— Это мы, Эль-Кадур, — сказал он.
Араб взял факел и принялся разглядывать вновь прибывших.
Первый, папаша Стаке, судя по имени уроженец Далмации, был красивый старик лет шестидесяти. Его морщинистое, очень смуглое лицо оттеняла длинная белая борода, серые глаза смотрели живо, мускулистую грудь атлета венчала крепкая, как у быка, мощная шея.
Несмотря на возраст, он, должно быть, обладал недюжинной силой и при случае мог бы справиться сразу с двумя турками, попадись они в его мозолистые руки.
Второй был высокий, сильно исхудавший парень лет двадцати, черноглазый, с едва пробившимися усами. Он выглядел более измученным и изнуренным, чем помощник капитана, которого мощная стать делала устойчивым и к голоду, и к постоянному страху неминуемой и ужасной смерти.
Старик спокойно дал арабу себя рассмотреть, потом, увидев герцогиню, стащил с головы берет и сказал:
— Да ведь это Капитан Темпеста! Как это здорово, что такой храбрец спасся от турецких сабель.
— Хватит болтать, папаша Стаке, лучше берите-ка на абордаж вот это, — сказал лейтенант, пододвигая к изголодавшимся морякам корзины с едой, которые принесли рабы Мулея-эль-Каделя.
— Ешьте и пейте сколько хотите, турки принесут еще, — уточнила герцогиня.
— Так это турки притащили! — не унимался неисправимый болтун. — Тем охотнее мы все съедим, синьор Капитан. Жаль только, что тут нет зажаренной головы Мустафы. Слово папаши Стаке, я бы ее сожрал в два счета, и тогда бы, наверное, в мое тело вселилась окаянная душа этого мошенника, да еще и души его четырех жен в придачу. Эй, Симоне, уж ты бы мне помог ее умять, а?
Парню отвечать было некогда. Он уже вовсю работал челюстями, как акула после месяца диеты, запивая еду старым кипрским вином, и казалось, все это исчезает в бездонном колодце.
— Как бог свят! Если ты и дальше так будешь стараться, мне ни кусочка не останется. Эй, давай поделись со мной!
Герцогиня и лейтенант глядели на них с улыбкой. Только араб оставался невозмутимым, как бронзовая статуя.
— Синьор Капитан Темпеста, — произнес судовой плотник, наевшись до отвала, — у меня недостанет слов, чтобы отблагодарить вас за такую щедрость.
Вдруг он осекся и уставился на герцогиню плутоватыми серыми глазами.
— То ли папаша Стаке ослеп от дыма кулеврин, то ли вообще стал хуже видеть?
— Что вы хотите сказать, друг мой? — со смехом спросила она.
— Хотя мне больше доводилось водить знакомство со швартовыми да со смолой, чем с женщинами, я бы все-таки поклялся всеми акулами Адриатики, что вы…
— Ложитесь спать, папаша Стаке, — сказал Перпиньяно, — и дайте отдохнуть герцогине дʼЭболи, или, если вам так нравится, Капитану Темпесте.
Старый морской волк отвесил герцогине шутливый поклон, с трудом согнув спину и сняв берет, а потом пошел следом за своим юным спутником, бормоча себе под нос:
— Поступил приказ задать храпака, и я подчиняюсь, ибо приказ отдал победитель, вернее, победительница первого клинка негодяев-мусульман.
Перпиньяно подождал, пока тот задремлет, потом подошел к герцогине и тихо сказал:
— За нами следят.
— Кто? Янычары? — с опаской спросила герцогиня.
— Капитан Лащинский.
Герцогиня вздрогнула:
— Как? Он еще жив? А вы не обознались, Перпиньяно?
— Нет, синьора. Он принял мусульманство, чтобы спасти свою шкуру.
— А кто вам это сказал?
— Он сам.
— Сам?
— Я его только что встретил, он рыскал по развалинам, а незадолго до этого он видел Мулея-эль-Каделя вместе с Эль-Кадуром.
— Может быть, он выискивает наше убежище, чтобы сдать нас в руки Мустафе?
— От этого отступника, синьора, который отрекся от своей веры, можно ожидать любого скверного сюрприза. Если бы у меня был не ятаган, а меч или был бы запален фитиль пистолета, я бы не раздумывая напал на него. Он тайком за мной шел…
— До этого места?
— О нет, мне удалось его перехитрить, и он не узнал, где мы прячемся.
— Интересно, почему этот человек, в прошлом христианин, так храбро сражавшийся с Дамасским Львом, так меня ненавидит?
— Вероятно, за то, что вы, женщина, оказались храбрее его, заслужили большее уважение и одолели Дамасского Льва.
— И он догадался, что я женщина?
— Я в этом не сомневаюсь.
Араб, который все это время молчал, стоя по другую сторону ложа, на этот раз вмешался:
— Синьор Перпиньяно, — сказал он, по обыкновению холодно и решительно, — вы думаете, капитан и дальше будет шататься возле нашего убежища?
— Вполне возможно, — ответил венецианец.
— Ладно, пойду и убью его. Одним врагом и одним турком станет меньше.
— Эль-Кадур! — крикнула герцогиня. — Ты хочешь на всех навлечь беду?
— Я никогда не промахиваюсь, когда стреляю, госпожа, и запалить фитиль — пустяковое дело, — отвечал дикий сын Аравии.
— Но выстрел может привлечь дозор янычар, и тебя схватят.
— Что мне моя жизнь, когда дело идет о помощи госпоже? Разве я не твой раб?
