ы из цельного квадратного камня и крепко соединены друг с другом. На головах у них были треугольные платки, спадавшие вдоль лица и расширявшиеся над плечами, а под подбородками виднелись странные бороды, широкие сверху и узкие книзу, какие можно наблюдать у всех древнеегипетских монументов. Колоссального размера цоколь, до вершины которого Миринри не мог дотянуться, даже встав на цыпочки, был целиком покрыт письменами и украшен изображениями ибиса, священной птицы древних египтян, и эмблемой фараонов Первой династии. На середине живота правой статуи ясно обозначились трещины, появившиеся после землетрясения.
Миринри остановился, с волнением глядя на оба колосса. Если он действительно фараон, то раздастся звук. А если статуя будет молчать?.. Какое разочарование его постигнет! Он с беспокойством покосился на Униса и заметил, что тот спокоен, как полностью уверенный в своей правоте человек. Это спокойствие обнадежило юношу.
— Пойдем, — сказал жрец, посмотрев на небо. — Момент настал.
Они зашли за треснувшую статую, поднялись по лесенке на пьедестал и встали между раздвинутых коленей колосса. С этой точки звук было слышно лучше всего.
— И Сын Зари заговорит? — спросил Миринри, который очень нервничал и даже побледнел от волнения.
— Да. Ведь ты сын Тети, — ответил жрец.
— А если тебя обманули?
На губах Униса появилась улыбка.
— Слушай, — сказал он. — Потом скажешь мне, фараон ты или нет.
Солнце вставало, и его лучи, едва появившись, сразу обдали статуи жаром.
— Слушай! Слушай! — повторял Унис.
Наклонившись к статуе, Миринри изо всех сил напряг слух. Сердце его, которое при виде льва ни на миг не сбилось с ритма, теперь колотилось так, словно он все еще держал на руках ту девушку, спасенную от зубов крокодила, первую женщину, увиденную после того, как жрец увез его в пустыню.
Солнце быстро поднималось, и лучи его осветили бескрайнюю равнину, а статуя все молчала. Даже Унис нахмурил лоб.
И вдруг послышался легкий треск, он становился все громче и громче, и над равниной разнеслась ясная и чистая нота «до». С губ юноши сорвался крик. Он стремительно выпрямился, глаза его загорелись, лицо озарила невыразимая радость. Он посмотрел на солнце и крикнул во всю силу легких:
— Да, Осирис, я происхожу от тебя! Я фараон! Египет принадлежит мне!
Унис улыбнулся, он был рад такой вспышке энтузиазма и явно тоже очень взволнован.
— Унис, друг мой, пойдем к пирамиде! — возбужденно заговорил юноша. — Дай мне увидеть последнее доказательство того, что я сын Тети, что тело мое божественно, и я отправлюсь сразить узурпатора тем же оружием, что сразило царя пустыни.
— Вот таким я и хотел тебя увидеть, — отвечал жрец. — Наконец-то в тебе заговорила кровь воинов, а то я уже подумал, что она уснула навсегда.
— Пойдем к пирамиде, Унис! — в волнении повторял юноша. — Пойдем к цветку Осириса.
— Ты увидишь, как он раскроет свои тысячелетние лепестки, — ответил жрец.
До пирамиды, которая, как мы уже говорили, была призвана служить усыпальницей для династии, основанной Тети, было недалеко. Ее внушительная громада высилась в полумиле от статуй, достигая в высоту ста пятидесяти метров.
Все пирамиды, воздвигнутые разными династиями, правившими в Египте до Рождества Христова, имели огромные размеры. Многие из них разрушили, используя как материал для застройки Фив и других городов, возведенных после славного Мемфиса, однако многие сохранились до наших дней. Самые знаменитые и посещаемые из них — пирамиды Хеопса, Хефрена и Микерина (Менкаура), самые высокие из известных, каждая площадью около пяти гектаров и высотой от ста сорока до ста сорока шести метров.
Подсчитано, что, для того чтобы соорудить эти усыпальницы, потребовалось 250 кубических метров материала на каждую! А сколько стоило такое строительство и сколько рабочих было в нем задействовано, сказать невозможно. Из египетских папирусов известно только, что на строительство пирамиды Хеопса было потрачено четыре миллиона египетских талантов и еще десять ушли на чеснок, петрушку и лук, составлявшие тогда основу питания неутомимых работников, набранных, по соображениям экономии, из военнопленных.
Как мы уже говорили, пирамида, построенная Тети, не могла соперничать с тремя вышеупомянутыми, но все же была так велика, что заставила бы покраснеть (будь это возможно) высочайшие современные здания и даже те двадцатиэтажные высотные дома, что строят теперь северные американцы. Лестница в девять метров шириной, что составляло общепринятый для всех пирамид размер, вела на вершину, где по правилам, как и на всех пирамидах, должна была находиться небольшая площадка.
Унис, видимо когда-то бывавший в этой огромной усыпальнице, быстро направился к двум гигантским сфинксам, которые, как часовые, были поставлены у бронзовой двери, сужавшейся по косякам, как было принято у древних египтян. Несколько секунд он внимательно осматривал дверь, словно хотел удостовериться, что замок не взломан, потом вынул из складок длинного платья ключ весьма странной формы, похожий на свернувшуюся змею, и вставил его в скважину в виде лепестка лотоса.
