— Предоставь это мне, Сын Солнца, — сказала Нефер. — Разве я не колдунья? Я стану предсказывать судьбу жителям города, а ты, мой господин, будешь моим телохранителем. Кто же заподозрит, что под видом бродячего артиста по улицам города разгуливает фараон?
— А эти люди? — спросил Унис. — Они нас не выдадут?
— Как только покажется Мемфис, велим бросить их в Нил, — ответил Ата. — Они всего лишь жалкие рабы, и смерть для них будет освобождением.
— И что же, они нам служили, а мы их убьем? — с упреком сказал Миринри. — Эти люди станут моими подданными, если судьба будет ко мне благосклонна, и я не хочу начинать свое царствование с убийства. Теперь, когда воздух Мемфиса, воздух власти и безграничного величия коснулся моих губ, отдавать приказы буду я.
— Вот что значит кровь! — сказал Унис, с гордостью глядя на Миринри. — Никогда еще в Египте не было столь великого монарха. — А потом тихо прошептал, и в глазах его вспыхнул пугающий огонь: — Мы убьем Пепи! И мои восемнадцать лет изгнания будут отомщены!
Все замолчали, а лодка между тем скользила, покачиваясь, по поверхности огромной разлившейся реки. Глаза путников обратились на север, туда, где на ярком горизонте должны были показаться грандиозные пирамиды, окружающие горделивый Мемфис, гигантские храмы и обелиски, огромные плотины, которые в те далекие времена, пять тысяч лет назад, считались чудесами света, да и сейчас считаются.
На берегах начали появляться признаки присутствия человека. То здесь, то там на небольших холмах, куда не доходили при разливе воды Нила, виднелись храмы, зубчатые крепости с наклонными стенами, гигантские прямоугольные заграждения с виртуозно обтесанными углами. Внутри заграждений, словно заключенные в рамки, возвышались исполинские статуи с накладными бородами и в плоеных набедренных повязках. По бокам статуй стояли статуэтки божеств.
Эти заграждения служили дамбами и были построены, чтобы разлившийся Нил не вторгался на плодородные поля и не уничтожал посевы. И каждую дамбу охраняло какое-либо божество. Вот Хатхор, у которой между длинными коровьими рогами виднеется множество символов, и обязательно — круг солнца. Вот Осирис, торжественно восседающий на троне, со скрещенными на груди руками, вот колоссальные статуи Мемнона и Рамзеса. А вот фигура Менеса, основателя Мемфиса, первого царя первой египетской династии, правившего семь тысяч лет назад, когда ни Афины, ни Рим, да и ни один человек в мире о них даже не догадывался.
По широкой реке поднимались и спускались барки. Одни из них, легкие, с сильно загнутым носом, были сделаны из связанных в пучки стеблей папируса. Такие лодки и теперь в ходу среди обитателей тех районов Нубии, где еще сохранились эти ценные растения. Другие же, напротив, гораздо больше по размерам, были сделаны из прочного дерева и снабжены квадратным парусом. На них обычно перевозили тяжелые каменные плиты, предназначавшиеся для очередных гигантских сооружений. Ведь все египетские фараоны были одержимы идеей оставлять повсюду знаки своего величия, состязаясь в грандиозности монументов, храмов, обелисков или пирамид, призванных напоминать о них потомкам.
Лодка, на которой плыл Миринри со своими друзьями, спокойно спускалась по реке. На нее никто особенно не обращал внимания, все считали, что солидная барка явно плывет с верховьев Нила с грузами для Мемфиса. Однако, чтобы не привлекать внимания и не вызывать любопытства лодочников и жителей побережья, Сын Солнца переоделся в простой кожаный передник и надел на голову шапочку из дубленой кожи, по форме напоминавшую полушлем. А Унис сменил свою длинную жреческую одежду на двойной, завязанный спереди набедренник-схенти, а на голову водрузил огромный парик, делающий его совершенно неузнаваемым, особенно в сочетании с накладной бородкой. Только Нефер осталась в прежней одежде, но ей, как и подобает колдунье и предсказательнице, надо было выглядеть на публике роскошно.
Часы тянулись медленно, лодка двигалась без остановок.
А Миринри внезапно охватило сильное возбуждение, словно близость Мемфиса странным образом перевернула все его существо. Тут смешались и надежда снова увидеть околдовавшую его юную царевну, спасенную из пасти крокодила, и нетерпение вырвать власть у Пепи и крикнуть в лицо несметной толпе: «Я сын великого Тети! Верните трон Сыну Солнца!» Что просыпалось в нем? Кровь влюбленного или кровь воина, жаждущего славы, власти и величия? А может, и то и другое сразу?
Нефер не сводила с него глаз и, воспользовавшись моментом, когда Унис и Ата отправились на корму поговорить с капитаном, подошла к юноше, который сидел на носу, впившись взглядом в горизонт.
— Что ты высматриваешь, мой господин? — мягко спросила она.
— Мемфис, — сурово ответил юный Сын Солнца. — Может, он никогда мне не покажется? Можно подумать, он от меня убегает.
— Тебе так не терпится его увидеть?
— Вот если бы ты любила человека, а он бы все время от тебя ускользал, разве ты не искала бы его глазами пристально, жадно?
— Так ты ищешь Мемфис или девушку, которую любишь?
