Налил обоим сам хозяин, доктору положил льда, долил содовой, выпил виски без примеси. Облизал губы, посмотрел свиными глазками на Кемпера, снова заладил свое:
— Ну?
— Надеюсь на вашу помощь, — посмелев от виски, сказал Кемпер.
— Сказано же, что вы подлежите еще и сегодня автоматическому аресту. Если бы это зависело от меня, я бы просто нажал на кнопку, и вас вывели бы отсюда под руки, как сосватанного.
— Но ведь я приехал...
— Знаю... Запомните раз и навсегда: полковник Хепси никому никогда не помогает. Вообще, если хотите, никто никому не помогает. Каждый борется за себя сам. Все разговоры о так называемой помощи, братстве, взаимовыручке выдумали слюнявые интеллигенты. Настоящие джентльмены могут давать только советы.
— Совершенно согласен с вами, — торопливо произнес Кемпер, — вы не можете поверить, но по дороге сюда я думал именно об этом... Я считаю...
— Итак, вы приехали ко мне за советом? — не дал закончить полковник.
— Очевидно, именно в совете я сейчас нуждаюсь более всего.
Полковник зашел с другой стороны стола, выдвинул ящик, посмотрел в него некоторое время, не наклоняясь, потом засунул в ящик руку, достал оттуда толстую книгу в глянцевой обложке бирюзового цвета. Небрежно бросил книгу на стол, сказал:
— Меня подводит мое сердце. Оно слишком доброе. Каким только типам я не раздавал советы. Посмотрите на эту книжку. Автографы моих так называемых друзей. То есть тех, кому «припекло» и они должны были почерпнуть мудрости у полковника Хепси. Вы не хотите присоединиться к ним?
Кемпер растерянно взял книжку, развернул. Чьим-то нервным почерком было написано: «Имел колоссальное удовольствие познакомиться с человеком ангельской души и ума глубинного, как у величайших мудрецов античности, глубокоуважаемым майором Т. Дж. Хепси». Дальше шла неразборчивая подпись.
— Здесь написано, что вы — майор? — удивленно посмотрел на полковника Кемпер.
— Стало быть, это написано в тот момент, когда я и в самом деле был майором, — наливая виски, буркнул Хепси, — можете читать согласно хронологии. Начинайте от капитана и кончайте полковником.
— Благодарю. Это не совсем скромно — читать такие вещи.
— Можете оставить свой след, если хотите. Когда-нибудь эта книжка будет выставлена в музее человеческих добродетелей.
— Я с охотой, — доставая свой «пеликан», сказал Кемпер, — но писать...
— Не пишите глупых комплиментов, это слишком уж по-немецки. Напишите что-нибудь мужское. Например: такого-то и такого-то в такое-то время имел случай или приятность, или счастье или несчастье — это уж как хотите — познакомиться с полковником Т. Дж. Хепси. И дата. И вы уже записаны в книгу моих посетителей. Каждый должен что-то иметь от другого. Вы от меня — совет, я от вас — пополнение моей коллекции. Все мы что-нибудь коллекционируем, как собаки кости.
Кемпер торопливо нацарапал несколько слов, стараясь писать свое, а не под диктовку Хепси. Вышло у него так: «Странное и малоприятное для автора этих строк стечение обстоятельств забросило его в уютное убежище полковника Т. Дж. Хепси, где автор этих строк встретил настоящее понимание и получил в полной мере то, что и надеялся получить от такого великодушного человека, как Т. Дж. Хепси».
Полковник, не читая, бросил книгу снова в ящик, перешел на эту сторону стола ближе к Кемперу, посасывая виски, спросил:
— Так что вам угрожает, глубокоуважаемый...
— Доктор Кемпер, — подсказал Кемпер.
— Допустим, доктор Кемпер.
— Одно из коммунистических государств требует моей экстрадиции, — быстро ответил Кемпер.
— Какое именно?
— Польша.
— Ага. Собственно, это все равно, какое. Ведь вам не хотелось бы ехать ни в одно из этих так называемых государств.
— Вы угадали.
— Однако отвертеться вам не удастся. Если ваше правительство, надувшись и еще раз проглотив то, что называется стыдом, и не выдаст вас полякам, то судить хотя бы здесь такого субчика, как вы, все же придется. Сейчас это модно и политически выгодно.
— Но ведь я...
— Тихо, тихо. Говорить теперь буду я, если вы хотите послушать моего совета. Вскоре встанет вопрос о сроке давности в отношении военных преступников, у вас здесь много таких, которые мечтают о принятии закона о прекращении преследования военных преступников, а для этого нужно в эти два-три года выловить в Федеративной республике как можно больше виновников совершенных когда-то преступлений. Выловить и наказать их, чтобы рапортовать миру о своей нетерпимости к бывшим нацистам. Вы попали под колесницу времени, вы принесены в жертву. Защищать вас никто не может. Если бы вы были генералом, командиром дивизии СС или танкового корпуса, — тогда другое дело. А кому нужна мелкота! К тому же вы, кажется, имели неосторожность задержаться на несколько лет после войны неизвестно где.
— Об этом я мог бы...
— Тихо. Возможно, вы коммунистический агент, тогда вы представляете еще большую опасность для нашего западного мира, чем бывший нацист, потому что нацисты, слава богу, уничтожены двадцать лет назад, а коммунисты с каждым годом становятся все сильнее.
