Со стены глядело на него милое лицо. Озорные глаза под шлемом-беретом. Он отрывался от книг и долго смотрел на Галю.
Однажды он получил телеграмму. Из Комсомольска на Амуре. Из нового города.
В телеграмме было всего два слова. Два слова, которые относились только к капитану Соколину: «Целую Галя». «Целую Галя»…
Он не мог больше работать в этот вечер.
Он пошел в полковой клуб. Телеграмму, как талисман, спрятал в кармане гимнастерки.
В клубе было шумно. Старший лейтенант Меньшиков только что победил последнего соперника на бильярдном поле и искал новую жертву.
— Честь и место, капитан! — весело приветствовал он Соколина, вручая ему кий.
Соколин принял вызов, долго целился и первый же шар вложил в правый угол.
Вокруг захлопали.
— Ну, брат лейтенант, нашла коса на камень, — басовито засмеялся политрук Кириллов.
— Цыплят по осени считают, — в том же тоне ответил Меньшиков.
Большинство стояло все же за Меньшикова. Он был известный полковой чемпион, а Соколин играл редко и случайно.
Меньшиков долго целился, даже рисовал на столе воображаемые углы, играл дуплетами и действительно клал шары виртуозно.
Соколин играл любительски, но сегодня ему везло.
«Талисман помогает», внутренне улыбнулся он.
В самый разгар игры в клубе появился полковник Седых. Он подошел к столу, покручивая бороду, и сказал в сторону, ни к кому нс обращаясь:
— Меньшиков и Соколин, конечно, здесь. Инспекторские на носу, а они бильярдом увлекаются.
Веселые лица командиров сразу потускнели. Он всегда так, полковник Седых, — умел испортить настроение. Он никогда не обращался к помощникам своим по-товарищески. В полку его не любили, чуждались.
Игра была в последнем шаре.
Меньшиков мастерски разводил шары. Последний удар его был образцом бильярдного искусства. Через весь стол стремительно пронесся шар в с треском обрушился в лузу.
— Н-ну!.. Так бы вот по мишеням! — восхищенно сказал Кириллов.
Все облегченно засмеялись.
Соколин не испытывал никакого огорчения от проигрыша. Кто-то сказал ему, что комдив получил письмо с Дальнего Востока, от Дубова. Было уже поздно, одиннадцатый час, но он решил все же зайти к комдиву.
Двери открыла ему сама Клавдии Филипповна.
— A, Саша! — радушно приветствовала она его. — Давненько у нас не были. Забыли стариков… Или работы много? А Андрюша словно предчувствовал.
— А где Андрей Васильевич? — смущенно спросил, раздеваясь, Соколин.
— Вызвали, вызвали Андрюшу. Чуть сели чай пить — к командующему. Совещание какое-то. А он вас ждал, точно знал, что придете.
Соколин любил эту простую добродушную женщину.
Они пили чай и мирно беседовали о полковых событиях, о театре, о дальневосточных друзьях.
Зазвонил телефон. Комдив Кондратов сообщал, что задержится надолго. Узнав, что у них Соколин, просил показать ему письмо Дубова.
…Лампа бросала голубой свет на стол комдива. По краям высились книги. В центре, над письменным прибором, стоила зеленоватая бронзовая статуэтка Михаила Васильевича Фрунзе, личного друга комдива Кондратова.
На столе лежали выписки из устава английской армии. Они были испещрены пометками комдива.
Один листок лежал прямо перед Соколиным, и он прочел его. В разделе «Стратегия и маневр» устав английской армии говорил:
«Нет общепризнанных правил вступления в войну, или гамбитов войны, какие имеются в шахматной игре; каждая стратегическая проблема должна разрешаться на основании определенных географических условий, расчетов времени и пространства, организации войск и — что является наиболее важным — на основе хорошего знания морального состояния войск».
Последние слова были жирно подчеркнуты красным карандашом и сбоку энергично поставлены два восклицательных знака.
Письмо Дубова шло из Приамурского района, из мест расположения полка.
«Здравствуй, дорогой Андрюша! — писал комиссар, — Прошло уже два месяца, как я в ОКДВА, в Сергиевске. За это время так иного воды утекло, что кажется, прошли года.
Я пришел в полк, когда часть находилась в тяжелом положении. Надо было начинать с мелочей, подтянуть народ в ротах, правильно организовать хозяйство.
Какие же итоги на сегодня? Третьего дня прошли инспекторские смотры. Полк получил оценку „хорошо“. Инспектирующий отметил значительное улучшение состояния работы.
Может быть, потому я совершенно неожиданно прочитал в армейской газете свою фамилию в числе 31 человека лучших ударников дивизии. Газету прилагаю.
Несколько дней назад получил новое пополнение. Хороший народ! Пришли из колхозов. Проходили допризывную подготовку.
В выходные дни охочусь. В моем охотничьем активе уже значится семь уток, три фазана и десятка полтора куличков.
Видишь — стреляю лучше, чем по мишеням…
(Соколин вспомнил последнюю дубовскую стрельбу и улыбнулся).
Сегодня что-то сильно похолодало. На улице мороз и ветер. Ветер здесь не наш, покладистый и сговорчивый, — ветер восточный, беспокойный, пронзительный.
Настроение у меня бодрое. Скучаю только по заводу. И Митьку своего жду.
