Комдив стоял, прислонясь к рябине. Он знал почти каждого на них — своих помощников, своих бойцов.
Он знал, что бородатый полковник Седых груб и невоздержан на язык, а маленький полковник Быков всегда спокоен и уравновешен.
Он знал, что начхим Петров огорчен недостаточной химической подготовкой дивизии; командир саперного батальона Лампе запоздал с подготовкой надувных лодок и чуть не сорвал переправы полка; посредник, комиссар Дубов, сильно устал, но не хочет этого показывать. Комдиву приятно было, что не сдает старый приятель.
Он знал, что пилот Сташенко и комбат Соколин любят друг друга.
Знал он также, что во время маневров у комбата танкиста Довженко родился сын, и комбат, получив телеграмму об этом перед самым наступлением, не раз перечитывал ее, сидя в машине.
Командиры ждали его слов. Наштадив Кундэ нетерпеливо поглядывал на него.
Комдив поднял руку. Ветер расшумелся над рябиной, и нельзя было долго на ветру томить уставших людей.
— Товарищи командиры, — сказал комдив, — мы прошли с вами сквозь леса и селения. Мы пересекли шесть рек. Наши бойцы показали, что готовы к боям. У нас хорошие люди, хорошие бойцы. Надо беречь их, беречь и растить.
— Товарищи командиры, — сказал комдив, — мы прошли с вами сквозь леса и селения.
Дубов стоял рядом с Соколиным; он слушал комдива и вспоминал, как много лет назад говорил свою первую речь на маевке в лесу Андрейка Кондратов.
Их было тогда семь человек, таившихся в лесистой балке, и с минуты на минуту они ждали появления жандармов.
А теперь тысячи бойцов прислушиваются к словам Андрея…
Кондратов взмахивал рукой, сжатой в кулак.
— Много игры, — говорил комдив. — Бойцы не боятся пули, знают — не ударит. Идут в рост при перебежках. Нет маскировки. Связь, охранение, разведка… Основное… основное… — поднял голос комдив. — Вы волевые люди… Вон у многих из вас, — кивнул он в сторону Соколина, — значок парашютиста. А командовать не всегда умеете. Бой есть бой. Надо заставить бойца понять, что это бой, а не игра. Видите облако? — Он поднял глаза вверх, и все посмотрели на небо. — Используйте его тень при перебежках! А когда нужно, ползком, товарищи командиры! — Он переждал сильный порыв ветра. — Не соблюдается устав. Нет связи. Командир одного из полков потерял в бою целый батальон. Это преступление. Так не командуют полком.
Полковник Седых нервно теребил бороду. Его фамилия не была названа, но все знали, о ком идет речь. Его, старого вояку, командовавшего полком еще под Перемышлем, его смеет учить этот новоявленный стратег! Партизан. «Солдатский генерал». Им, таким вот, дают ромбы. Они в чести. А он, Седых, не заслуживает. Его можно позорить перед всей дивизией. Ничего не поделаешь. Эти пролетарские Суворовы сейчас в седле…
— Плохое взаимодействие, — говорил комдив. — Танка идут без связи с пехотой. В последнем бою вы отдали ваши танки противнику, капитан Соколин.
Соколки не выдержал. Всегда сдержанного и дисциплинированного, его сейчас прорвало.
— Я виноват только в том, что слушался приказа полковника! — крикнул он. — Полковник фактически сорвал всю атаку.
Полковник Седых побагровел.
Комдив нахмурился.
— Вы забываетесь, товарищ капитан, — сурово оборвал он Соколина, — прошу не прерывать меня.
Галя Сташенко слушала комдива внимательно, как в все. Здесь он был такой серьезный и строгий. Ей было жалко Сашу. Очень уж суров был комдив.
— Итак, товарищи командиры, мы достигли больших успехов. Мы идем в гору. Однако, — закончил комдив, — гора еще высока и крута…
Командиры возвращались к своим частям на отдых.
— Крепко, крепко, — говорил Дубов Соколину, — А вашего «Бороду» как расчехвостил! У того волосы торчком встали. Да и вам, батенька, за компанию влетело. Ничего не поделаешь. Дисциплина…
Соколин насупился.
— Конечно, надо было сдержаться, но ведь прав все ж таки был я…
— Так всё ничего, — разъяснял Степа Пеньков Ване Курмышонку (они взгромоздились на рябину и оттуда следили за командирами), — разведка только подкачала.
— Степ… а это кто же с тремя шпалами?
— «Борода»? — небрежно спрашивает Степа, — Это наш полковник. А этот со шпалой — Соколин, мой командир. Храбрый, как лев… Мы с ним белых у реки разбили.
Ванька восхищенно смотрит на приятеля… Ну и повезло Степке! Во всамделишной войне участвовал.
— А с белой повязкой кто, Степ?
Роль Дубова в бою неясна Степке.
— Это, — говорит он неопределенно, — это… с ромбом-то? («Надо будет потом узнать у Соколина»). Это самый главный по реносцировке.
Это спутанное, подслушанное Степкой сложное и непонятное слово должно убедить Ваньку и отвадить от расспросов.
— А я даже наверное теперь в этом полку останусь, — переводит Степа разговор. — Сам капитан просил: «Ты уж от нас, товарищ Пеньков, не уходи, мы тебя к пулемету определим».
— Ах, Степа!.. — захлебывается Ванька.
…Дубов, Соколин и Галя шли по дороге к полку. Дубов впереди, Соколин и Галя поодаль.
