В два гребка он доплыл до шлюпки, где эфиопы вовсю работали веслами, передал им Нефер и без всякой посторонней помощи сам вылез из воды в шлюпку и уселся на скамейку. Похоже, его что-то сильно беспокоило.
— Она не умерла, правда? — спросил он у Аты, который спрыгнул в шлюпку вместе с гребцами.
— Нет, мой господин, — ответил египтянин, держа Нефер на руках. — Сердце бьется, и скоро она придет в себя. Зачем же ты рисковал жизнью ради этой колдуньи? Крокодил был огромный и сильный и вполне мог перекусить тебя пополам.
Миринри пожал плечами и улыбнулся. Потом помолчал и ответил:
— Властитель должен печься о безопасности своих подданных, если я действительно властитель.
— Ты в этом сомневаешься? — с удивлением спросил Ата.
— Нет, — ответил Миринри.
Шлюпка подошла к паруснику. Миринри ухватился за брошенный ему конец и поднялся на палубу, где его в великом волнении дожидался Унис.
— Ты истинный сын великого Тети, — сказал ему старик. — Твой отец поступил бы точно так же. Сначала был лев, теперь крокодил.
— Это был не тот крокодил, что гнался за царевной, — сказал Миринри и прибавил, словно говоря сам с собой: — Нет, тело этой девушки не вызвало у меня такого трепета. Кровь не заговорила.
13Татуировка Нефер
Бо́льшая часть населения Древнего Египта поклонялась омерзительной амфибии, которая символизировала собой, да и сейчас символизирует, ненасытность, хищность и разрушительное начало. Поклонение было небескорыстным, поскольку аллигаторы приносили немалую пользу, уничтожая рептилий меньшего размера. Из крокодила сделали что-то вроде полубога, посвятив его Тифону,[48] гению зла, чей гнев крокодил был призван усмирять.
Этим малосимпатичным чудовищам поклонялись в Великом Гераклеополисе, Фивах, Копте и Омбо, возле которого располагался даже город, именуемый Городом Крокодилов. А в Мемфисе особым почтением пользовался вид крокодилов, ныне, возможно, исчезнувший. Представители этого вида были гораздо менее свирепы и прожорливы, и древние египтяне называли их «серхус».
Жрецы Мемфиса держали их в специально вырытых бассейнах, приручали и украшали драгоценностями — браслетами, ожерельями, серьгами. На них надевали даже шляпы, чтобы защитить голову от жарких лучей солнца. Что еще? На религиозных праздниках им выделялись лучшие места, и в тот день, когда отмечался праздник Тифона, верующие спешили угостить их огромным количеством всяческой еды, которую именовали священной, и даже вином! Похоже, в те древние времена не гнушались соком, что завещал нам праотец Ной.
Когда же крокодилы умирали, их тела аккуратно бальзамировали солью, кедровым маслом и различными специями, затем помещали в большие урны, очертив круг вокруг каждой из них, и справляли специальный обряд.
В некоторых городах, и особенно в Мемфисе, поклонение этим людоедам доходило до того, что, если кто-то по несчастью попадал им в пасть и от человека что-нибудь оставалось, останки тщательно собирали, бальзамировали и с почестями хоронили в лучших усыпальницах города. Если же дело касалось высочайшей особы, то останки захоранивали прямо на том месте, где человек нашел свою смерть. И никто из родственников или друзей не смел притронуться к останкам после того, как жрец провел священный круг, ибо теперь считалось, что покойный стал по природе выше простых смертных… и все потому, что не успел удрать, прежде чем его наполовину съели!
По этим примерам можно судить, насколько велики были предрассудки и фанатизм народа, достигшего вершин цивилизации Древнего мира.
Надо, однако, заметить, что не все египтяне почитали крокодила как полубога, поскольку у каждой провинции и у каждого города было свое священное животное, и поклонялись ему по-своему. А потому часто случалось, что в провинции, граничившей с той, где воздавали почести крокодилам, этот культ считался омерзительным. И на почве таких противоречий возникали кровопролитные стычки.
К примеру, обитатели Элефантины в мерзкой рептилии видели только врага человека и, вместо того чтобы ему поклоняться, нещадно его гоняли и охотились на него, не гнушаясь крокодильим мясом, хотя оно и отдавало мускусом.
После героического поступка юного фараона маленький парусник шел своим путем, подгоняемый легким южным бризом. Вода в Ниле медленно прибывала, постепенно накрывая и папирус, которым заросли берега, и широкие листья лотосов. Вода понемногу утрачивала свой зеленоватый цвет и становилась красной, словно в нее вылилось огромное количество крови. Время от времени с протяжным ревом накатывала высокая волна, и парусник сотрясался.
Миринри после спасения колдуньи, казалось, снова впал в свои обычные фантазии. Он сидел на привычном месте, на полуюте, словно его беспримерный поступок и опасность, которой он подвергся, были всего лишь игрой. Казалось, он полностью позабыл о Нефер, которую вытащил из воды без чувств.
