Древнейшего монарха и его супругу не положили в гроб, а после бальзамирования оставили стоять, соорудив поддерживающую конструкцию из бронзового стержня, пропущенного сквозь пелена, которые покрывали их ноги от бедер до ступней.
Обе мумии для лучшей сохранности были покрыты тонкими пластинками слюды. Именно они и давали яркие блики в свете лампы.
— Кто это такие? — спросил Миринри, с интересом разглядывая мумии.
— Кобху, последний из Первой династии, и его жена, — ответил Унис. — Посмотри, вон на двух табличках из черного камня выбиты их имена.
— Так ты меня сюда привел, чтобы посмотреть на мумии?
— Подожди, нетерпеливый юноша. Мы еще не закончили обследовать это место. Зачем здесь эти усопшие? Ясное дело, не для того, чтобы ты получил средства для завоевания трона. Следуй за мной.
Он двинулся дальше по длинному залу, которому, казалось, не будет конца, и прошел между двух рядов каменных саркофагов, точно воспроизводивших очертания тел тех, кто находился внутри. Одни саркофаги были позолочены, другие посеребрены, и каждый представлял собой изображение царя или царицы.
Головы царей окружали красные диски, и у каждого под подбородком виднелась заплетенная в косичку искусственная борода.[39] Головы цариц окружали полосы материи с нарисованными на них перьями черного грифа, а волосы были заплетены в толстые косы и украшены аметистами, хризолитами и изумрудами.
Через несколько минут Унис остановился перед чудовищным сфинксом длиной метров двадцать и высотой метра четыре. На боках его виднелись надписи, похожие на геометрические рисунки.
— Здесь, внутри, хранится сокровище Кобху, — сказал жрец. — Хочешь посмотреть?
— Покажи, — ответил Миринри.
Жрец огляделся вокруг, увидел прислоненный к колонне бронзовый молоток и легонько ударил им сфинкса по носу.
Голова сфинкса повернулась вокруг собственной оси, отвалилась назад и повисла на двух массивных шарнирах.
Египтянам открылось круглое отверстие в шее громадной статуи.
— Загляни внутрь, — сказал Унис, поднеся к отверстию светильник.
Юноша подошел и сразу отпрянул, удивленно вскрикнув:
— Сколько золота!
— Говорят, здесь двенадцать миллионов талантов, — сказал Унис. — И это еще не все. Лапы полны изумрудов и других драгоценных камней. Если будет необходимость, они смогут принести еще много миллионов. Как думаешь, с таким богатством можно собрать хорошее войско?
— Думаю, да, — ответил Миринри. — Но как мой отец мог узнать, что в этом захоронении находится такое сокровище?
— Из древнейшего папируса, который он обнаружил в библиотеке первых фараонов.
— И никому не открыл своей тайны?
— Только мне.
— И эти сокровища ты сохранил для меня?
— Да, потому что они принадлежали тебе одному. Как только мы отсюда уедем, сюда придет тот, кто перевезет часть сокровищ в Мемфис.
— Но ведь никто не знает об их существовании!
— У твоего отца и его наследника остались верные друзья. Завтра их известят, что предсказание сбылось и ты готов завоевать трон и покарать бессовестного узурпатора.
— Значит, здесь уже кто-то был.
— Да, и я позабочусь о том, чтобы тебе его показать. Впрочем, он приходил по ночам, когда ты спал, и уходил с первыми проблесками дня. А теперь поклянись Тотом, богом-ибисом, что освободишь родину от узурпатора.
— Но ведь ты еще не представил мне доказательства того, что я действительно фараон, — сказал Миринри.
— Верно. Вернемся в пещеру и сразу пойдем. Уже очень поздно, а статуя Мемнона звучит только на рассвете.
Они молча отправились обратно, миновали кошачью галерею и вышли, протиснувшись сквозь сфинкса, занимавшего конец пещеры.
Унис взял терракотовую амфору, наполнил два стакана из толстого стекла сладким пивом, которым Осирис, по легенде, одарил смертных вместе с пальмовым вином, и предложил юноше выпить, сказав при этом:
— Пусть нечистый демон смерти прикоснется к тому, кто нарушит клятву.
Потом взял в углу два коротких и тяжелых бронзовых меча и протянул один Миринри.
— Пойдем, — сказал он. — Половина ночи уже прошла.
3Кровь фараонов
Закрыв вход каменной плитой, чтобы в их отсутствие какой-нибудь зверь не завладел пещерой, поскольку в ту эпоху Египет был густо населен львами и гиенами, жрец и юноша отправились в дорогу, держа путь в противоположную от Нила сторону и стараясь не терять друг друга из виду.
Перед ними на восток простиралась пустыня, которую потом египтяне ценой неимоверных усилий превратят в цветущий край. Строго говоря, это была не совсем пустыня, как, к примеру, Ливийская или Сахара, выжженные солнцем и лишенные всякой растительности. Ее, скорее, можно было бы назвать огромной необработанной равниной, тянущейся от Нила до Красного моря.
То здесь, то там попадались маленькие рощицы пальм того вида, что называют пряничным деревом. Они разрастаются очень быстро даже на самых бедных почвах. Кое-где виднелись пальмы делеб с утолщением посередине ствола. Они не образуют рощ, предпочитая расти в одиночестве.