— Они могут обнаружить и наше убежище.
— Я на них наброшусь с ятаганом и поломаю их мечи, — сказал Эль-Кадур, глядя на герцогиню сверкающими в полутьме глазами. — Я отступился от веры предков, я христианин, но достоинства не потерял: мой отец был великим аравийским воином, и я ему в этом не уступлю, госпожа. Я его сын. Он доблестно принял смерть, с оружием в руках защищая свое племя. Так почему же я не могу умереть, защищая дочь человека, который вызволил меня из рабства?
Араб выпрямился, откинув назад плащ, возвращенный лейтенантом, и в дымном красноватом свете факела его фигура обрела гигантские размеры. В руке он крепко сжимал ятаган, и лезвие посверкивало яркими искрами.
Казалось, сын пустыни превратился в льва, гораздо более свирепого, чем Дамасский Лев.
— Я его убью, — в исступлении повторял араб. — Он — соперник… синьора ЛʼЮссьера!
— Ты не выйдешь отсюда, — властно сказала герцогиня. — Повинуйся!
Эль-Кадур выронил ятаган.
— Повинуйся мне, мой верный Эль-Кадур, — повторила она гораздо мягче. — Ты должен меня охранять.
При этих словах свирепое выражение слетело с лица араба, как по волшебству.
— Да, госпожа, я впал в безумие, — проговорил он, медленно опустившись на камень. — Я потерял осторожность.
Из темного угла послышался голос папашы Стаке:
— Клянусь китовой тушей! Что, в Фамагусте вообще невозможно уснуть? Эти собаки-турки вечно устраивают дьявольский грохот своими ятаганами.
10Польский медведь
На следующий вечер, около десяти, Мулей-эль-Кадель, как и пообещал накануне, появился в каземате, соблюдя все предосторожности. С ним пришли уже не двое, а четверо чернокожих рабов, вооруженных до зубов, в тяжелых кольчугах, и каждый нес большую корзину.
Эль-Кадур уже поджидал их за баррикадой из камней и сразу открыл вход маленькому отряду.
— Синьора, — произнес Дамасский Лев, приблизившись к ложу, где лежала герцогиня. — Я поклялся на Коране, и я выполнил все, что обещал, и даже более того. Со мной турецкая одежда, оружие и шесть лучших коней албанской конницы. Есть также и ценные сведения.
— Я не сомневалась, Мулей-эль-Кадель, что вы проявите честность и великодушие, — сказала девушка, протянув ему руку. — Женское сердце трудно обмануть.
Тут посчитал нужным вмешаться папаша Стаке, который занялся вместе со своим другом бутылкой кипрского вина, принесенной накануне чернокожими рабами.
— Я никогда бы в это не поверил, но теперь вынужден признать, что среди турок есть порядочные люди. Это настоящее чудо, все равно что встречный ветер вдруг задул бы в корму.
— Мулей-эль-Кадель, — сказала герцогиня, не обращая внимания на болтовню старого моряка, — вы не заметили, не следил ли кто-нибудь за вами?
На лице турка отразились удивление и тревога.
— Почему вы об этом спрашиваете, синьора?
— Не встретился ли вам кто-нибудь по дороге?
Дамасский Лев на минуту задумался, потом ответил:
— Ну да… капитан янычар, но мне показалось, он был пьян.
— Это он! — воскликнул Перпиньяно.
— Кто? — спросил турок, внимательно на него поглядев.
— Медведь Польских Лесов, — сказала герцогиня.
— Тот капитан, которого я вышиб из седла и который потом отрекся от своей веры?
— Да, — ответил венецианец.
— И этот человек осмелился шпионить за мной? — нахмурив брови, произнес Дамасский Лев.
— Возможно, он хочет нас выследить и сдать в руки Мустафе раньше, чем мы покинем Фамагусту, — прибавил лейтенант.
Турок презрительно усмехнулся:
— Мулей-эль-Кадель значит гораздо больше, чем жалкий отступник. Пусть только попробует перейти мне дорогу, если осмелится.
Потом, сменив тон, повернулся к герцогине и сказал:
— Вы хотели знать, где мои соотечественники содержат виконта ЛʼЮссьера?
— Да, — отвечала герцогиня, рывком поднявшись и зардевшись.
— Я знаю, где он находится!
— Его увезли с Кипра?
— Нет, он в замке Хусиф и останется там до тех пор, пока Венецианская республика не захочет подписать мирный договор.
— Как вы сказали? — спросила герцогиня.
— В замке Хусиф.
— И где этот замок?
— В бухте Суда.
— Его охраняют?
— Возможно, но точно сказать не могу.
— И как туда можно добраться?
— По морю, синьора.
— Мы сможем найти какую-нибудь галеру?
— Об этом я тоже позаботился, синьора, — сказал Мулей-эль-Кадель. — Я знаю, кому можно вас поручить.
— Туркам?
— По моему приказу они тотчас же освободят небольшое судно. Вам только надо будет соблюдать осторожность и делать вид, что вы мусульмане, а не христиане. А в Суде вы найдете достаточно отступников, не принявших сердцем нашу веру, — с улыбкой добавил Дамасский Лев, — и они будут счастливы вам помочь. Мы знаем, чего стоят те, кто принял нашу веру, но так глубоко чувствовать ее, как мы, они не могут. Синьора, вы сможете сесть в седло?
— Надеюсь, — отвечала герцогиня. — Моя рана не так серьезна, как казалась поначалу.