И герцог Ангулемский рухнул на пол, как подкошенный…
Герцог де Гиз и принц Конде склонились над ним. Оба были очень бледны. Кто знает, какие мысли бродили в головах этих людей, мечтавших о троне? Они одновременно приподнялись, пристально глядя друг другу в глаза.
Вероятно, каждый из них угадал, о чем думает другой… и, вероятно, догадка эта была ужасной, ибо лица их покрыла мертвенная бледность. Первым решился заговорить Конде. Он спросил очень тихо, хриплым голосом:
— Вы согласны с тем решением, что было принято полчаса назад?
— Нет! — процедил сквозь зубы Гиз. — А вы?
— Нет! — глухо бросил Конде. — Если бы и мы могли сказать вслед за ним: король умер!
Гиз вновь склонился над распростертым на полу телом. Рука молодого герцога, словно повинуясь инстинкту, метнулась к поясу, за которым что-то поблескивало… Но в этот миг граф Овернский открыл глаза.
«Поздно!» — мрачно подумал Конде.
Гиз отпрянул; в следующую секунду граф уже стоял на ногах.
— Господа, — пробормотал несчастный отец, — простите мне мою слабость… эта мука невыносима!
— Вполне естественно, — отозвался Гиз. — У вас такая прелестная дочь!
— Она была бы лучшим украшением вашего двора, сир! — добавил Конде.
— Нет у меня больше двора и не называйте меня сиром! — произнес герцог Ангулемский. — Пока я не найду ее… пока не схвачу мерзавца, посмевшего оставить свое имя на этом листке бумаги… Пока этого не случится, я ни на что не способен… я просто труп!
Он умолк, ибо его душили рыдания. «Стало быть, подписание договора откладывается», — подумал Конде.
Гиз, со своей стороны, размышлял:
«Я замешкался на какую-то секунду… возможно, это мгновение будет стоить мне короны!»
— Итак, наше соглашение мы подпишем позже, — продолжал граф Овернский. — Господа, невзирая на смертельный риск, я немедленно отправляюсь в Париж… я обшарю улицу за улицей, дом за домом, но этот Капестан умрет от моей руки… Я найду дочь!
Через десять минут герцог де Гиз и принц Конде, пустив лошадей в галоп, исчезли в ночи…
Глава 2
Тем временем шевалье де Капестан ворочался на своей скверной кровати в «Сороке-воровке». Воспользовавшись суматохой, возникшей при разъезде таинственных гостей, он проскользнул к себе. Разгоряченное воображение не давало ему уснуть. Юноша бормотал:
— Король умер… да здравствует король! Значит, они приговорили к смерти маленького короля! Они убьют его! Что же делать? Разоблачить заговорщиков? Чтобы я превратился в доносчика! Но как же остановить этого графа Овернского… О, я ненавижу его всей душой! Как же помешать ему расправиться с бедным малышом… с королем…
Но тут Капестана наконец сморил сон. Усталость взяла свое…
Однако уже через четыре или пять часов шевалье был на ногах. Осмотрев раны, полученные накануне, он пришел к выводу, что ни одна из них не помешает ему сесть на лошадь.
Затем он облачился в костюм, который раздобыл столь удивительным способом, и позвал хозяйку, а та, увидев его в великолепном наряде, даже вскрикнула от изумления.
— Похоже, вы удивлены, — промолвил шевалье. — Я объясню вам все в двух словах. Этой ночью ко мне являлась белая дама… она оказалась феей: едва дотронулась до меня своей волшебной палочкой, как я совершенно преобразился. Сколько с меня причитается? — добавил он, небрежно доставая из кармана горсть пистолей.
— Монсеньор, — пролепетала хозяйка, — умоляю простить меня за вчерашний прием. Но как мне было догадаться?.. Возможно, монсеньор окажет нам честь и пробудет у нас несколько дней? В округе нет постоялого двора лучше этого. Спросите у любого, кто такая Николетта, владелица «Сороки-воровки»…
— Имя сладкое и душистое, постоялый двор выше всяких похвал… но мне пора ехать, дражайшая мадам Николетта! — с обезоруживающей улыбкой заявил Капестан.
— Как? — переполошилась женщина. — Вы не отведаете жареных пескарей, только вчера выловленных из Сены? Таких вам больше нигде не подадут!
— Вы меня соблазнили! — вскричал, смеясь, шевалье. При виде встревоженной физиономии госпожи Николетты он мгновенно забыл все обиды. — Жареные пескари — это моя слабость… — со вздохом признался юноша.
Поняв, что прощена, госпожа Николетта присела в глубочайшем реверансе, а затем со всех ног кинулась на кухню. Вскоре шевалье уже сидел за столом в большом зале, поглощая превосходнейшую жареную рыбу и запивая ее сомюрским вином.
После всего того, что с ним случилось, Капестан яснее, чем когда-либо, сознавал: ему необходимо как можно скорее заручиться поддержкой всемогущего покровителя, которым должен стать для него Кончино Кончини, маршал д'Анкр. Но мысли шевалье постоянно возвращались к белой даме и Карлу Ангулемскому. Молодой человек догадывался, что между этими людьми существует какая-то таинственная связь. Но что их может объединять?! От «Карла X» и других заговорщиков юноша естественным образом переходил, логически рассуждая, к Людовику XIII, а от короля — к тому незнакомому сеньору, который пытался похитить девушку.