Полковник достал откуда-то пачку сигарет, закурил, пододвинул пачку Кемперу, но тот отрицательно покачал головой. Хепси окутался сизым дымом. Краснощекий херувим в облаке небесном. Сладковатый запах американских сигарет из настоящего вирджинского табака.
— Короче говоря, со всех точек зрения ситуация ваша безнадежна, — раздался из-за дымового облака голос полковника.
— Тогда как же?..
— Тихо. Необходимо обладать спокойствием и терпением. Вы пришли за советом — и вы его получите. Хотя, конечно, это абсолютно частный совет. Как мужчина мужчине, джентльмен джентльмену. Вас хотят видеть в одной из коммунистических стран...
— В Польше.
— Да, в Польше. А тут вы стали, как бельмо на глазу у ваших перепуганных землячков. Что вам делать? Проще всего — спрятаться. Где лучше всего прятаться? Там, где тебя ищут. Потому что и в голову никому не придет, что преступник разгуливает у него под носом. Садитесь в машину, возьмите свою жену... У вас есть жена?
— Конечно.
— Берите жену и отправляйтесь в путешествие... Ну, хотя бы по той же самой Польше...
— Но ведь меня схватят, как только я покажусь там!
— Но-но, не каждая девушка привозит с каникул ребенка! Не прикидывайтесь таким уж... гм-гм... Смените фамилию. Разве это трудно? Выпишите документы на фамилию жены — и сам дьявол вас не найдет.
— Представьте себе, мне приходила такая мысль — относительно фамилии жены. Но Польша... А что, если... Знаете, мы с женой намеревались поехать в Югославию. Еще до этих... неприятностей...
Полковник на миг задумался.
— Югославия? Но это, кажется, тоже коммунистическая страна.
— Да.
— Так почему же вы размышляли так долго, что вас начали разыскивать прокуроры? Поезжайте в Югославию! Или в Чехословакию, даже в Китай! Только не сидите здесь мокрой курицей. Говорю это вам только потому, что считаю порядочным человеком, как отрекомендовал мне вас ваш друг Тиммель.
— Это прекрасный человек.
— Убежден. Ну что? Виски? Вам с содовой?
— Нет, давайте уж сухого. Вы сняли гору с моих плеч.
— Но-но, так уж и гору! Просто я хотел подлечить вас от... Мне показалось, что вы малость напуганный человек.
— Я никогда не был трусом!
— Ну, это первое впечатление. Государственный советник Тиммель кое-что рассказал мне о ваших трех годах борьбы с коммунистами. На такое мало кто способен. Скажу вам искренне, что советы свои даю только людям смелым, мужественным. Иначе все это идет в песок. Надеюсь, мы еще увидимся?
— Непременно! Я познакомлю вас с моей женой, она будет так рада...
— Только без юбок! — поднял предостерегающе руку Хепси. — Мы мужчины, а бабы пускай себе группируются отдельно. Не принадлежу к старым холостякам, но...
Из мрачного здания Кемпер вылетел, словно бы после награждения орденом. Предупрежденные, видимо, часовые молча пропускали его, двери открывались, еще не успевал он до них добежать, даже сопливый нахал возле шлагбаума отдал честь доктору, когда тот проходил мимо него, и, расставив ноги, смотрел вслед машине, пока та не скрылась за поворотом шоссе.
Минотавр выпустил свою жертву.
Слова входят в нашу жизнь, как люди. С малых лет Богдане почему-то редко встречались слова: доброта, чуткость, сочувствие, жалостливость.
Как-то она проснулась и впервые узнала о существовании слов «счастье» и «несчастье». Люди просыпаются счастливыми или несчастливыми, хотя, к сожалению, им чаще приходится просыпаться несчастливыми, особенно малым детям в тех краях, где звучат выстрелы. Богдана проснулась однажды и от заплаканной матери узнала, что нет в живых ее отца.
Мария не могла больше жить в лесу, она взяла маленькую дочь и перебралась в город, где были люди, где ее отчаяние, она надеялась, уменьшилось бы. Дочь немного поплакала — не так по отцу, как по лесу и птичкам, а потом начала привыкать к новой жизни и уже ничем не выделялась среди других детей, разве только чуткой душой, но это мог заметить лишь тот, на которого эта чуткость пролилась бы. Марии хотелось счастья дочери. Хотелось, сама не ведала, чего.
О, эти одинокие наши матери! Испив полную чашу горя, настрадавшись на холодных ветрах судьбы, они жаждут для своих детей всего самого хорошего, жаждут отвратить от них самое малейшее зло, мечтают, чтобы детям достались самые счастливые профессии: великих артистов, писателей, генералов...
Богдане отводилась в жизни роль певицы. Девушка унаследовала от отца лесную красоту, у нее были светлые волосы и прозрачно-голубые глаза, а от матери — голос, глубокий, с плавно густыми переливами. Богдана стыдилась петь на людях. Видимо, ее не очень привлекала будущность, нарисованная матерью. В школе она если и пела, то только в хоре, а дома, когда мать заставляла ее петь для гостей, девушка требовала гасить свет.
Вот в это время и прибился к ним из Львова Ростислав Барильчак, который некогда учился вместе с Марийкиным братом Яремой, но потом его отец, обучавший будущих иезуитов гармонии и церковному пению, сумел вытащить своего Ростика из иезуитского убежища и направить по той самой дороге, по которой испокон веков шло поколение Барильчаков — музыкантов божьей милостью. Ростик учился в высоких школах и консерваториях, ухитрился не примкнуть ни к какой партии, счастливо избегал и завоевателей, и бандитов. Советс