Павел Федорович долго не мог заснуть. Шагал по своей комнате, останавливался у окна. Отсветы плавки освещали небо над заводом. Много лет отдавал он заводу свои силы. Он знал каждого человека, знал его работу, семью, нужды и сомнения.
Это был старый завод. Его строили когда-то безалаберно и наспех. Теперь новые цехи, воздвигнутые уже им, Дубовым, сверкающие стеклянными куполами, резко выделялись на фоне старой кузницы, паровозного и задымленного, грязного чугунолитейного цехов.
Дубов накинул шубу и пошел к заводу. Дремлющий в проходной сторож искоса посмотрел на него и нисколько не удивился: не так уж редки были ночные посещения завода директором.
Работа на заводе ночью не прерывалась. Дубов задумчиво, бесцельно шагал по заводскому двору. Каждый закоулок здесь был знаком ему. Он подошел к мартеновскому цеху. Печи сразу повеяли на него жаром своего дыхания. Сколько раз стоял Дубов у этих печей, с волнением ожидая первой плавки! Сколько бессонных ночей провел над чертежами новых мартенов, которые теперь вот выдавали сталь, кипящими золотыми потоками стекающую в ковши!
Он вернулся домой под утро, прошел в комнату сына и долго стоял у его кровати. Высокий чистый лоб Мити пересекала морщинка. Мальчик хмурился во сне и что-то шептал. Какой-то тяжелый сон снился ему. Дубов легонько провел рукой по его русым спутанным волосам.
На столе сына высился огромный глобус — подарок отца. Дубов остановился у глобуса, повернул картонный раскрашенный шар несколько раз вокруг оси и долго вглядывался в мелкую сеть надписей, линий рек, в штрихи горных отрогов, в голубизну океана. Здесь его ожидали бойцы. Здесь был его новый боевой пост. Сюда посылала его родина.
Он подошел к полке и взял любимую книгу — фурмановского «Чапаева». Он сразу нашел страницу, много раз читанную и всегда волнующую.
«По горам, по узким тропам, бродом, переходя встречные реки, — мосты неприятель взрывал отступая, — и в дождь, и в грязь, по утренней росе и в вечерних туманах, день сытые, два — голодные, раздетые и обутые скверно, с натертыми ногами, с болезнями, часто раненные, не оставляя строя, шли победоносно они от селения к селению — неудержимые, непобедимые, терпеливые ко всему, гордые и твердые в сопротивлении, отважно-смелые и страшные в натиске, настойчивые в преследовании. Сражались героями, умирали, как красные рыцари, попадали в плен и мучениками гибли под пыткой и истязаниями…»
Да, все это было. Все это пережито. С большой гордостью вспоминает эти дни комиссар эскадрона Павел Дубов. Как замечательно написал об этом Фурманов! Написал, потому что сам был комиссаром. Настоящим, боевым комиссаром-большевиком. Таким, каким всегда мечтал быть Дубов.
«Будут новые моменты, — писал Фурманов, — и прекрасные и глубокие содержанием, но это будут уже другие».
Будут новые моменты! Ему, Дубову, придется снова повести бойцов против врата. Сейчас нет среди них раздетых и скверно обутых. Но они по-прежнему «гордые и твердые в сопротивлении, отважно-смелые и страшные в натиске…»
И он, Павел Дубов, должен быть достойным этих бойцов комиссаром. Политический комиссар. О славных боевых традициях говорят эта два слова. Политический комиссар…
Он долго стоял у глобуса. Думал о своей бескрайной стране, о людях, которые берегут ее покой. О человеке, который на фотографии над столом сына, смеясь, держал на руках маленькую радостную девочку с узкими, монгольскими глазами. Он очень любит детей, этот человек. У него мудрая голова и большое сердце; он привел родину к счастливым дням. И заботы о счастье народа никогда не покидают его.
…Утром он был опять у секретаря обкома.
— Надо ехать, Базаров, — сказал Дубов. — Ты понимаешь, Базаров, что значит Дальний Восток!
Ночью неожиданно выпал снег. Всю ночь падал он густыми хлопьями.
Соколин и Галя вышли за город по первопутку. Снег был пушистый и рыхлый, Он не успел слежаться. Еще не было наста. Но весело было идти так, по целине, без путей и дорог, взрывая лыжами нетронутые голубоватые снежные поля.
Они долго шли рядом. Ни о чем не хотелось говорить.
Они пошли в лес. Вчера еще унылый и голый, он сегодня приоделся в мохнатые пушистые бурки и папахи, Ледяные зерна блестели на деревьях. Заячьи петлястые следы вели в глубь леса, в таинственные, казалось, лесные заповедники.
Иногда целые вороха снега обрушивались на них с деревьев; они со смехом отряхивали друг друга и шли дальше, мокрые, веселые и озорные.
Они подошли к оврагу и скатились вниз, в сугробы. Галя потеряла лыжу, и они долго искали ее в снегу, мешая друг другу, смеясь и озорничая.
Губы у Гали были холодные и влажные. Никогда еще так крепко не целовал эти губы Саша Соколин, как здесь, в глубокой лесном овраге.
…Возвращались, когда все солнечные пятна исчезли со снегов. Снега потемнели, покрылись чуть заметой ледяной коркой.
