А вот сегодня именно на его участке прошел враг. Всю жизнь готовишься к схватке, целые годы затрачиваются на то, чтобы в этот день ты был во всеоружии и не пропустил врага, каким бы хитрым он ни был. И если враг все же сумеет перехитрить тебя, значит, все было напрасно, надежды, которые на тебя возлагались людьми, не оправдались.
Полковник Нелютов видел, как тяжело переживает капитан, но не вмешивался в его мысли, чтобы не очень надоедать человеку.
— Когда-то на моей заставе был такой случай... — снова начал он, разгрызая яблоко.
Видел, что Шопот не слышит, понимал, что говорит совсем не то, что следовало, но не знал, что именно нужно говорить в таких случаях, сердился на себя в душе, обзывал дураком и недотепой, но помочь ничем не мог пи себе, ни, тем более, капитану.
Завидовал тем командирам, которые в таких случаях супят брови, грозно посматривают на подчиненных, ворчат, отчитывают за нерадивость по службе, гоняют нижних чинов на чем свет стоит. Начальник заставы должен был знать, что именно такой погодой пользуются враги. И должен был сделать все, чтобы предотвратить нарушение границы.
Покричит вот так, побранится, кого-нибудь накажет, кому-нибудь испортит настроение, а то и... карьеру и «отведет себе душу»; уже кажется ему, что дело налажено, и нарушитель пойман, и неприятностей никаких для него (главное — для него самого!) нет. А на самом деле?
На самом деле, кричи не кричи — враг слоняется где-то по нашей земле, делает свое черное дело, шпионит, вредит, убивает.
Видимо, потому полковник Нелютов не признавал «волевых» командиров, не любил «брать горлом», — наоборот, любой ценой старался успокоить своих подчиненных, подбодрить их в тяжкую минуту, ибо знал: тут необходимо концентрирование всех сил, и если человек растрачивает свою энергию на что-то второстепенное, если он будет раздражен еще посторонними факторами (правда же, несколько странно звучит слово «фактор» применительно к начальнику отряда?), то не жди от него мудрых решений и точных действий! Капитан Шопот деликатно высиживал за столом, ожидая, пока встанет полковник. Нелютов знал, что начальнику заставы нужно ехать на контрольно-пропускной пункт. Он сам просил его об этом, поскольку после обеда там должны были проезжать иностранные туристы, поэтому он не стал злоупотреблять своим положением, не закончив рассказа, поднялся, сказал:
— Благодарю за обед начальника и старшину.
Шопот тоже мигом вскочил, надел фуражку, которую держал возле себя, козырнул:
— Мне пора на контрольно-пропускной пункт. Разрешите ехать, товарищ полковник?
— Поезжай, — ответил Нелютов. Думаю, эту непрошеную птицу мы скоро поймаем.
Микола уже ждал капитана в машине. Мотор рявкнул, как только начальник заставы открыл дверцу.
— Сегодня я так их прошурую, что ничего не укроют, — выруливая на шоссе, похвалился он капитану.
— Отставить, — сухо отрезал Шопот. — Туристы не должны даже догадываться, что у нас здесь произошло. Никакой нервозности, никаких придирок. Все, как всегда: вежливо, деликатно, точно — и бдительно.
— Так точно! — обрадованно крикнул Микола. — Бдительно! У меня и комар не спрячется!
Возле шлагбаума уже выстроилось несколько машин.
В старом черном ковчеге путешествовали сестры-англичанки. Одной было за восемьдесят, другой — семьдесят с лишним. Пароходом они переправились через Ла-Манш, потом стали на колеса и, чередуясь за рулем, объехали всю Европу. «Железные старушки», — подумал Шопот.
В зеленом микробусе, оборудованном под передвижную спальню, путешествовала парочка швейцарских студентов. Туристский парадокс: со всего мира едут люди, чтобы посмотреть живописные горы Швейцарии, а эти отправились на Карпаты. Но кто знает, чего человеку хочется?
Еще одна пара — итальянский промышленник, пожилой, грузный, коротконогий мужчина, и его молодая жена в экстравагантных брюках, разрисованных под тропического удава, и в опасно декольтированной блузке — прикатила на американском «ягуаре»: низенькая двухместная белая машина, длинная, с могучим мотором, колеса — для прочности — со старомодными спицами. Машина производила впечатление малопривлекательное, но промышленник, которому страшно хотелось похвастаться и молодой женой, и машиной, и богатством, сразу же принялся рассказывать капитану, путая итальянские, французские и английские слова, о том, что он купил ее в Соединенных Штатах, где проводил с женой свадебное путешествие, что отдал за машину двадцать тысяч долларов (целое состояние!), что «ягуар» легко дает двести километров в час.
Возвращался домой и старый «знакомый» капитана и Миколы — одутловатый немец в сером костюме с траурной ленточкой на лацкане пиджака.
Пока сержанты осматривали машины, контролер попросил у туристов паспорта, вошел в канцелярию, сел за стол. Паспорта лежали перед ним — разноцветные книжечки с чужими гербами на обложках; если бы документы умели разговаривать, они многое рассказали бы пограничнику о тех людях, в карманах которых прибыли сюда. Но паспорта молчали. С фотографий смотрели на контролера те самые люди, которые прогуливались там, за окном, в ожидании завершения формальностей.
Штампы виз успокоительно выстраивались на радужно разрисованных страницах, словно залог благонадежности.
