ь разрыва.
Д. О. не по себе, он недоволен собой, недоволен отстраненностью Софи; слово „застенчивость" не подходит для обозначения душевных колебаний этой милой, чистой девушки. Он же твердит о неврастенических девицах и чуши, которую они несут; он никогда не мог мириться с неудачами. Это его качество — отчасти то, что Диана Вильерс называет незрелостью. Если бы он только знал, что взаимная симпатия, которую он и Д. В. питают друг к другу, в действительности ему на пользу. Пожалуй, Софи — девушка, наиболее достойная из всех, кого я знал, но она все-таки девушка. Д. О. в таких тонкостях не разбирается. В то же время он начинает посматривать на меня искоса. В первый раз в нашей дружбе появился некоторый холодок. Мне это больно, как, думаю, и ему самому. Я смотрю на него не иначе как на друга; но когда я думаю о возможностях, хочу сказать — физиологических возможностях, то…
Д. В. настаивает на том, чтобы я пригласил ее в Мелбери Лодж сыграть в бильярд; конечно, она играет хорошо и может обставить нас обоих. Но ее настойчивость сопровождается низким шантажом и еще более низким заискиванием, на которое я поддаюсь. Причем мы определенно понимаем, что делаем. Разговор о дружбе никого из нас не вводит в заблуждение, хотя она никуда и не делась. Мое положение было бы самое унизительное, какое только можно себе представить, если бы не то обстоятельство, что Диана не так умна, как полагает. Ее теория великолепна, но ей недостает гордыни и других страстей, чтобы суметь этой теорией воспользоваться. Она цинична, но не настолько, что бы она о себе ни говорила. Если бы она была такой, я не стал бы мучиться. Quo me rapis? [8] Действительно, quo? Все мое поведение, моя мягкость, кротость, добровольное унижение удивляют меня.
Quaere[9]: является ли мое горячее желание добиться независимости Каталонии причиной моей страстности или же ее результатом? Я уверен: если ветер не изменится, то доклад Бартоломью попадет в Англию через три дня».
— Стивен, Стивен, Стивен! — донесся из коридора голос Джека, становившийся вся громче и превратившийся, в конце концов, в рев, когда он сунул голову в дверь.
— Ах вот вы где. Я боялся, что вы снова отправились в гости к своим горностаям. Посыльный притащил вам обезьяну. Правда, она лыка не вяжет, черт бы ее побрал. По дороге эта тварь в каждом трактире выпивала по кружке пива и допилась до того, что предлагала свои услуги Бабингтону.
— Значит, это принадлежащая доктору Ллойду похотливая самка обезьяны мангабей. Он полагает, что у нее furor uterinus [71]. Когда я вернусь, мы вместе прооперируем ее.
— А что, если мы до того, как отправимся в путь, перекинемся в картишки? — спросил Джек, взглянув на часы.
— С большим удовольствием.
Они уселись за пикет. Карты мелькали, тасовались, колода снималась и раздавалась снова: оба за время знакомства успели досконально изучить стиль игры друг друга. Джек, чтобы добиться выигрыша, рисковал всем, сочетая наступление с классической обороной, сражаясь за каждое очко. Игра Стивена была основана на системе Хойла, Лапласа, теории вероятности и знании характера друга.
— Пятерка, — произнес Джек.
— Карта бита.
— Кварт.
— Против кого?
— Валета.
— Карта бита.
— Три королевы.
— Карты биты. Игра продолжалась.
— Остальные мои, — заявил Стивен, побив тузом короля. — У меня десятка и капот. Надо заканчивать игру. С вас пять гиней. В Лондоне отыграетесь.
— Зачем я выпустил свои черви? — сокрушался Джек. — Тогда бы я вас сделал. Какие удивительные карты вам выпадают эти последние несколько недель, Стивен.
— Уметь играть надо.
— Везение, одно везение! Вам поразительно везет в картах. Я бы расстроился, если бы вам так же везло и в любви.
На миг в воздухе повисло неловкое молчание, но тут же распахнулась дверь и было доложено, что лошади готовы. Правда, возникшее отчуждение так и не смогло рассеяться, оно упорно сопровождало всадников, трусивших рысцой под холодным моросящим дождем к Лондону.
Однако на полпути, во время остановки в таверне «Раненое Сердце», где они отобедали, им улыбнулось солнце, и они заметили первую в этом году ласточку, мелькнувшую над прудом для водопоя и купания лошадей в Иденбридже. Задолго до того, как оба вошли к Тэккеру — в кофейню для моряков, — оба снова беседовали, как ни в чем не бывало о море, о службе, о том, что перелетные птицы могут ориентироваться по звездам, об итальянской скрипке, которую Джеку хотелось купить, и даже о возобновлении зубов у слонов.
— Да это же Обри! — воскликнул капитан Фаулер, вышедший из темного кабинета в дальнем конце кофейни. — Мы как раз говорили о вас. Пять минут назад здесь был Эндрюз, он доложил нам о бале, который вы устроили у себя в Сассексе. Он так его расхваливал — толпы девиц и прекрасных женщин, всем балам бал! Словом, нам было доложено обо всем, по всей форме. Скажите на милость, — лукаво посмотрел на Джека Фаулер, — вас можно поздравить?