Унис и Ата сразу занялись девушкой и велели перенести ее в кормовую каюту. То ли от сильного волнения, то ли оттого, что наглоталась воды, но она пока не пришла в себя. Унис хлопотал над ней, чтобы восстановить дыхание, и изо всех сил растирал ей тело. И вдруг резко вскрикнул:
— Не может быть! Неужели я ослеп? Ата, посмотри! Глазам своим не верю!
Легкая разноцветная ткань, покрывавшая тело девушки, сползла, и на одном из бронзовых, прекрасной формы плеч старый жрец с огромным удивлением увидел синюю татуировку: маленькую змейку и голову черного грифа.
Услышав крик старика, Ата быстро подошел к ложу, где лежала девушка.
— Символ власти! — воскликнул он. — Символ фараонов, Сынов Солнца!
— Ты видишь?
— Да, Унис.
— Значит, девушка солгала, сказав, что она нубийская царевна! Такую татуировку имеют право носить только фараоны.
— Это верно, Унис, — отозвался Ата, с нарастающим удивлением глядя на змейку, ярко выделявшуюся на правом плече девушки.
Старик скрестил руки на груди и поглядел на Ату:
— И что ты на это скажешь?
— Что эта девушка, должно быть, принадлежит к царской семье, — отвечал Ата. — Символ ясно об этом говорит. И никто не осмелился бы носить такую татуировку, если бы не имел на это права. Тому, кто велит запечатлеть на своем теле такой знак, грозит смерть, и смерть мучительная. Ты это знаешь лучше меня, Унис, ведь ты…
— Молчи! — резко оборвал его старик. Он задумался, пристально глядя на Нефер, которая все еще не пришла в себя, хотя дышала уже свободно.
— Неужели Миринри спас девушку из царского рода? Но почему она в такой одежде?
— Тогда он бы ее узнал, — сказал Ата.
— Ты долго жил при дворе Пепи. Ты хорошо знаешь, сколько у него дочерей?
— Одна-единственная — Нитокри.
— И больше ни одной?
— Нет.
— Ты уверен?
— Уверен, Унис.
— А… другая?
— Твоя?
— Молчи, Ата! — хрипло произнес старик. — Где она? Она никак не давала о себе знать?
— Она исчезла, может быть, ее убил Пепи. — Лицо старика исказила болезненная гримаса, но лишь на короткий миг. — Настанет день — и Пепи мне за все ответит, — мрачно произнес он, словно разговаривая сам с собой.
Глаза его снова впились в плечо Нефер, в урей, царский знак, который все еще был открыт.
— Да, — задумчиво сказал он после нескольких минут молчания. — Эта девушка наверняка принадлежит к царской семье, но Пепи по неизвестной причине держал ее вдали от двора, и ее никто не знал. Может, ее мать была еврейкой?
— Мне тоже пришло на ум такое подозрение, — сказал Ата.
— А может, халдейкой?
— Может быть.
— Оставь меня одного, Ата, и пусть никто не входит. Нефер начала приходить в себя.
Девушка и вправду пошевелила правой рукой, словно кого-то отгоняя, потом глубоко вздохнула. Ата на цыпочках вышел и закрыл за собой дверь.
Старик продолжал разглядывать Нефер, словно пытаясь найти в прекрасном лице колдуньи какой-то особенный знак, но не находил и время от времени нетерпеливо и сердито качал головой и бормотал:
— Слишком много времени прошло.
Вдруг Нефер снова пошевелилась, и с ее губ, как вздох, слетело имя:
— Миринри!
Унис нахмурил лоб, потом снова успокоился.
— Она его любит, — прошептал он. — И она тоже царского рода, но не так враждебна ему, как другая. Если ей удастся пробить брешь в сердце Миринри и изгнать из него другую, это будет удача. Кто знает?
Он взял девушку за руку и легонько тряхнул:
— Открой глаза, Нефер. Мне надо с тобой поговорить.
Девушка вздохнула, потом ее веки медленно поползли вверх, и глаза, полные все того же напряженного огня, остановились на Унисе.
— Это ты, мой господин… — сказала она.
Потом, словно сразу восстановив силы, она рывком села на ложе и быстро прикрыла плечо с символом власти.
— А Миринри? — спросила она с тревогой.
— За него не бойся, — ответил Унис. — Сын Солнца не позволит крокодилу себя сожрать.
— Я его здесь не вижу.
— Он на палубе.
На несколько мгновений прекрасное лицо колдуньи исказила гримаса боли.
— Он все время думает о другой, — прошептала она.
— Ты упала или прыгнула в воду, Нефер? — вдруг спросил Унис.
— Почему ты меня об этом спрашиваешь, мой господин? — вздрогнула девушка.
— А потому, что в тот момент лодка была почти неподвижна и волна уже прошла. Танцовщица, обладающая ловкостью и легкостью ястреба, не могла потерять равновесие и оступиться. Ты не упала, ты бросилась в воду.
Нефер смотрела на него, ничего не отвечая, однако от пристального взгляда старого жреца не укрылось, что она очень смущена.
— Ты хотела испытать Миринри? Узнать, любит ли он тебя? Ведь так? — не унимался Унис. — Хотела удостовериться, поступит ли он ради тебя так же, как поступил ради царевны?