— Откуда у тебя этот ключ? — спросил Миринри, на которого удивительные вещи сыпались как из рога изобилия.
— Мне его отдал перед смертью твой отец, — лаконично ответил жрец. — Случись тебе умереть, где тебя похоронить? Не закапывать же фараона в песок…
— А мой отец не покоится там, внутри…
— Когда ты завоюешь трон, принадлежащий тебе по праву, он заснет вечным сном в этих исполинских стенах.
Жрец толкнул массивную бронзовую дверь, зажег принесенную с собой маленькую глиняную лампу, высекая яркие искры двумя черными камушками, и, обернувшись к юноше, сказал:
— Поскольку твоего отца уже нет на свете, тебе положено войти первому.
Миринри с видимым волнением шагнул через порог и вошел в усыпальницу, где было суждено покоиться всем членам его династии. Здесь, точно так же как и в громадной пещере, где хранилось сокровище, пахло сыростью и плесенью, но воздух, возможно проникавший сюда сквозь множество невидимых отверстий, был не таким удушливым, и путники спокойно могли двигаться вперед.
В массивных стенах виднелось множество квадратных ниш, предназначенных для саркофагов, а внизу под каждой нишей располагалась черная мраморная доска для подношений умершему, поскольку он не должен был страдать от голода, пока идет по Аменти,[40] чтобы достигнуть царства Осириса, или «тайной области», территории наслаждений. Но Униса интересовали не эти ниши, кстати говоря, почти все пустые, а уж Миринри и подавно. Жрец беспокойно искал большой камень посередине пирамиды, в котором был скрыт знаменитый цветок Осириса.
Лампа светила слабым, неверным светом, а усыпальница была темна и велика, и ему пришлось пройти не одну сотню шагов, прежде чем он нашел то, что искал.
— Вот он, — раздался наконец его голос.
В бледном круге света появился большой куб из белого камня, на вершине которого размещалась статуя Тота, бога-ибиса.
Унис подошел и поворошил рукой горку растений, набросанных на вершину куба. Там были белые и голубые лотосы, хризантемы, пучки клевера, сельдерей и сушеные арбузы, все еще сохранявшие зеленую окраску. Жрец порылся в углублении, извлек из общей кучи какой-то чахлый стебелек и с торжеством показал его юноше.
Этот стебелек, который через много тысячелетий заставит изумиться европейских и американских ботаников и который назовут цветком воскресения, нашел однажды какой-то бедуин на груди царевны из рода фараонов и в 1848 году подарил его доктору Деку. Древние египтяне именовали этот цветок цветком Осириса.
Стебелек был тоненький, с пожелтевшими от времени, совершенно высохшими бутонами.
— Это тот самый цветок, который великий Осирис оставил своим последователям? — спросил Миринри, блестящими глазами вглядываясь в стебелек.
— Тот самый, — отозвался Унис, внимательно осмотрев растение.
— И ты веришь, что он оживет?
— Конечно, если ты настоящий фараон. Если статуя Мемнона зазвучала в твоем присутствии, у меня нет сомнений, что эти высохшие бутоны раскроются.
— Сколько же прошло времени с тех пор, как они завяли?
— Кто сможет сказать точно? Наверняка тысячи и тысячи лет, но он несколько раз оживал по воле великого Осириса. Теперь ты должен взять эти бутоны и капнуть на них водой.
Он протянул юноше веточку и маленькую пиалу с водой.
Миринри несколько мгновений разглядывал засохший стебелек. Сердце его трепетало, как в тот миг, когда он с тревогой ждал, зазвучит ли исполинская статуя. А вдруг он не получит последнего доказательства?
— Смочи его водой, — сказал Унис, видя, что юноша не решается. — Я уверен, что пройдет немного времени, и я воздам тебе почести, какие должно воздавать Сынам Солнца.
Миринри капнул на оба бутона по капельке воды и с изумлением увидел, что цветок, сотни лет назад засохший, сначала встрепенулся, потом зашевелился, распрямился, бутоны налились и округлились, а потом их лепестки раскрылись и легли венчиком вокруг желтой серединки. Волшебный цветок Осириса ожил!
— Оставь его в покое, — сказал Унис, увидев, что Миринри, словно обезумев, принялся размахивать цветком. — Молчи и смотри!
Два цветка, похожих на яркие маргаритки, еще несколько минут оставались упругими, открывая взору ожившую, как по волшебству, солнечную серединку, усыпанную мелкими зернышками. Потом их радужные лепестки начали бледнеть, стебельки поникли, листики свернулись, и чудо кончилось.
И тут из груди Миринри вырвался крик, который он до сей минуты сдерживал:
— Я фараон! Да будет славен великий Осирис! Могущество, величие, слава! Ах! Это слишком!
Унис взял у него цветок и снова положил в углубление в камне, потом опустился перед юношей на колени и поцеловал край его белой одежды со словами:
— Тебе воздает честь твой самый преданный подданный! Приветствую тебя, Сын Солнца!