Лыжники были голодны и счастливы. Галя мчалась впереди. Соколин едва поспевал за ней. У самой заставы он нагнал ее и, задыхаясь, почти прокричал:
— Галька, давай переезжай ко мне! А, Галька?
…Не успела она переодеться, вестовой принес приказ из штаба: «Приготовить машину к дальнему полету».
Саша растерянно посмотрел на нее — она легонько усмехнулась и развела руками.
Од проводил ее до самых ангаров.
Всю дорогу они молчали.
Павел Дубов был назначен комиссаром полка в ОКДВА.
В день его вылета на Дальний Восток красноармеец первого полка Гордеев получил телеграмму, извещавшую его о тяжелой болезни матери.
Горестная телеграмма эта попала от Гордеева к Дроздюку, от Дроздюка к командиру взвода лейтенанту Кронгаузу, от лейтенанта к Меньшикову, от Меньшикова к Соколину, от Соколина к полковнику Седых. Полковник Седых разрешил красноармейцу Гордееву месячный отпуск для поездки в Приамурский район.
Ехать на Дальний Восток приходилось десять суток. На заре к Амуру шел со специальным заданием самолет, отвозящий и нового полкового комиссара Павла Дубова. В самолете оставалось одно место.
Комдив Кондратов разрешил красноармейцу Гордееву лететь.
…Ранним утром, совсем как несколько месяцев назад, шел комдив Кондратов по лётному полю.
Но теперь не было высокой росистой травы. Ровная снежная пелена покрывала аэродром.
У самолета — тот же молодой летчик, командир самолета Галина Сташенко.
А рядом с ней у крыла… «Кто же это? Ага, капитан Соколин, командир первого батальона».
— Здравия желаю, товарищ лейтенант!
— Здравствуйте, товарищ комдив!
Галя удивлена. Она не ожидала в такой ранний час комдива. Он пришел проводить их. Их? Конечно, не ее, а комиссара Дубова. И что только может взбрести ей в голову! Она смущенно смотрит на него.
Подходит комиссар Дубов.
Он похудел, помолодел, он совсем не похож на того Дубова, которого перетаскивали через забор в спортгородке.
Его провожают жена, Вася Штыбов и сын.
Митя смотрит на самолет, на комдива, на летчика. Как замечательно это получилось! Он на настоящем аэродроме. Вот бы хорошо проводить отца, покататься на этом аэроплане! Отец обещал ему, правда, что скоро выпишет его к себе. Но когда это еще будет! А, что, если сейчас, незаметно… Ведь не выкинут его в воздухе… Степка Пеньков хвастал, что во всамделишном бою участвовал и наркома видел. Ну, он же известный хвастун. А что, если переплюнуть Степку…
Все заняты разговорами. Никто не обращает внимания на него, ни на самолет.
Митя оставляет руку отца и исчезает.
Второй пассажир самолета, Гордеев, неловко мнется в стороне. Он так обязан комдиву за разрешение лететь, но он не осмеливается подойти поблагодарить его.
Его тоже провожают. Заместитель политрука Дроздюк дает ему последние наставления, пытливо осматривает его.
— Воротничок! — вдруг восклицает Дроздюк.
Впопыхах Гордеев позабыл пришить воротничок. Совсем приготовил — и забыл. Опять подведет отделение…
Но думать об этом уже поздно.
Дроздюк хотел бы посоветоваться с капитаном Соколиным, но тому не до него. Он вполголоса говорит что-то пилоту — должно быть, дает последние указания.
— Ну, Павел, — говорит комдив, — езжай… На большое дело едешь. Пиши, не забывай.
Он крепко обнимает старого друга. Дубов растроган.
Он прощается с женой, с Васей Штыбовым, передает приветы заводу.
— А Митька где? Где Митька? Всегда запропастится!
И все начинают искать Митьку. Даже комдив заглядывает в машину. Митьки нигде нет.
И тогда Гордеев извлекает из кабины воздушного зайца. Митька совсем расстроен. Не вышло. Не переплюнуть Степку Пенькова!
Отец, смеясь, поднимает его на руки, целует и ставит на землю.
Последний раз смотрит Саша Соколин на Галю. Какое-то предчувствие сжимает его сердце.
Галя смотрит вниз. Они стоит рядом: Саша любимый… и комдив Кондратов, Андрей Васильевич.
Шумит пропеллер… Лыжи легко скользят по земле.
Точка самолета становится все меньше. Наконец совсем исчезает. Курс — Дальний Восток.
Все разошлись. Только комдив и Соколин долго еще стоят на снежном поле и смотрят ввысь.
Потом они взглядывают друг на друга, молча пересекают поле, садятся в машину и молча едут через весь город, еще спящий крепким предутренним сном.
Глава вторая
Зимние инспекторские стрельбы назначены были на февраль. Галя все еще не возвратилась с Дальнего Востока.
Соколин целые дни проводил с батальоном. Он проверял каждого бойца, инструктировал лейтенантов и младших командиров. В ленинских комнатах рот по вечерам непрерывно шла стрельба дробинками по фашистам. Немало сложных механизмов сконструировали ротные изобретатели для проверки правильности прицела.
Стреляя с гордеевского станка, вспоминали о его изобретателе. Но Гордеев был потерян для дивизии. Слухи шли, что оставил его Дубов в своей полку. «Хлебы там печет», усмехались бойцы.
По ночам сидел Соколин над книгами, готовился к экзаменам.