлу епископа. — Но я не хочу этого делать. Предлагаю вам соглашение: я оставляю вас в живых, а вы отдаете мне Марион Делорм.
Капестан отступил на шаг. Он рисковал: ведь теперь Ришелье мог позвать на помощь. Но епископ не сделал этого. Он был так бледен, словно в его комнату вошла сама смерть. Однако в эту минуту Ришелье думал не о смерти. И даже упоминание имени Марион не заставило его вздрогнуть. Сердце Ришелье терзала страшная мука. И причиной этой муки была уязвленная гордость… Сейчас он походил на тигра, попавшего в ловушку. Епископ с ненавистью смотрел на Капестана.
«Я побежден! — думал потрясенный Ришелье. — И кем? Этим мальчишкой!»
По щекам епископа медленно скатились две крупные слезы. Может быть, Ришелье плакал первый раз в жизни. Боль, горе, страх — ничто не могло заставить его плакать. Это оказалось по силам только унижению.
— Идемте! — прошептал епископ.
Шевалье схватил его за руку и глухо произнес:
— Монсеньор, вы только что приговорили меня к смерти. Я прочел это в ваших глазах. Что же, я не боюсь вас! Однако берегитесь! Одна ошибка с вашей стороны, одно резкое движение или слишком громко сказанное слово — и мы умрем вместе! А теперь — идите! Я последую за вами.
С этими словами Капестан вложил свой кинжал в ножны.
Лицо Ришелье снова приняло свое обычное бесстрастное выражение. Он вышел из кабинета и зашагал по коридору. У двери комнаты, где была заперта Марион Делорм, епископ остановился. Он медленно открыл дверь.
Марион увидела Ришелье и Капестана и сразу поняла, в чем дело. Она встала и молча взяла шевалье за руку.
— Монсеньор, — распорядился Капестан, — прикажите, чтобы открыли ворота, и проводите мадам до набережной.
Ришелье стал спускаться по лестнице.
— Мадам, — обратился шевалье к Марион, — будьте так добры, не держите меня за руку. Мне нужно, чтобы мои руки были свободными.
Женщина повиновалась. Она дрожала: может быть, от ужаса, а может быть, от восхищения и любви! У ворот стоял швейцар. Ришелье заглянул в привратницкую: она была пуста.
— Откройте! — бросил епископ.
Швейцар мигом исполнил приказание своего господина.
— Монсеньор, — проговорил шевалье, — проводите нас до моста. Это всего лишь маленькая предосторожность…
На Новом мосту епископ замедлил шаг.
— До Гревской площади, монсеньор! — распорядился Капестан.