В канцелярию вошел Шопот. Он отодвинул паспорта в сторону. Еще раз проплыли перед его глазами лица туристов. Жизнерадостные старушки, не перестававшие удивляться миру, даром, что прожили много и повидали на споем веку немало чудес. Бесцветные лица студентов. Оба в очках, долговязые, какие-то вымоченные зайцы; развозят свою молодую скуку по миру. Самодовольный промышленник. Все коротконогие мужчины страшно самодовольны, они считают, что необычайно нравятся женщинам, и потому ведут себя с прекрасной половиной человечества, как правило, весьма нахально. Промышленник счастлив вдвойне: машиной и женой. Он разрывается от счастья на две половины. Бедный синьор! Немец в трауре. О нем только и скажешь: немец в трауре. Придирчивым к нему никак нельзя быть. Во-первых, похоронил жену, нужно посочувствовать человеку. А во-вторых, он из Федеративной республики, сразу обидится, если заметит, что к нему присматриваются более зорко. Для пограничника все гости одинаковы, должны быть одинаковы!
И в то же время этот самый немец может быть кем угодно. Возможно, его так называемый траур всего лишь маскировка: разжалобить всех по пути и делать свое черное дело. Возможно, его выезд из нашей страны чем-то связан с событием, которое произошло сегодня ночью? Ах, какие глупости!
Шопот готов был уже встать и уйти. Но сидел, ждал. Один из пограничников должен прийти сюда, без свидетелей доложить начальнику заставы о результатах осмотра машин, только тогда контролер выйдет к туристам, вернет им паспорта, пожелает счастливого путешествия.
Вошел Микола, Закрыл за собой дверь, еще и оглянулся, чтобы убедиться, нет ли кого сзади, не подслушивает ли кто-нибудь.
— Товарищ капитан!
Шопот сидел за столом. Никогда не сидел во время доклада: из уважения к людям непременно вставал, брал под козырек. А теперь сидел, не шевелился. Микола понял: капитан устал. С самого рассвета в горах, сначала один, потом с полковником... До сих пор не обнаружили нарушителя...
— Товарищ капитан, разрешите...
— Что там? Все в порядке?
— Так точно, товарищ капитан, только...
— Что? — капитан вскочил, словно поднятый стальной пружиной, в два шага приблизился к Миколе.
— Что там?
— У этого немца...
— Снова вы об этом немце!
— Нет, товарищ капитан, я ничего... Все машины одинаково... Но ведь у него новехонькая «шкода»... Он на нее только что сел.
— Ну?
— А винтики там в одном месте — оно и незаметно сразу, но...
— Не тяните, говорите точнее!
— Значит, так: я заметил, что головки шурупов, которыми привинчена панель левой дверцы, расцарапаны так, будто их часто... значит, отверткой...
— И что из этого?
— Я спросил у немца...
— Какое вы имели право спрашивать?
— Да он там вертелся возле машины, как вьюн. Вот я и спросил у него: «Герр, как у вас подъемники стекол, действуют, гут?» — «О, — говорит, — прима, прима!» — «И ничего не ломалось?» — спрашиваю. «О, — говорит, — ничего, ничего, все прима, чешская машина прима, Чехословакия прима, Советский Союз прима». Так «распримался», что меня подозрение взяло, а тут еще шурупчик. Когда он въезжал к нам, все шурупчики были целехонькие, это я хорошо помню, а теперь...
— Вы убеждены?
— Так точно, товарищ капитан.
— И что же вы думаете?
— В дверцах он мог что-нибудь спрятать. Может, украл что-нибудь...
— Отставить такую терминологию.
— Есть отставить...
— Вещи проверили?
— Так точно. Тоже он нагреб...
— Отставить.
— Есть. Значит, он там насобирал... Бутылки какие-то пустые, папиросы, спички...
— Что же тут удивительного?
— Да ничего...
— Так, понятно. Будем пропускать.
— А этого? Товарищ капитан...
— Посмотрим... Как, контролер, посмотрим?
Капитан и контролер вышли на шоссе. Контролер возвратил всем, кроме немца, паспорта, пожелал счастливого возвращения, перед Кемпером извинился, сказал, что для завершения небольших формальностей ему придется задержаться на несколько минут.
— Да? — переспросил немец. — Я не понимаю!
Пытался изобразить возмущение, но голос его дрогнул скорее от страха. Чтобы не выдать замешательства, Кемпер умолк. Смотрел на свой зеленоватый паспорт в руках советского офицера. Броситься бы на этого человека, выхватить паспорт, прыгнуть в машину — и айда!
Двое с автоматами стоят у шлагбаума. Возле капитана еще один вооруженный. Капитан тоже вооружен. Главное же — по ту сторону тоже коммунистическая страна. Куда тут убежишь? Пробовал утешить себя, что пограничников заинтересовала его коллекция. Необычайные сувениры. Что ж, каждый собирает то, что ему больше нравится. Узнать же о подлинных назначениях «сувениров» со штампами местных ресторанов, в этом Кемпер был убежден, ни один из пограничников не в состоянии, Тогда что же? Может, советская разведка пронюхала о полковнике Хепси? Может, за самим полковником следят даже там, в Германии? Маловероятно. Проще всего было бы предположить, что его фигура вызвала подозрение. Возможно, у русских есть тайно распространяемые списки военных преступников с портретами и точными описаниями, и один из них узнал его, доктора Кемпера, того самого доктора, экстрадиции которого требуют поляки? Может, его узнала та женщина (у него почти не было сомнения, что она узнала его) и сообщила пограничникам? Но свидетельство полусумасшедшей от давнишних переживаний женщины не может быть доказательством, тем более не может служить поводом для задержания человека, имеющего германское подданство...