Вдали слышались крики шакалов, которые при приближении людей удирали с быстротой молнии, за песчаными дюнами с издевкой хохотали гиены, но на глаза не показывались: в те времена они не отличались таким нахальством, как сейчас.
Ночь выдалась ясная и тихая, на равнине царил полный покой. Над прибрежными нильскими рощами висела луна, и тени путников в ее свете непомерно вытягивались. Среди звезд ярко сверкала комета, а небо было такой чистоты и прозрачности, каким можно любоваться только в этих местах.
Ни Унис, ни Миринри не говорили ни слова, оба, казалось, полностью погрузились в свои мысли. Только жрец время от времени поднимал глаза на комету и пристально в нее вглядывался. А юноша смотрел перед собой, словно пытаясь разглядеть что-то бегущее впереди. Может быть, девушку, которая впервые в жизни заставила его сердце так сильно забиться.
Они прошли уже много миль вглубь пустыни, когда Унис, по-отечески положив руку на плечо юноши, вдруг спросил:
— О чем ты думаешь, Миринри?
Потомок фараонов вздрогнул, будто его внезапно оторвали от какого-то сладостного видения, и ответил рассеянно:
— Да так, сам не знаю… О многом…
— Наверное, о той безграничной власти, которой добьешься в Мемфисе?
— Можно и так сказать.
— И о мести?
— Может быть, и о мести.
— Нет, ты обманываешь меня. Я наблюдаю за тобой с той минуты, как мы вышли. Нет, не власть, не честолюбивые амбиции и не ненависть смущают сейчас ум сына великого Тети, основателя династии, — с горечью сказал Унис.
— Откуда ты знаешь?
— Твои глаза ни разу даже не взглянули на хвостатую звезду, указывающую на твою судьбу и твою стезю.
— Это правда, — с глубоким вздохом ответил Миринри.
— Ты думал о девушке, которую спас от смерти на берегу Нила.
— Зачем отпираться? Да, Унис, я думал о ней.
— Она что, зельем каким-нибудь тебя опоила?
— Нет.
— Так почему же ты любишь ее так сильно, что забываешь о величии и высшей власти, которой позавидовал бы каждый? — Унис остановился и печально посмотрел на юношу.
Миринри несколько мгновений молчал, потом резко повернулся к жрецу и сказал:
— Я не знаю, может быть, я не такой, как все: ведь я долгие годы не видел ничего, кроме вод Нила, пальмовых рощ, что его окружают, бескрайних песчаных барханов да диких зверей, обитающих там. И до сего дня я слышал только твой голос, шум ветра, срывавшего листья и ломавшего ветви, журчание воды, бегущей из загадочных озер оттуда, из пустыни. Я молод, как же я мог остаться равнодушным к существу, такому не похожему ни на меня, ни на тебя, говорившему мелодичным голосом, что нежнее ночного ветерка? Ты говоришь, я ее люблю. А я не в состоянии понять это слово, я вырос вдали от тех мест, где живут люди, и не понимаю, что оно значит. Наверное, так может называться очарование, которым пленила мое сердце та девушка. Я знаю лишь, что, когда думаю о ней, передо мной всегда, и днем и ночью, сияют ее огромные черные глаза, полные бесконечной грусти, и у меня возникает странное чувство, какого я никогда раньше не испытывал, когда слушал лепет воды, свист ветра или голодное рычание диких зверей, бродящих по пустыне.
— Это опасное чувство, Миринри, оно может стать для тебя роковым и помешать в пути. Оно отнимает силы у воинов, усыпляет сильных, от него в людях угасает энергия, и они становятся малодушными. Берегись! Этот трепет может повредить твоему великому начинанию.
— Становятся малодушными! — вскричал юноша, уязвленный этим словом.
— Именно так, малодушными.
— Ну так гляди, какой я малодушный!
Он обернулся, всматриваясь в простиравшиеся позади барханы, кое-где поросшие чахлым кустарником.
На вершине одного из песчаных холмов появилась гигантская тень, которую поначалу не увидел Унис, зато сразу заметил юноша. Тень смотрела на обоих с подозрением.
— Видишь? — спросил Миринри, и голос его ничуть не изменился.
— Лев! — вздрогнув, вскричал жрец.
— Он уже давно за нами наблюдает.
— И ты ничего мне не сказал?
— Если в моих жилах действительно течет кровь воинов, то с какой стати меня должно беспокоить его присутствие? Мой отец, победивший, как ты рассказывал, несметные полчища халдеев, и не подумал бы спасаться бегством ото льва.
— Что ты собираешься сделать? — с тревогой спросил Унис.
— Прежде всего, удостовериться, что я действительно фараон, и доказать тебе, что, даже если та девушка и околдовала меня, я от этого трусом не стану.
В руке у юноши блеснул бронзовый меч.
— Эй, лев, иди сюда! — крикнул он. — Посмотрим, кто сильнее — царь пустыни или будущий царь Египта!
Великолепный зверь словно понял вызов, брошенный отважным юношей. Он открыл пасть и огласил пустыню мощным рыком, похожим на раскат грома.
Унис обеими руками вцепился в руку юноши, в которой сверкал меч.