— Ведьма! Колдунья! — донеслось со всех сторон. — Сознавайся, где его ослепили? Мы хотим знать, где сокровище!
— Что там происходит? — спросил Миринри, посмотрев на Ату.
— Не знаю, — ответил тот.
Женщина продолжала кричать, а к ней со всех сторон с руганью и проклятиями бежала разъяренная пьяная толпа. Танцовщицы и музыкантши в страхе разбежались, побросав инструменты, которые тут же были безжалостно растоптаны.
Вдруг над всей этой пугающей неразберихой взвился чей-то звучный голос:
— Надо ее ослепить в отместку за беднягу Нуфера!
— Да, надо выжечь ей глаза! — взвыли сотни голосов. — Раскалите какую-нибудь железяку! Пусть лучше пожелает нам удачи!
— И покажет, где сокровище! — раздался тот же голос.
Услышав такие слова, Миринри рванулся вперед и выхватил у одного из эфиопов бронзовую секиру. Сильной рукой он, как былинку, поднял вверх тяжелое оружие и, прежде чем Ата и Унис успели его удержать, бросился на пьяных, крича на ходу:
— Остановитесь, презренные! Остановитесь, иначе всех уложу!
— Миринри! — крикнул Унис.
Но юноша не услышал голоса человека, который его вырастил и был ему как второй отец. Левой рукой он с геркулесовой мощью раскидывал пьяных, а правой крутил над головой секиру, угрожая опустить ее на чью-нибудь голову. А тем временем в гуще толпы раздавался все тот же отчаянно звонкий женский голос:
— Вместилище огня! Душа лесов! Светоч сумрака! Дух ночи! Откройся мне и прокляни всех этих негодяев! Ампе́, Мирипе́, Ма, Тейбо Вуворе, к вам взываю!
— Давайте-ка за ним! — быстро сказал Ата, повернувшись к эфиопам. — Держите оружие наготове и, если начнут сопротивляться, не щадите никого.
— Оружие! — властно потребовал Унис. — У меня еще крепкая рука!
Ата выхватил из-за пояса один из двух медных кинжалов с широким и очень острым лезвием и протянул ему.
— Вперед! — скомандовал он сразу.
Миринри пробивал себе дорогу в толпе. Он был похож на Геркулеса или, скорее, на разъяренного льва.
— Расступись! — кричал он. — Горе тому, кто тронет эту женщину!
Эфиопы уже спешили ему на подмогу. Все как на подбор крепкие, мускулистые, они имели явный перевес над египетскими матросами и рыбаками, которые еле держались на ногах от выпитого вина. Они мощным клином шли сквозь толпу, а пьяная компания, опомнившись от первого испуга, пыталась зажать Миринри и не давала ему пройти к девушке, которая продолжала звать на помощь всех подземных богов. Эфиопам удалось наконец сильным рывком смять пьяную орду и отбросить ее к пальмовой роще, окружавшей место праздника.
Девушка осталась одна, и теперь Миринри смог к ней подойти. Она была необыкновенно хороша, с прекрасным телом, с гривой длинных черных волос, рассыпанных по плечам, а не заплетенных в замысловатые косы, как у женщин Нижнего Египта. Глаза ее сверкали каким-то странным огнем, пронизывающим, как острие меча. Ее лицо отличала дивная чистота линий, а на коже необычного цвета, сравнимого разве что с позолоченной бронзой, играли розоватые отблески, и все это вместе производило неизгладимое впечатление. Грудь ее прикрывали золоченые металлические чашечки, талию перехватывал разноцветный пояс с серебряным шитьем, завязанный спереди узлом, так что концы его свешивались до земли. Короткий калазирис в белую, голубую и красную полоску был сшит из трех полотнищ, и среднее из них острым мысом доходило до колен. Босые ноги унизывали золотые кольца с тонкой резьбой и с крупными изумрудами. На руках тоже красовались богатые браслеты, а на грудь спадало роскошное ожерелье из бирюзы, которому позавидовала бы сама жена фараона.
— Кто ты? — спросил Миринри, пораженный колдовской красотой девушки, а особенно необычным блеском черных глаз.
— Колдунья Нефер, — ответила девушка, пронзив фараона взглядом.
— А за что эти пьянчуги хотели тебя убить?
— Я умею читать будущее, и они требовали, чтобы я им сказала, где скрыто сокровище храма Кантапека.
— Зачем же ты сюда пришла?
— Я всегда иду туда, где искрится веселье.
— Хочешь пойти со мной?
— Куда?
— На мою лодку. Если ты здесь останешься, пьяные тебя убьют.
В бездонных зрачках колдуньи вспыхнула искра, по телу пробежала дрожь.
— Ты красивый и храбрый, — сказала она. — Мне такие нравятся. К тому же я обязана тебе жизнью.
— Поторопись, Миринри, — сказал Унис. — Пьянчуги возвращаются, и теперь они вооружены. Бежим!
Юный фараон гневно огляделся и стиснул секиру, словно собирался отбиваться от настоящего урагана. Потом взял девушку за руку и потащил прочь.
— У меня на лодке тебе ничего не будет угрожать.
А пьяная орда, опомнившись от удивления, уже выбегала из-за пальм и орала:
— Смерть чужестранцам! Принесем их в жертву Бастет!
