— Ты у себя дома, — произнес Пепи, повернувшись к Миринри, в изумлении глядевшему на просторный, роскошный зал, и приказал оруженосцам: — Займитесь молодым царевичем. Я буду ждать его в тронном зале.
— Мы увидимся? — спросил юноша у Нитокри.
— Да, мой повелитель, — ответила девушка. — Я тоже там буду.
Миринри провели в прохладную туалетную комнату, тоже сиявшую белым мрамором, и поручили заботам юных ассирийских рабов. Полчаса спустя он вышел оттуда вымытый, надушенный, накрашенный и одетый, как подобает царевичу. За ним следовал эскорт из придворных и оруженосцев.
На него надели парик, а сверху водрузили высокую красно-белую корону с золотым уреем надо лбом. Из-под короны спускались на плечи концы полосатого платка-немеса. Короткий плащ из белейшего льна был сколот бесценной заколкой из рубинов и изумрудов, а бедра обвивал схенти, затканный металлической нитью, с большим золотым треугольником с разноцветной глазурью. На ногах были сандалии с золочеными завязками.
Двенадцать гвардейцев с секирами и длинными страусовыми перьями в волосах уже дожидались его в зале, чтобы оказать ему почести, подобающие человеку божественного происхождения, и сопровождать его.
— Властитель ожидает тебя, Сын Солнца, — сказал командир отряда. — Все приглашенные уже на местах.
Они вышли из зала, прошли по длинной галерее, где окна были завешены яркими шторами из тончайшей ткани в разноцветную полоску, и вошли во второй зал, вдвое просторнее первого. Его высокий свод поддерживали два ряда колонн из розового ливийского мрамора.
Миринри застыл на пороге, пораженный великолепием зала. Стены были отделаны зеленым мрамором с красивейшим природным рисунком, потолок искусно расписан, а пол сверкал золотой мозаикой. По углам зала взлетали вверх струи душистой воды, бившие из фонтанов в форме чаш, каждую из которых держали четыре карлика из красного камня. Огромные вазы из ляпис-лазури были полны цветов лотоса и роз, источавших дивный аромат.
В центре зала в два ряда стояли тридцать столиков, накрытых разноцветными льняными скатертями и уставленных золотыми и серебряными тарелками и чашами всех форм и размеров, покрытыми искусной резьбой. В небольших амфорах стояли пальмовые листья. Перед каждым столиком на ковре с мягкими подушками возлежал в ожидании трапезы высокий гость, а за его спиной хорошенькие рабыни освежали воздух опахалами из страусовых перьев.
В конце длинных рядов колонн стоял такой же низкий, как остальные, но более просторный стол, и за ним на шкурах пантеры возлежали Пепи и Нитокри. За их спинами в высоких золотых амфорах стояли восемь опахал с длинными ручками, и восемь рабов время от времени окунали опахала в душистую воду и обрызгивали монарха и его дочь.
— Входи, царевич, — сказал Пепи, видя, что Миринри остановился. — Твое место рядом со мной.
Чуть поколебавшись, юный фараон прошел между двумя рядами столиков, а сановники вскакивали и низко кланялись ему. Он сел рядом с Пепи на шкуру пантеры. Его сияющие глаза, казавшиеся сегодня еще больше и выразительнее, чем всегда, вместо того чтобы смотреть на Пепи, остановились на нежных, с поволокой глазах царевны.
— Вот жизнь, о которой я мечтал в песках пустыни, — сказал он. — Вот моя мечта, и она сбывается.
Пепи вздрогнул, потом его губы скривились в саркастической усмешке.
— Так, значит, ты много лет прожил в пустыне? — спросил он юношу.
— Да, — отозвался Миринри.
— И мечтал о величии и роскоши Мемфиса.
Юный фараон на мгновение задумался и сказал:
— Нет, я все время думал не о роскоши двора фараонов, а о глазах девушки, которую вырвал из рук смерти и которая в моих руках, может быть, испытала первый душевный трепет.
Нитокри смотрела на него с улыбкой.
— Я тоже о тебе не забывала, — сказала она. — Бессонными ночами я часто видела тебя, и тайный голос говорил мне, что я тебя встречу снова и что тот, кто сжимал меня в своих руках, человек не простой. Наша кровь поняла это, кровь богов.
Пепи нахмурился.
— Потом расскажешь мне, почему ты столько лет прожил в пустыне, вдали от роскоши Мемфиса, — сказал он. Затем, обернувшись к рабам, ожидавшим приказаний, распорядился: — Разливайте!
— За тебя, отважный юноша, за то, что ты спас меня от смерти и сохранил отцу его дочь, — сказала Нитокри, протянув свою чашу Миринри.
— За тебя, о которой мечтал так долго, — ответил Миринри, протянув ей свою.
Пепи свою чашу даже не поднял, она так и осталась стоять на столе. Лоб его еще больше нахмурился, и он бросил на обоих полный гнева взгляд.
В этот момент в зал вбежали нарядные девушки. Это были танцовщицы и музыкантши, а возглавляла их красавица с огромной розой в руках. Она остановилась перед столиком, глядя на царевну и Миринри, и сказала под нежные звуки арф и гитар:
— Осирис, Сын Солнца, утомившись от ласк и поцелуев Хатхор, египетской Венеры, однажды покинул дневную звезду и после долгого полета спустился на землю в поисках новых приключений. Он олицетворял собой любовь. Пронизав небесное пространство, он приземлился прямо возле нашего Нила. И там, на бархатистых песках священной реки, среди папируса и лотосов, наполнявших легкие, как лаской, восхитительным ароматом, он увидел спящую на шкуре пантеры девушку. «О, как ты прекрасна!» — промолвил Осирис. «О, как ты прекрасен!» — ответила девушка, просыпаясь.