— Сашко, — сказала Галя, тихонько пожимая руку комбату, — а я ведь тогда так при десанте волновалась…
Длинная машина нагнала их и обдала грязью. В машине сидели комдив и… Степа.
— Паша! Дубов! — кричал комдив, — Айда в машину, к Пенькову обедать едем! И вы, ребята, и вы! — махнул он Гале и Соколину — Живее!.. Не задерживайте: Степан Никитич кушать хочет.
И он звонко рассмеялся, как тогда в парке, на качелях.
Глава седьмая
Лагерные дни кончились. Приходила к концу и «военная жизнь» Дубова; предстояли только последние зачетные стрельбы.
Но Павел Федорович настолько привык к товарищам, что ему, прежде рвавшемуся на завод, грустно становилось при мысли о близкой разлуке с Соколиным, Кондратовым, с привычной уже армейской жизнью.
Предстоящие стрельбы беспокоили его.
Далеко в поле, едва заметные глазу, возвышались над травой щиты. Дубов знал, что на щитах изображены фигуры врагов. Но отсюда, с линии огня, да еще сквозь частую сетку дождя, разобрать их контуры было совершенно невозможно. Фигуры были пересечены кругами; в каждом стояла цифра: 5, 6, 7… Но дальше Дубову нечего было считать. Семерка была для него мечтой.
Андреев, выделенный дежурным по стрельбищу, поднял флаг.
Дубов прислонил мокрый приклад винтовки к щеке. Мишень расплывалась перед ним, и туманные круги ходили перед глазами. Одно желание охватило его: попасть. Попасть во что бы то ни стало…
Пот и дождь струйками стекали со лба, заливали глаза и мешали смотреть на цель. Дубов вытер мокрым рукавом лицо и опять приложился. Медленно давил крючок.
Выстрел произошел совсем неожиданно. Дубов даже посмотрел в сторону соседа — не тот ли пальнул?
Потом щелкнул затвором, опять приложился и рванул… И как рванул! Ему даже показалось что пуля взрыла землю совсем близко от него. С досадой приложился в третий раз. Товарищи уже давно отстреляли, и только Дубов лежал на земле, и палец его, казалось, прирос к спусковому крючку.
Вместе со всеми побежал Дубов к мишеням.
У мишеней остановился и на секунду закрыл глаза. Голова кружилась, и всё перед ним плыло в тумане.
— Курсант Мочалов — четыре, шесть и восемь, — рапортовал его сосед.
Дубов посмотрел на свою мишень, и первое, что заметил, была круглая аккуратная дырочка в самом центре. Нагнулся ближе. Сомнений быть не могло. От волнения он даже стал заикаться.
— К-курсант Дубов т-три, п-пять и д-десять… и десять… — повторил он, — Д-десятка.
Павел Федорович оглядывался по сторонам. Еще и еще раз всматривался в свою мишень. Десятка. Торжествующе сообщил об этом Мочалову, рассказал другим соседям. Ему не хотелось уходить от мишени…
В эту ночь Дубов спал беспокойно: давало себя знать сердце. Все-таки оно было плохо приспособлено, это сердце, для перелезания через заборы, плавания в одежде.
Снилось, будто стоит он у печи… Рядом Пеньков. Мастер отдает приказ пробить летку. Нестерпимый жар металла опаляет его. Снопы искр… И вдруг страшный взрыв потрясает печь до основания, и она падает на него, Дубов задыхается… не может выползти из-под раскаленных обломков. Он открывает глаза. Палатка пуста. Комиссары строятся на поверку.
Утром была опять стрельба. Дубов стрелял одним из первых.
После беспокойной ночи болела голова и чуть дрожали руки. Он пытался стрелять спокойно, и ему казалось, что ни разу не «рванул» крючка.
К щитам Дубов подошел вместе с инструктором, капитаном Соколиным. Долго осматривал мишень, все больше багровея от стыда и обиды. В мишени не было нее одной пробоины. Ни одной дырочки не было в щите.
— Извольте радоваться!.. — сказал изумленно и огорченно инструктор. — Непонятное дело! Десятка-то, выходит, была случайной…
Дубов молчал. Соколину стало жаль его. «Болеет, — сочувственно подумал он. — Ну, ладно…»
— Завтра повторим эту задачу, товарищ Дубов. Это самая сложная, прямо снайперская задача. Идите домой, отдохните.
Всю дорогу до лагерей Дубов молчал. Никому из товарищей так и не удалось развеселить его.
В лагере его вызвали к начальнику.
— Придется расстаться, Павел, — сказал Кондратов и подал ему телеграмму.
«Приемка печей правительственной комиссией, — прочел Дубов, — немедленный приезд обязателен. Военкоматом согласованно».
— Жаль… жаль, — развел руками комдив. — Но ничего не поделаешь. Сегодня и отправляйся. На вокзал подвезу.
— Не поеду! — внезапно отрубил Дубов. — Не поеду, товарищ начальник. Там парад, а у меня завтра перестрелка.
Кондратов удивленно глядел на него.
— Не поеду! — упрямо повторил Дубов. — Разрешите идти?
Партийное собрание полка происходило на полянке у клуба, над рекой. За рекой стлались густые туманы. Ветер лениво срывал с деревьев мокрые листья. После нескольких дней беспрерывных дождей воздух был чист, а запах мокрых трав, листьев и еще какие-то неуловимые осенние запахи пьянили людей, уставших от нелегкой дневной работы.