— Но почему, Эль-Кадур?
— Потому что раб прочел в сердце своей госпожи.
— Что? Христианка, любящая христианина, не может любить турка, врага своей расы!
Араб развел руками и ответил:
— Судьбы людские в руках Аллаха! Помешай ему, госпожа, если сможешь.
— Господь не Магомет, и его могущество намного превосходит силу пророка. Ты обманулся, Эль-Кадур.
— Нет, госпожа, глаза мусульманина задели твое сердце.
— Но не затронули его. Как мог ты допустить мысль, что я, женщина, покинула бы Италию и отказалась от всех жизненных удобств, чтобы надеть мужское платье и броситься в Фамагусту на бой с жестоким и безжалостным врагом, не щадившим христиан, если бы сердце мое не было целиком отдано виконту? Какая другая женщина осмелилась бы на такое? Скажи, Эль-Кадур. Я люблю ЛʼЮссьера, и никакие глаза Дамасского Льва не заставят меня его забыть.
— И все-таки, — сказал араб, слегка прикрыв веки, — я вижу: на твоем пути встретится мужчина, и это не виконт.
— Выдумки.
— Нет, госпожа, он носит тюрбан поверх шлема, и у него в руке кривая сабля.
— Чушь! — сказала герцогиня, но вид у нее был смущенный.
— Араб не ошибся, госпожа, вот увидишь. Турок одолеет христианина.
— Нет, ты действительно умом повредился, Эль-Кадур. Элеонора не изменит человеку, который ее любит.
— Я вижу тьму вокруг тебя, госпожа.
— Хватит, Эль-Кадур!
— Пусть будет так, госпожа.
Герцогиня принялась в волнении ходить взад-вперед по комнате.
Араб, не двигаясь с места, стоял как бронзовая статуя и пристально наблюдал, как менялось ее лицо.
— Где синьор Перпиньяно и Никола Страдиот? — неожиданно спросила герцогиня, остановившись.
— Их поместили в комнату, которая выходит во двор, вместе с моряками и слугой Мулея-эль-Каделя.
— Ты обязательно должен их предупредить, что назавтра мы выходим в море. Они ничего не знают о решении Хараджи?
— Нет, госпожа.
— Будет благоразумно послать кого-нибудь на наш галиот, чтобы греки удвоили охрану. Если хоть один турок сбежит, никто из нас не выйдет из рук Хараджи живым. Теперь я слишком хорошо знаю, на какую жестокость она способна. Ох ты!
— Что такое, госпожа?
— А как же шебека?
— Я тоже о ней сейчас подумал. Если племянница паши проследует за нами до бухты, как мы объясним исчезновение турецкой команды?
— Мы все можем пропасть из-за какой-то ерунды, — сказала Элеонора, побледнев. Я больше чем уверена, что Хараджа за нами увяжется, и, возможно, с приличным эскортом. Во дворе нет часовых?
— Нет, госпожа.
— Позови Николу. Надо, чтобы кто-нибудь немедленно вышел из замка и поспешил на рейд. Если мы хотим спастись, шебека должна исчезнуть.
Эль-Кадур осторожно и бесшумно прикрыл дверь и выглянул во двор, обведя взглядом аркаду.
— Похоже, все разошлись, я никого не вижу. Да и чего бояться этой крепости теперь, когда рычание Льва Святого Марка стихло?
— Приведи Николу.
Араб бесшумно исчез под сводами аркады.
Несколькими минутами позже грек-отступник, который, видимо, еще не ложился, предстал перед герцогиней.
— Вы уже знаете, о чем пойдет речь, Никола? — спросила герцогиня.
— Да, ваш слуга мне все рассказал.
— И что вы об этом думаете?
— Я думаю, шебека должна исчезнуть навсегда. Мы ее отбуксируем в открытое море и потопим. А племянница паши и ее капитаны пусть думают, что она снялась с якоря и отправилась обследовать берег.
— Кто пойдет предупредить ваших людей?
— Есть у меня один шустрый матрос, ловкий, как обезьяна, и очень смелый, — ответил Никола. — Его я и пошлю на рейд.
— А как он сможет выйти из замка? Подъемный мост наверняка стерегут янычары.
— А он пойдет не через подъемный мост, синьора. Надо рвом есть множество амбразур, и Олао не составит труда выбраться наружу. Я за него отвечаю.
— Вы отдадите приказ потопить шебеку?
— Ничего другого нам не остается, да она нам и ни к чему. Отдыхайте спокойно, синьора, и ни о чем не волнуйтесь. Мой матрос через пять минут будет за пределами крепости. Спокойной ночи.
Едва грек ушел, герцогиня заперла дверь и, не раздеваясь, бросилась на кровать, прошептав:
— Завтра я наконец увижу его. Господи, помоги нам.
Ночью ничто не потревожило сон гарнизона крепости. Должно быть, Олао удалось выбраться, не привлекая внимания часовых, расставленных возле башенных зубцов, потому что в ночной тишине не раздалось ни одного крика тревоги.
Когда при первых лучах рассвета герцогиня вышла во двор к беседкам, ее уже почтительно ждали двое рабов, а посередине двора, под тентом, пили кофе и оживленно беседовали слуги ее свиты.
— Госпожа ожидает тебя, эфенди, — сказал герцогине слуга.
— Христианина доставили? — спросила Элеонора, и голос ее дрогнул.
— Не знаю, эфенди, но кто-то входил в крепость нынче ночью: я слышал, как гремели цепи подъемного моста.
— Подождите меня минуту. Я должен отдать распоряжения своим людям.