И тогда он вновь начинал думать о ней:
«Кто эта девушка? Как она красива! Увижу ли я ее хоть когда-нибудь? Но зачем мне ее видеть? Она, конечно, из такой знатной семьи, что мне на нее и глаз поднять нельзя. Надо поскорее забыть о ней…»
Около девяти часов утра Капестан, вскочив на Фан-Лэра, неторопливо двинулся в сторону Парижа. Шевалье с наслаждением вдыхал свежий утренний воздух, напоенный ароматами цветов и трав; юноша не замечал, что за ним на некотором расстоянии следует другой всадник. А тот сверлил спину Капестана злобным взглядом. Это был Ринальдо, правая рука Кончино Кончини!
— Езжай, — шептал Ринальдо, — езжай, дьявол, теперь ты от меня не уйдешь. О, какая сладкая месть нас ожидает!
Нет, Капестан не видел своего врага! А если бы и увидел, то вряд ли бы узнал. Шевалье и в голову не приходило, что за ним следят. В этот момент он был всецело поглощен воспоминаниями о своем недавнем прошлом, о своей такой еще недолгой жизни.
У него было счастливое детство, но в пятнадцать лет он потерял мать. Отец его, покрытый боевыми ранами и совершенно забытый Генрихом IV, которому помог взойти на трон, удалился в 1608 году в замок предков; состояния у старика не было, и единственному сыну он мог передать лишь свое умение владеть оружием да держаться в седле. Под руководством отца Капестан стал прекрасным наездником и искусным фехтовальщиком.
Что до нравственных основ воспитания, то отец внушил наследнику, что дворянин пробивается наверх доблестью и отвагой, а деньги берет там, где их находит. Старый вояка следовал в этом отношении обычаям времени и понятиям своего сословия.
Обученный таким образом, юный шевалье стал настоящим головорезом, бесстрашным и предприимчивым в осуществлении своих желаний. Отчаянный смельчак, задира и бретер, он представлял вечную угрозу для мужей и не терпел над собой никакой власти.
Вместе с тем он жаждал героических свершений, и ему случалось приходить на выручку слабым и обиженным. Хотя манеры его не отличались изысканностью, в нем чувствовалось природное достоинство.
Когда отец его умер, юноша решил испытать судьбу. В родовом замке ему было слишком тесно. Воображение шевалье уже рисовало Париж — единственное место, где, по понятиям молодого шевалье, можно было преуспеть.
Продав ковры, обстановку и драгоценности матери, он расплатился с отцовскими долгами, экипировался с ног до головы и не пожалел восьмисот ливров на покупку прекрасной лошади, которую назвал Фан-Лэром. Лишь это имя полностью соответствовало качествам великолепного коня, которого шевалье объезжал в течение двух месяцев, изучая достоинства и недостатки скакуна.
Отправившись в путь, Капестан первым делом завернул в замок старого друга своего отца; тот вручил ему рекомендательное письмо к маршалу д'Анкру, с которым был не только знаком, но и мог рассчитывать на признательность за оказанные некогда услуги.
Итак, Капестан устремился в Париж, на пути к которому мы с ним и встретились… Именно в тот странный день, когда мы познакомились с нашим героем, и начались его невероятные приключения.
…Когда Капестан подъехал к городским воротам, всадник, тенью следовавший за ним от самого Медона, уже почти нагнал его.
Но шевалье так ничего и не заметил…
Он решил спросить у первого же прохожего, где располагается резиденция маршала д'Анкра, ибо юноше хотелось поселиться поближе к своему будущему покровителю. Вокруг нарядного молодого сеньора сразу собралась небольшая толпа, но тут к нему приблизился всадник и с поклоном сказал:
— Если позволите, сударь, я провожу вас к дворцу маршала.
Этим всадником был не кто иной, как Ринальдо!
Капестан, бросив оценивающий взгляд на незнакомца, увидел кривую улыбку и бегающие глаза. Этот человек ему не понравился. К тому же, если само предложение прозвучало вежливо, то в повадках всадника чувствовалась плохо скрытая наглость. Лицо юноши вспыхнуло.
— Тысяча благодарностей, — промолвил он с ледяной учтивостью. — При одном взгляде на вас понятно, какую неслыханную честь вы мне оказываете.
— Perbacco! — взревел Ринальдо.
— Corbacque! — отозвался Капестан. Но Ринальдо тут же опомнился.
«Ссора? — подумал он. — Я с ума сошел. Негодяй ускользнет от меня и в случае победы, и в случае поражения».
— Сударь, — проговорил он, силясь быть дружелюбным, — это честь не для вас, а для меня. Я не расстанусь с вами, пока вы не попадете туда, куда так стремитесь.
— О! Вы слишком добры ко мне, — произнес Капестан.
— Мы, парижане, всегда помогаем провинциалам… — выдавил из себя улыбку Ринальдо.
— Какое счастье для провинциала сразу же встретить великодушного парижанина из Сицилии, Калабрии или Ломбардии! — заулыбался в ответ шевалье.
«Per la Madonna! — злобно подумал Ринальдо. — За каждое из этих слов ты мне заплатишь пинтой крови. Терпение, терпение…»
И расхохотавшись, он добродушно заметил вслух: