— Нет, ты не можешь подвергать себя опасности! Я уже стар, и у меня в этом мире нет никакой миссии. Если лев нападет, позволь мне принять удар на себя. Нет нужды, чтобы ты доказывал мне свое мужество. Мне достаточно видеть в твоих глазах тот горделивый огонь, что вспыхивал в глазах великого Тети.
Юноша резким движением высвободил руку и бесстрашно шагнул к хищнику, который глухо рычал и хлестал себя по бокам хвостом.
— Когда фараон бросает вызов, он не отступает! — крикнул Миринри. — Он либо побеждает, либо умирает! Лев мой вызов принял. Начнем!
Жрец больше не пытался его удержать. Да и лев, скорее всего голодный, вряд ли стал бы медлить.
— Такой же храбрый, как и отец, — пробормотал жрец, идя следом с зажатым в руке мечом и наблюдая за юношей со смешанным чувством тревоги и гордости. — Я его недооценил, ведь у него в жилах моя… — Он закусил губы, чтобы с них не сорвалось последнее слово, и прибавил шаг, собираясь вовремя помочь юному фараону.
Лев, который до этого момента лежал на песчаном холме, увидел подходящую к нему добычу и, полагая, что свалит ее одним ударом мощной лапы, вскочил и решительно тряхнул своей роскошной гривой. Это был царственный зверь, крупный, крепкий, с ярко-рыжей шерстью и черной гривой, как у львов с Атласских гор в Марокко, которые сейчас считаются самыми красивыми среди этих свирепых хищников.
Ничуть не испугавшись внушительного вида зверя и его грозного рычания, становившегося все громче, Миринри подходил к нему, даже не оглянувшись назад, чтобы проверить, идет за ним жрец или нет. Глаза у него загорелись, и он бесстрашно следил за малейшим движением противника.
Унис испытывал гордость, глядя, как спокойно и бесстрашно юноша подходит к хищнику, да и Миринри был не менее горд тем, что не боится царя африканских пустынь и лесов, обычно наводившего ужас на самых смелых людей. Разве в его жилах не течет кровь древних воинов? Разве сам он не фараон? Теперь-то он был в этом убежден, хотя и не услышал еще голоса колоссальной статуи Мемнона и не увидел, как после многих тысяч лет раскрывает свои лепестки оживший цветок Осириса.
Он остановился шагах в десяти от зверя и крикнул:
— Я тебя жду, смотри, я не двигаюсь, нападай! Посмотрим, защитит ли меня великий Осирис, веду ли я свой род от богов или от тебя, пустынный вор!
Лев рыкнул в последний раз, потом сорвался с места и принялся огромными прыжками нарезать круги вокруг Униса и Миринри. Круги становились все уже и уже: зверь явно выбирал момент, чтобы неожиданно напасть с тыла.
А Миринри спокойно и хладнокровно поворачивался на месте, все время показывая льву лезвие меча, грозно сверкавшего в лунном свете.
Унис опустился на колени рядом с юношей, направив лезвие меча вверх. Он не спускал глаз со своего спутника, судьба которого волновала его гораздо больше, чем лев. На лице его отражалось огромное волнение. То же волнение читалось и в глазах: они блестели ничуть не меньше глаз юноши, и в них сверкали гордость, радость и ужас. Было ясно, что, хотя он и боится увидеть вместо Миринри бесформенное растерзанное тело, он невероятно горд видеть юношу таким мужественным и готовым противостоять опасности, и какой опасности!
Лев продолжал кружить вокруг них, и казалось, что в песке спрятаны маленькие пружинки и его силы не иссякают, а прибывают с каждым прыжком.
Миринри не двигался с места и, сам как бронзовая статуя, ждал нападения, держа меч наготове. На его тонких губах играла вызывающая улыбка.
И вдруг хищник, не прекращая суживать круги, подскочил к путникам и угрожающе рыкнул. Рык этот напоминал отдаленный звук военной трубы. Он наметил жертву, но это был не юноша. Громадным прыжком зверь обрушился на жреца, намереваясь ударом лапы сломать ему позвоночник и располосовать бок. Но в прыжке он промазал и приземлился рядом со жрецом, просто сбив его с ног.
Он уже хотел извернуться и пустить в ход когти, но тут на него с быстротой молнии набросился Миринри. Левой рукой он схватил царя пустыни за роскошную гриву и несколько мгновений его удерживал, а правой ударил его мечом в грудь, вонзив лезвие по самую рукоятку.
— Молодой фараон тебя победил! — крикнул он. — Я сильнее тебя! И Египет будет мой!
Но победа была еще не полной. Смертельно раненный, истекающий кровью, зверь отскочил шагов на десять, снова зарычал и изготовился к броску.
— Берегись, Миринри! — с тревогой крикнул Унис и быстро вскочил на ноги.
Но юноша, казалось, его даже не услышал. Горящими глазами он смотрел прямо в глаза льву и подходил к нему с поднятым, окровавленным до рукояти мечом.
— Я должен тебя убить, — произнес он и бросился на льва.
А тот уже не осмеливался напасть на юношу, которого поначалу презирал и который теперь гипнотизировал его силой взгляда. Схватка была короткой и жестокой. Унис увидел, как вокруг противников, на мгновение скрыв их из виду, поднялось облако песка. Потом раздался придушенный рык и торжествующий крик:
— Умри!..
Когда рассеялось песчаное облако, Миринри стоял выпрямившись, высоко подняв голову и сжимая в руке меч, с которого стекали капли крови. Нога его попирала тело поверженного зверя, все еще дергающееся в предсмертных конвульсиях.
— Да, мой… — крикнул Унис, — достойный ученик! Да, ты — сын Тети, основателя династии, которой суждено дать силу и могущество земле фараонов. С такой задачей сможет справиться только тот, кому он дал жизнь. Осирис поддерживает тебя, и теперь ты можешь отважиться на все, что угодно!
Миринри обернулся и, посмотрев на него долгим взглядом, сказал:
— Теперь я не сомневаюсь, что в меня вселился дух фараонов. Я смогу убить узурпатора, как убил царя пустыни. Того узурпатора, что украл трон у моего отца и у меня. Вот видишь, Унис, можно быть храбрым и дерзким, когда твое сердце трепещет при мысли о девушке. А теперь — последнее доказательство!
— Ты велик, — отвечал жрец. — Пойдем скорее. Звезды начали бледнеть, а хвост кометы гаснет. Пойдем, Сын Солнца!
Юноша вытер клинок о гриву льва, неторопливо сунул меч за пояс и догнал жреца с бесстрастным видом человека, завершившего дело чрезвычайной важности.
— Хладнокровие, сила и отвага, — сказал Унис, все еще во власти волнения и восхищения. — Так тебе предначертано.
Миринри улыбнулся, ничего не ответив. Он в последний раз взглянул на льва, который больше не дергался и, казалось, заснул, на миг поднял глаза на совсем побледневшую комету и пошел следом за жрецом, снова погрузившись в свои мысли. Между барханов не слышалось больше ни звука. Последний рык умирающего льва отпугнул шакалов и гиен, и над пустынной равниной повисла тишина.
Около получаса путники шли молча, потом Унис первым нарушил молчание:
— Видишь? Вон пирамида, которую велел возвести твой отец.
Миринри вздрогнул, поднял низко опущенную голову и посмотрел вперед. На светлеющем в первых лучах зари горизонте виднелись два огромных темных силуэта.
— Две статуи Мемнона! — воскликнул юноша.
— Настал тот самый рассветный час.
Миринри посмотрел на север и увидел еще один исполинский силуэт. В полумраке проступала гигантская черная пирамида.
— Усыпальница моей династии, — тихо сказал он.
— Там мы найдем священный цветок Осириса. Поторопись, иначе опоздаем. Камень звучит только на рассвете и на закате.
4Сын Солнца
К статуям Мемнона древние египтяне издавна относились с величайшим благоговением. Когда же римляне, большие мастера завоеваний мирового масштаба, захватили берега священного Нила, это благоговение передалось и им. Причиной тому явилось необычайное и необъяснимое явление: одна из статуй на утренней и вечерней заре начинала звучать. Древние египтяне утверждали, что звук, похожий на хруст серы, согретой в ладонях, только намного громче, слышался, когда к статуям приближался фараон. Никто не подвергает сомнению тот факт, что камень действительно звучал, хотя сейчас он безмолвен, как все камни.
Первым об этом упомянул Страбон, когда услышал странный звук вместе с Элием Галлом, бывшим в ту пору правителем Египта. Но Страбон не смог определить, откуда он идет — от пьедестала или от самой статуи. Тот же звук слышал столетие спустя и Ювенал, будучи изгнан на юг Африки, об этом чуде говорил и Плиний.
Для египтян это явление было удивительным и волшебным, а на самом деле все обстояло гораздо проще, и позже тому появились объяснения.
Говорящая статуя, как ее называли, представляла собой изображение одного из фараонов Первой династии. После землетрясения она треснула на уровне живота, в то время как ее соседка устояла и выдержала мощный толчок. С тех пор статуя и начала звучать. Неоднородная структура камня, где вкрапления соединялись с очень твердым кремнеземом пастой, была такова, что он скрипел при смене температуры воздуха. Такая смена температуры происходила только на рассвете после очень холодной ночи, что характерно для климата этих краев, и после заката. И статуя действительно не издавала никаких звуков ни днем ни ночью.
Когда, по египетской легенде, Септимий Север, то ли из предрассудка, то ли из желания отдать дань уважения Мемнону, Сыну Зари, повелел заделать трещины в колоссе пятью кусками мрамора, статуя перестала звучать. Эти куски мрамора видны и теперь, ибо статуя, как и несколько пирамид, не поддалась воздействию времени. Они выполнили работу сурдин: вибрации прекратились, и Мемнон, к великому неудовольствию египтян, перестал разговаривать. Впрочем, и фараоны тоже исчезли, и некому стало побуждать его сказать свое слово.
Никого не заметив возле колоссов, Унис и Миринри быстро подошли к ним, когда на востоке на небе появился розовый отсвет, возвещавший близкий рассвет.
Огромные сидящие статуи, каждая в четыре-пять раз превосходившая высотой слона, были изваян