Их увидел Сотис, злобная небесная звезда, и, воспылав ужасным гневом, поразил влюбленных огненным лучом Ра. Тела их сразу же превратились в пепел, но разъять слившиеся в страстном поцелуе губы Сотис не смог. Из их поцелуя родилась эта роза, а острые солнечные лучи стали шипами. Это тебе, дочь великого фараона!.. Дарю тебе поцелуй прекрасной девушки и Сына Солнца.
Нитокри взяла цветок, но не стала втыкать его в волосы, а протянула Миринри с ослепительной улыбкой:
— Как губы Осириса слились с губами прекрасной девушки, пусть так же сольются однажды губы спасителя с губами спасенной. Это тебе, сохрани ее на память обо мне.
Пепи снова метнул в девушку свирепый взгляд, но ничего не сказал.
— Бросайте розы, — сказала Нитокри, протянув руку к потолку.
Усевшись среди колонн, музыкантши играли прелестный марш, рабы и рабыни разносили приглашенным амфоры с белым и красным вином и пивом, сладкие пирожки и всяческие лакомства, а со свода мягко и бесшумно летели мириады лепестков роз и лотосов, плотным ковром укладываясь у ног гостей.
Нитокри, разгоряченная вином с ливийских склонов, весело болтала с Миринри, пуская в ход все свое очарование и красноречие, а Пепи пристально вглядывался в лицо Миринри из-под полуприкрытых густых ресниц, и по губам его пробегала жестокая издевательская усмешка. Гостеприимство, оказанное сыну великого Тети, явно не было искренним.
Когда воистину лукуллово пиршество завершилось (а древние египтяне, как и римляне, любили побаловать себя бесконечными переменами блюд и всяческими изысками), фараон встал и величественным жестом попросил всех гостей, уже изрядно пьяных, удалиться. Сановники поднялись с мест и с помощью рабов и рабынь разошлись по покоям, в которые вели многочисленные двери, по галереям и тенистым садам дворца.
— Ты тоже ступай, — сказал он Нитокри, которая сидела, прильнув к Миринри. — То, что я скажу царевичу, не должен знать никто, кроме меня и него.
— Отец! — встревожилась Нитокри.
— Он Сын Солнца, — повторил Пепи. — Ступай!
Девушка взяла розу, лежавшую перед Миринри, и поцеловала ее.
— «Я люблю тебя», — сказал Осирис, спустившись с неба, прекрасной девушке. Он тоже был Сыном Солнца.
— «Я люблю тебя», — ответил юноша. «Как ты прекрасна!» — вот что он сказал еще. И она тоже была из божественного рода.
Пепи саркастически ухмыльнулся и властно указал девушке на дверь:
— Ступай! Здесь распоряжаюсь я!
Нитокри положила розу и медленно вышла, оглянувшись на Сына Солнца, который ей улыбался. Когда за ней закрылась бронзовая дверь, лицо царя приняло совсем другое выражение.
— Так, значит, — сказал он, — ты считаешь себя сыном великого Тети и, следовательно, моим племянником?
— Да, — ответил Миринри. — Я сын того, кто спас Египет от нашествия халдеев.
— И у тебя есть доказательства?
— Мне все так говорили.
— Я тебе верю. Ты изведал величие и роскошь жизни фараонов… Тебе достаточно?
— В пустыне, где я жил, я ничего подобного никогда не видел.
— Итак, ты испытал радость могущества.
— Пока нет.
— Чего же ты хочешь теперь?
— Трон, — дерзко ответил Миринри. — Ты знаешь, что он принадлежит мне.
— Почему?
— Я сын Тети, а ты отнял у меня власть.
— Чтобы править, необходимо иметь верных подданных и верных сторонников. У тебя они есть?
— У меня есть друзья моего отца.
— Где они?
— Это знаю только я, но тебе пока не скажу.
— Хочешь их увидеть?
— Кого?
— Друзей твоего отца, тех, кто должен был помочь тебе отобрать у меня трон.
— Что ты такое говоришь?
Вместо ответа Пепи взял плетку с золотым плетением, символ царской власти, и хлопнул ею. Одна из многочисленных дверей зала открылась, в нее вошел старик и низко склонился перед царем.
— Ты придворный бальзамировщик, верно? — спросил его Пепи, глядя на Миринри.
— Да, государь, — ответил старик.
— Открой вон то окно.
— Что ты такое говоришь? — крикнул Миринри, видимо очнувшись от долгого сна и почуяв опасность.
— Полюбуйся на своих сторонников, — с печальной улыбкой произнес Пепи. — Вот они!
Юноша бросился к открытому окну, и у него вырвался крик ужаса. В просторном дворе сидели на земле человек пятьсот-шестьсот, у которых были отрублены руки и сквозь повязки на культях проступала кровь. Впереди всех, возле огромной кучи отрубленных рук, Миринри увидел Ату.
— Несчастный! — вскрикнул Миринри, отпрянув от окна.