— Сейчас — столицу Нижнего Египта, которую мой отец спас от азиатских варваров, — ответил юноша.
— А потом?
— Что ты хочешь сказать, Нефер?
— А потом — царевну, верно?
— О ней я подумаю потом, если будет время.
— Разве жажда власти может затмить любовь?
— Кто знает?
— Нет, Миринри, нет, Сын Солнца.
Юноша опустил голову, и по его лицу пробежала тень.
— Тебе неспокойно? — снова спросила Нефер после короткого молчания.
— Может, все дело в воздухе Мемфиса, который я вдохнул, — ответил юный фараон. — В том самом воздухе, напоенном властью и величием, что еще в детстве наполнил мне легкие. Я не знаю, в чем дело, но чувствую внутри нечто такое, чего никогда не ощущал в пустыне. Там, среди песков и журчащих вод Нила, под большими пальмами с широкими листьями, что шевелил теплый дневной ветерок и выстуживал холодный ночной бриз, сердце мое не сбивалось с ритма. Я не грезил ни о славе, ни о почестях, ни о величии. Рассветы и закаты были похожи друг на друга, но сейчас я непостижимым образом проснулся. Мне хочется зарычать, как рычит молодой лев, у которого окрепли когти, и он полон сил и может проглотить…
— Что? — с сардонической ноткой в голосе поинтересовалась Нефер.
— Не знаю, может, весь Египет, а может, царский двор, где я родился и откуда меня похитили, чтобы дать мне время вырастить зубы.
— Но там, при дворе, живет девушка, спасенная тобой из пасти крокодила. А ты хочешь его уничтожить.
— Замолчи, Нефер! — в гневе крикнул Миринри.
— Но ведь другая девушка, тоже избавленная тобой от жутких зубов, сидит рядом, а не на ступенях трона, — невозмутимо продолжала Нефер.
И в этот раз Миринри тоже ничего не ответил. Он пристально вглядывался в сверкающие точки с красными пятнышками сверху, которые ярко выделялись на быстрой мутно-белой речной воде.
— Что это там блестит? — воскликнул он, нахмурив лоб.
Унис и Ата их тоже заметили с носа лодки, и лицо старого жреца смертельно побледнело, а в глазах зажегся страшный, жестокий огонь.
— Это он! — с непередаваемой ненавистью в голосе крикнул старик. — Только он один владеет золочеными лодками с красными парусами!
Услышав эти слова, Миринри с живостью обернулся, и его поразило свирепое выражение лица Униса. Раньше он его никогда таким не видел, а ведь бок о бок со старым жрецом провел в пустыне много лет.
— Кто — он? — спросил юноша.
Унис секунду помедлил, а потом сказал:
— Человек, которого тебе, сын великого Тети, возможно, когда-нибудь придется убить.
— Пепи? — крикнул юноша.
— Это может быть только он. Он поднимается по Нилу, чтобы удостовериться, все ли в порядке с разливом. Только фараон может позволить себе передвигаться с такой пышностью. Будь благоразумен — смотри и молчи! Когда-нибудь и у тебя все это будет, если последуешь моим советам и научишься терпеливо ждать.
— Ах! — только и смог выговорить Миринри, и его лицо стало не менее выразительным, чем лицо Униса.
Он огляделся и, заметив висящий на фальшборте лук с колчаном, полным стрел, медленно подошел к смертельному оружию и коснулся его рукой, пробормотав сквозь зубы:
— Молодой лев не знает терпения, когда голоден.
Сверкающие точки вырастали на глазах, поскольку барку несло сильным течением навстречу. А течение становилось все сильнее с каждой минутой, приближаясь к огромной дельте, которая ветвилась на множество проток и ручейков, несущих воды священной реки к морю.
Очень скоро они оказались перед самой флотилией. Ее составляли шесть золоченых лодок с очень высокими носами и зелеными рострами в виде сфинксов с длинными бородами, слегка закрученными снизу. В центре каждой лодки имелся пестро раскрашенный льняной навес, который поддерживали тонкие резные посеребренные колонны. Над первой лодкой взлетали огромные квадратные и полукруглые опахала из разноцветных перьев, скрепленных золотой пластиной с уреем. Виднелись и ярко раскрашенные льняные зонтики с длинной бахромой и золотыми ручками. Сорок роскошно одетых гребцов быстро работали длинными веслами, украшенными драгоценными камнями.
А в центре лодки, там, где летали опахала с длинными древками, на раззолоченном возвышении, утопая в подушках, возлежал пожилой человек в высокой красно-белой короне с уреем, с которой спускались на грудь концы платка-немеса. На плечах у него была короткая накидка, а на бедрах — схенти с широким четырехцветным треугольником спереди. Полосы на треугольнике сияли красным, белым, зеленым и голубым.
Миринри впился глазами в этого человека, обвешанного символами власти, со знаком жизни и смерти на голове.
— Он кто — царь или какой-нибудь знатный царедворец? — быстро спросил он Униса, который тоже пожирал лежащего глазами.
— Это Пепи, — осипшим голосом ответил старик.
— Узурпатор?
— Да!
Царская лодка проходила в этот момент шагах в пятидесяти от них. Миринри быстрым движением схватил висевший рядом лук и так же проворно достал стрелу.