Она пересекла двор и направилась к своим. Никола и Перпиньяно, увидев ее, быстро встали и пошли ей навстречу.
— Вашему матросу удалось выйти? — вполголоса спросила она у грека, пожав руку венецианцу.
— Сейчас шебека уже должна быть на дне, — ответил Никола. — Я своими глазами видел, как Олао вылез из амбразуры и спрыгнул в ров. Ни один часовой тревогу не поднял.
— А что виконт? — спросил Перпиньяно.
— Похоже, он уже здесь, — отозвалась герцогиня.
— Итак, еще немного — и вы его увидите.
— Конечно.
— А вы не задумывались, синьора, об опасности, которой себя подвергаете?
— Какой опасности, Перпиньяно?
— Он ведь может сразу вас узнать и непроизвольным возгласом выдаст и себя, и вас.
Герцогиня побелела как полотно. Замечание венецианца ее потрясло.
Вполне возможно, что француз, увидев ее перед собой после долгих месяцев разлуки, не сможет удержаться от крика и рванется к ней. Что же тогда будет?
— Мне страшно, — произнесла герцогиня. — А нельзя его как-нибудь предупредить?
— Предоставьте это мне, синьора, — сказал грек. — Я ведь принадлежу к вашему эскорту и вполне могу взглянуть на пленного. Здесь нам уделяют много внимания и считают почетными гостями. Можно воспользоваться расположением этих турецких псов. Ступайте к племяннице паши и положитесь на меня. Я хорошо знаю мусульман.
— Вы предупредите его, Никола?
— Я попрошу его быть осторожнее.
— Я на вас рассчитываю. Это куда большая опасность, чем шебека на рейде.
— Знаю, синьора. Здесь слишком много народу, чтобы затевать драку: около четырехсот матросов и янычар.
— Готовьтесь уходить.
— По вашему приказу, синьора, — сказал Перпиньяно, — мы будем готовы к любой передряге. Верно, Никола?
— Да, наше оружие соскучилось по мусульманской крови, — отозвался грек.
Элеонора жестом попрощалась с ними и направилась к рабам, которые поджидали ее на первых ступенях лестницы.
— Я готов идти за вами, — сказала она.
Поднявшись на верхний этаж, она не без опасения вошла в тот самый зал, где уже обедала и ужинала.
Хараджа, еще прекраснее, чем прежде, одетая в розовые шелка и широкие лазурные шальвары, ожидала ее за столом, где дымились чашечки с кофе.
Ее длинные черные волосы были перевиты нитками крупного жемчуга, в ушах сияли серьги с бриллиантами и сапфирами величиной с орех, а на ногах красовались сафьяновые туфельки на высоком каблуке, расшитые золотом и драгоценными камнями.
Голову венчал маленький тюрбан красного шелка, отделанный дорогим муранским кружевом, а через плечо был перекинут белый плащ из тонкой шерсти с широкой серебряной вышивкой.
— Ночью привезли христианина, — заявила она, едва завидев герцогиню. — Он нас ждет за пределами крепости.
Элеонора вздрогнула, но изо всех сил постаралась себя не выдать.
— Его доставили прямо с болот? — спросила она как можно равнодушнее. — Может быть, он болен?
— Тлетворный воздух болота никому не идет на пользу, — отвечала Хараджа. — Пей, мой милый капитан, и выбрось из головы этого нечестивца. Если Мустафа действительно собирается послать его в Венецию, то тамошний мягкий климат и нежные ветры Адриатики быстро вернут ему силы. Ты хочешь ехать сразу?
— Да, Хараджа, если ты ничего не имеешь против.
— Меня заботит не христианин, а то, что мне будет недоставать тебя. Никогда не забуду тот чудный вечер, что мы провели вместе. Мне казалось, нет больше никакого замка Хусиф! Ты ведь быстро вернешься, правда, эфенди? — порывисто сказала она. — Ты обещал.
— Да, если Дамасский Лев меня не убьет.
— Убить тебя! Нет, это невозможно! — вскричала Хараджа. И с тоской добавила, словно говорила сама с собой: — Неужели месть будет для меня роковой?
Она резко тряхнула головой, потом положила руку на правое запястье Элеоноры:
— Нет, Дамасский Лев никогда не сможет тебя победить, эфенди. Эту руку я видела в бою, и если она сразила лучшего фехтовальщика флота, то сразит и Мулея-эль-Каделя. Ты самый юный и самый доблестный боец мусульманской армии, и я берусь сообщить об этом самому султану.
Потом серьезно и грустно спросила, с трудом подавив вздох:
— Ты ведь не забудешь меня, эфенди, и скоро вернешься?
— Надеюсь, — ответила Элеонора.
— Ты мне обещал.
— Ты же знаешь, Хараджа, что жизнь человеческая в руках Аллаха и пророка.
— Аллах и Магомет не будут столь жестоки, чтобы уничтожить такое юное, полное жизни создание. Райские гурии тебя еще подождут. Ну что, едем? Я чувствую, тебе не терпится меня покинуть.
— Нет, я еду исполнить свой долг, Хараджа. Я солдат, и главный мой начальник — Мустафа.
— Ты прав, Хамид: прежде всего ты обязан повиноваться. Так поехали скорее. Кони и моя свита уже, должно быть, готовы.
Она набросила на себя широкий плащ из тончайшей шерсти с широкой, вышитой серебром каймой, подняла капюшон с кистями, закрыв голову и часть лица, и спустилась по лестнице. За ней шла герцогиня, а впереди два араба, стоявшие на часах у дверей зала.