Это уже были не те беззащитные подвыпившие люди, что плясали вокруг амфор с пальмовым вином. Теперь у них были луки, копья, бронзовые палки для отражения ударов, напоминающие средневековые франджиспады,[46] медные кинжалы односторонней заточки, похожие на оружие Меровингов, бронзовые топоры, пики с серповидными наконечниками и здоровенные ножи с длинными изогнутыми лезвиями. Некоторые успели даже облачиться в рубахи из грубой ткани с нашитыми на них тонкими металлическими пластинами, которые защищали от стрел.
Количество выпитого вина и численное превосходство придавали им смелости, и они дерзко напирали, как стая голодных волков, ругаясь, улюлюкая и стараясь не давать путникам перейти на травяной остров, а с него на парусник, где они были бы в безопасности.
Увидев, что они ускорили шаг, Ата вытащил из-за пояса саб, особый вид диагональной флейты, и с силой подул в нее. В воздух взвились резкие, визгливые звуки, которые, должно быть, услышали и на другом берегу Нила. И тотчас же эфиопы, занятые выкашиванием морской травы, бросили работу и, как легион демонов, кинулись через травяной остров, крутя над головами тяжелыми бронзовыми секирами.
— Скорее! — крикнул Ата. — Бегом!
Миринри, держа за руку колдунью, которую, впрочем, не особенно напугала ярость схватившей ее пьяной толпы, двумя ударами топора уложил двоих, пытавшихся нацелить в него копья, и в несколько прыжков достиг берега реки. С тыла его прикрывали четверо эфиопов, Унис и Ата, удерживая толпу на расстоянии.
Жрец, несмотря на преклонный возраст, сражался с такой отвагой, что все изумились. Можно было подумать, что, вместо того чтобы на религиозных празднествах оглашать храмы звуками систры, он всю жизнь только и делал, что ловко управлялся с оружием. Сверкая глазами, разгоряченный яростью, он орудовал тяжелой секирой не хуже любого из солдат и с необыкновенной ловкостью отбивал все сыпавшиеся на него удары.
— Спасайся, Миринри! — крикнул он. — Для этого сброда достаточно меня одного!
Его бы, несомненно, смяли вместе с товарищами, если бы с реки вовремя не подоспели эфиопы и не вырвали их из рук озверевших пьяных. Этих великанов из Верхнего Египта побаивались даже фараоны, которым много веков спустя пришлось на себе испытать их храбрость и отдать им трон. Они с быстротой молнии прикрыли Миринри и его спутников и набросились на атакующих, с дикими криками безжалостно круша всех, кто подходил ближе. В руках этих атлетов секиры в буквальном смысле слова разрубали напополам тех, кто не успел удрать, или наносили им серьезные увечья, без надежды на выздоровление. Достаточно было отразить две атаки пьяной толпы, чтобы отбросить ее к пальмовой роще, где вопили перепуганные музыкантши и танцовщицы.
Убедившись, что Унису и Ате не угрожает опасность, Миринри, держа за руку колдунью, перепрыгнул на плавучий остров и осторожно, чтобы не провалиться сквозь переплетение водорослей, перебрался на парусник. Эфиопы бегом догоняли их, пропустив вперед Ату и Униса, ибо упорная пьяная толпа снова пошла на приступ, осыпая их дождем стрел и бросая дротики с острыми медными наконечниками.
— Все на борт! — крикнул Миринри, помогая девушке подняться по веревочному трапу, свисавшему с борта лодки.
Эфиопы не заставили его повторять приказ, поскольку были уже не в состоянии сдерживать неожиданно разросшуюся орду. Они быстро вскарабкались на лодку, кто по трапу, кто по канату, и присоединились к команде на палубе.
— Приготовьтесь к обороне, — сказал Ата. — Здесь есть луки и щиты. Придется немало постараться, чтобы успокоить этих бродяг.
— Думаешь, они нападут? — спросил Миринри.
— В покое они нас не оставят, мой господин, — ответил египтянин. — Они слишком много выпили, и вино ударило им в голову. Надо было позволить им прикончить эту колдунью, которую мы совсем не знаем. Ты допустил промах, который будет нам дорого стоить.
— Если я на самом деле фараон, то мой долг — защищать слабых и поддерживать своих будущих подданных, — гордо ответил Миринри. — Отец на моем месте поступил бы точно так же.
— Это правда, — сказал Унис. — Я восхищен твоей храбростью и твоей мудростью, Сын Солнца. Я никогда тобой так не гордился, как сегодня. Однажды ты вытащил из пасти крокодила царевну, сегодня спас незнакомую бедную девушку. Это истинное великодушие истинного фараона. Ты будешь столь же велик, как и твой отец.
— Но эти люди могут убить будущего царя Египта, — ответил Ата. — Мы застряли в траве, а перед нами враг, в десятки раз превосходящий нас численностью.
— Мой отец не считал халдейские орды, когда разбил их на Красном море, — сказал Миринри. — В моих жилах течет кровь великого воина, и я тоже не стану считать врагов. Щит и меч! Вперед, эфиопы, враг перед нами!
Пьяных, казалось, охватил настоящий пыл сражения. Подбадривая себя криками и размахивая оружием, они попрыгали на плавучий остров. В них уже не осталось ничего человеческого. Все превратились в свирепых воинов, в руках у них появились щиты, у кого квадратный, у кого овальный с голубым рисунком, у кого длинный с зубцами по верхнему и нижнему краю. И у всех на головах оказались кожаные шлемы. У каждого шлема имелись вертикальные прорези для ушей.