Недавно был в нашем подсобном хозяйстве, и там товарищи показали мне границу. Километра за полтора — два от нашего совхоза идет гряда сопок. На одной из ник три высоких кедра, и за этими сопками по ту сторону — Манчжурия.
Как видишь, у нас слово „граница“ — это живое слово. Мы ее можем конкретно пощупать и посмотреть. Где-то, недалеко от нас, по ту сторону кедров, оперируют партизаны. Они изрядно досаждают японцам, а когда приходится очень туго, перебегают к нам. Японцы часто балуют на границе. Спуску им не даем… А так у нас тихо. Ко всяким возможностям относимся спокойно. У нас такая сила, Андрюша, о которую японцы разобьются при малейшей попытке. Когда потребуется, настукаем им по-настоящему…
(Соколин быстро листал странички письма).
…Да, поздравь меня. Я аттестован батальонным комиссаром. Разменяли мой ромб на две шпалы. Мало стажа. Так что до твоих двух ромбов мне тянуться по меньшей мере дет десять…
…В свободное время — очень редкое — читаю; начал заниматься английским. Слушаем радио. Москву через Хабаровск…
(„Не то, не то“, нервничал Соколин).
…Гордеев ваш у меня. Перевелся. Остается на сверхсрочную. К пулемету пристрастился и хлебы печет. Хлебопек он прямо-таки виртуозный. Мы уж его отсюда не отпустим. Я привык к нему, правду сказать. Шлет он привет товарищам по роге и особый — капитану Соколину…
(Соколин перевернул последнюю страничку и вздохнул. Наконец! Вот они, долгожданные строчки).
…А Галюша тоже здесь: задержал командующий Летает над нами. На днях представлена к награде за выполнение особо важного задания. Как услышу шум самолета, все думаю — она. Молодец Галюша! Очень ее все полюбили, а для меня она, как родная.
…Ну вот, Андрюша, расписался, — больше прямо некуда. Приезжай в гости. Полюбуешься Дальним Востоком. Послушаешь шум Амура.
Обнимаю тебя крепко.
Привет всем и особо Клавдии Филипповне и Соколину. Следующее письмо напишу вместе с Митькой. Жду его со дни на день. Отбил ли Соколин знамя?»
Соколин долго сидел над письмом. Клавдия Филипповна даже вставала поглядеть, не вздремнул ли он.
Нет. Он сидел, глубоко задумавшись. Как хотелось ему туда, к Дубову, где бушуют пронзительные морские ветры, где летает над облаками Галя, где каждая минута начеку, где граница конкретна и осязаема! Вот он готовится в академию… А там ведь, у Дубова, тоже академия… Особая… «чапаевская» академия.
Рядом с письмом лежала дальневосточная армейская газета. Над всей полосой шла строка: «Наши герои». Батальонный комиссар Дубов (он сильно похудел) смотрел с газетного листа прямо в глаза капитану Соколину. Соколин вспомнил грузную фигуру комиссара, свой ночной разговор с ним в лесу на привале.
Да, это человек настоящей породы!
Глава третья
— Инспектировать будет сам командующий, — сказал Соколин. — Задание нелегкое: на лыжах пройти двадцать пять километров и стрелять без отдыха скорострельную стрельбу. Выставляем целый взвод.
— Выполним! — уверенно слазал Дроздюк, — Не можем не выполнить. Вчера выбили двести девяносто семь из трехсот… Снайперы!..
— Надо тренироваться, Дроздюк, — заметил капитан. — Можем и не выполнить. В третьем полку знаменитые стрелки. А ну-ка, Дроздюк, попробуем с вами скоростную.
Шесть бойцов, лучшие стрелки батальона, с Дроздюком на правом фланге, стояли в тире, каждый у своего окна.
Соколин вынул часы. Секундная стрелка медленно ползла к шестидесяти.
— Я слежу за часами, вы — за изготовкой, — кивнул Соколин Меньшикову.
— Приготовиться!.. Огонь!..
Бойцы быстро упали на одно колено, потом легли, натянули ремень и приложились.
Руки крайнего, молодого черноволосого паренька, дрожали. Левая нога его была чересчур закинута в сторону. Соколин хотел поправить его, но тут же остановил себя. Нельзя… Линия огня. Только собьешь. Капитан знал этого паренька. Сибиряк, охотник, он был природным стрелком. Ему не нужно было только мешать.
— Десять секунд… Пятнадцать секунд… — отсчитывал Соколин.
Раздался первый выстрел. Кто-то рванул, и Меньшиков, глядящий в подзорку, недовольно крякнул.
Соколин покачал головой.
— Без волнения… Без волнения. Времени достаточно… Двадцать пять секунд, тридцать секунд…
Затрещали выстрелы. Дроздюк подводил мушку под цель, постепенно нажимая крючок. Стрелял он метко, плавно и уверенно. При каждом новом заряжании он старался оставить локоть в старом, неизменном положении.
— Тридцать пять… Сорок секунд…
— Как у вас люди лежат, капитан Соколин? — послышался резкий голос полковника.
Соколин не отрывал глаз от часов.
— Сорок пять секунд…
— Где ваши бойцы, капитан? На стрельбе или на пляже?
Выстрелы продолжались беспорядочно.
— Пятьдесят секунд… Прекратить огонь!.. Встать!.. Смирно!.. Товарищ полковник! Лучшие стрелки батальона тренируются к инспекторским стрельбам.