— Нет еще, не совсем, сэр, но все равно большое спасибо. Если все будет хорошо, то, возможно, вам предоставится случай сделать это несколько позднее.
— Не упустите фортуну! А то жалеть будете в старости, когда песок посыпется. Разве я не прав, доктор? Кстати, как вы-то поживаете? Скажите ему, что я прав! Если он станет ковать железо, пока горячо, то, возможно, мы еще увидим его дедушкой. У моего-то внука уже шесть зубов! Целых шесть!
— У Джексона я долго не задержусь, мне нужно лишь разжиться толикой наличных. Со своим цыганским счастьем вы ободрали меня как липку. Заодно узнаю и последние новости из суда по призовой тяжбе, — произнес Джек, имея в виду своего призового агента — весьма делового человека. — А потом схожу на Бонд-стрит. Скрипка стоит бешеных денег, так что я не думаю, что согрешу перед искусством, если откажусь от нее. Такой инструмент и в самом деле не про мою честь. Просто хочется еще раз подержать ее в руках, прижать подбородком.
— Хорошая скрипка совершит с вами чудо. Вы заслужили эту «Амати» каждой минутой, проведенной на борту «Какафуэго». Конечно же, вы должны купить именно ее. Невинное удовольствие, конечно, обойдется очень дорого. Немногие способны на такую жертву.
— Вы считаете, что мне следует ее купить? Я очень ценю ваше мнение, Стивен. Если вы недолго пробудете в Адмиралтействе, то, может быть, зайдете в лавку и сообщите мне свое мнение о том, как она звучит?
Войдя в здание Адмиралтейства, Стивен сообщил дежурному свое имя, и его тотчас провели мимо злополучной приемной, где томилась толпа озабоченных, расстроенных, зачастую одетых в заношенные мундиры списанных офицеров: все они ждали приема, который наверняка почти никому из них не принесет удачи.
Доктора принял пожилой господин в черном сюртуке. Принял с заметной почтительностью и тотчас предложил ему сесть. Как только заседание Адмиралтейского совета закончится, сэр Джозеф присоединится к их беседе. Заседание затянулось уже на час против регламента, но еще до его окончания господин в черном сюртуке будет рад рассмотреть с доктором некоторые важные вопросы. Доклад Бартоломью они получили.
— Прежде чем мы начнем, сэр, — произнес Стивен, — не следует ли мне пользоваться другим входом, или, может быть, стоит вообще изменить место наших встреч? Я только что приметил одного субъекта, который слонялся напротив Уайтхолла. Прежде я его видел в обществе господ из испанского посольства. Возможно, мои подозрения напрасны и он появился здесь случайно, однако…
— Доктор Мэтьюрин, прошу прощения за то, что заставил вас ждать, — произнес сэр Джозеф, торопливо вошедший в кабинет. — Заседание Совета помешало мне прийти вовремя… Как поживаете, сэр? Было чрезвычайно любезно с вашей стороны так быстро появиться у нас. Мы получили доклад Бартоломью, и нам срочно хочется проконсультироваться у вас по ряду возникших вопросов. Не возражаете, если мы пройдемся по ним пункт за пунктом? Его светлость Первый лорд Адмиралтейства, в частности, хотел, чтобы я еще до сегодняшнего вечера сообщил ему результаты нашей беседы.
Британскому правительству было доподлинно известно, что Каталония — испанская провинция, вернее, конгломерат самых богатых и развитых провинций страны — горела желанием сбросить испанскую корону и вернуть себе былую независимость. Правительство знало, что мир непрочен — Бонапарт со свойственной ему быстротой строил корабли — и что охваченная внутренней смутой Испания значительно ослабит любую коалицию, которую он может создать, готовясь к войне. Различные группы каталонских патриотов, которые совместно обратились к британскому правительству, подчеркнули именно это обстоятельство, хотя оно было очевидно и прежде. Британия далеко не впервые собиралась разыграть каталонскую карту. Кроме политики, Адмиралтейство, разумеется, интересовали каталонские порты, верфи, доки, оружейные и литейные заводы. Одна Барселона чего стоила! Но было много и других гаваней (в том числе Порт-Магон на Менорке, который и прежде был британским владением), с подозрительным великодушием переданных Великобритании ее противниками по условиям заключенного недавно мирного договора. Адмиралтейство, следуя английской традиции широко раскидывать шпионские сети, располагало в Каталонии собственными агентами, которые подливали масло в огонь каталонского сепаратизма. Но мало кто из них знал местный язык, историю и обычаи этой страны, и уж точно никто не мог оценить, чего на самом деле стоит каждая из разобщенных групп каталонских заговорщиков. Было несколько купцов из Барселоны и кое-кто из Валенсии, но это были люди ограниченные, а продолжительная война лишила их возможности поддерживать отношения с друзьями. Так что доктор Мэтьюрин был самым уважаемым советником Адмиралтейства. Всем было известно, что в юности он поддерживал связи с ирландскими заговорщиками, но благодаря его честности и полнейшей объективности, он никогда не вызывал к себе подозрений. Адмиралтейство питало трогательное уважение к учености, и не кто иной, как главный врач флота поручился за доктора Мэтьюрина: «Новый взгляд на воду со смолистыми загрязнениями" доктора Мэтьюрина, наряду с его комментариями относительно удаления надлобковой кисты, должны находиться в рундучке каждого судового врача: такая острота практиче