20Предательство поляка
На площади перед замком, по ту сторону подъемного моста, в ожидании племянницы паши и сына паши Медины застыли две шеренги всадников.
Одна состояла из греков-отступников, Перпиньяно, Эль-Кадура и папаши Стаке с его юнгой, другая — из двух дюжин вооруженных до зубов янычар с готовыми к бою аркебузами.
Среди всадников, верхом на вороном коне, сидел высокий человек лет тридцати, с бледным, исхудалым лицом, с длинными темными усами и глубоко запавшими черными глазами. Вместо сверкающей, расшитой золотом и серебром одежды, какую любили носить турки той эпохи, на нем была простая темная куртка, широкие штаны и выгоревшая феска с кисточкой, давно утратившей свой огненный цвет.
Его лихорадочно блестевшие глаза сразу остановились на герцогине, и по телу пробежала судорожная дрожь. Он не вскрикнул, не простонал, напротив, до крови закусил губу, чтобы не выдать себя.
Элеонора тоже сразу его заметила и сначала страшно побледнела, а потом залилась краской, словно вся кровь бросилась ей в лицо.
— Вот этот христианин, — указала на всадника Хараджа. — Ты видел его раньше?
— Нет, — отвечала герцогиня, делая над собой невероятное усилие, чтобы выглядеть спокойной.
— Мне сказали, его слегка лихорадит. Конечно, испарения на болотах нездоровые, — небрежно сказала Хараджа. — Думаю, морской воздух пойдет ему на пользу и в Фамагусту он прибудет в приличном виде. Позаботься о нем, эфенди, насколько сможешь, чтобы он не выглядел слишком скверно и никто не мог бы сказать, что я плохо обращаюсь с пленными христианами.
— Обещаю, — глухо ответила Элеонора.
Женщинам подвели двух коней в богатых сбруях, у которых, должно быть, уже огонь пробегал по жилам, и всадницы поспешили вскочить в седла.
— Стерегите христианина! — крикнула Хараджа янычарам. — Вы за него головой отвечаете!
Восемь охранников окружили виконта, и оба отряда, с Хараджой и герцогиней впереди, галопом поскакали к пристани.
Эскорт Элеоноры замыкал движение, соблюдая дистанцию метров пятьдесят до арьергарда янычар. Группу возглавляли Перпиньяно и Никола.
— Неужели все действительно хорошо закончится? — сказал венецианец греку. — Не может быть, чтобы нам все время так везло.
— Если Вельзевул не покажет рога, то надеюсь, что игра нам удалась, — отозвался грек. — Шебека уже, наверное, на дне.
— А если исчезновение парусника вызовет подозрения у племянницы паши?
— Не думаю. Мы не можем отвечать за действия турецкого экипажа.
— Через пару часов мы уже выйдем в море, и пусть тогда племянница паши нас возьмет, если сможет.
— Мне кажется, в этой округе кораблей нет, а флот паши постоянно находится в Никозии. А что вы скажете о синьоре ЛʼЮссьере?
— Меня восхищает его хладнокровие. Я боялся, что, увидев герцогиню, он не сможет не вскрикнуть от радости, это ведь так естественно. Для него это, должно быть, стало большим сюрпризом. Вы его предупредили?
— Эль-Кадур шепнул ему полслова и велел не расслабляться.
— Племянница паши совсем замучила виконта. Она заставляла его ловить пиявок наравне со всеми.
— Хараджа всегда отличалась жестокостью. Я на себе испытал, пробыв у нее в руках три месяца, — отвечал Никола. — Она немногим уступает тигрице, и, если бы не янычары, я бы ей не дал вернуться в замок. Уж я бы залепил ей в грудь свинцовое ядро, чтобы отомстить за несчастных христиан, с которыми она так обращается.
— Не делайте глупостей, Никола, — сказал Перпиньяно. — Янычары сильнее нас, и мы можем все потерять.
— Знаю, потому и воздержусь от любых действий и не запалю фитили у своих пистолетов, хотя мне очень хочется броситься на этих псов и изрубить их в куски ятаганом. Я слишком много выстрадал и как христианин, и как отступник.
— Но между вами герцогиня.
— Ее шпага стоит больше, чем все наши вместе. Я слышал, она победила и разоружила самого Метюба.
— И Дамасского Льва тоже, так что мы должны сохранять спокойствие, Никола.
— И осторожность. Негоже бить яйца, пока они удобно лежат в корзинке.
Оба отряда между тем продолжали скакать галопом уже не по узкой тропе вдоль моря, доступной лишь пешеходам, а по широкой дороге, проложенной по краю скалистого берега, образующего полукруглый выступ перед заливом Хусиф.
Хараджа и Элеонора не разговаривали, обе, казалось, погрузились в свои мысли.
Время от времени Элеонора, будучи уверена, что турчанка на нее не смотрит, оборачивалась назад, чтобы украдкой бросить взгляд на виконта, словно подбадривая его и моля не выдать себя. Француз отвечал ей улыбкой и как бы ожидал ее взгляда. К семи утра оба отряда, не замедляя скачки ни на секунду, уже спускались к бухте.
— Вон там внизу мой корабль, — сказала герцогиня, указывая турчанке на галиот, стоящий на якоре с полуспущенными парусами меньше чем в кабельтове от берега.
— Вот это да! — воскликнула Хараджа. — А почему не видно моей шебеки? Ты должен был увидеть ее, Хамид, когда бросал здесь якорь.
— Она тут и была, — отвечала герцогиня. — Маленький парусник с командой в дюжину человек на борту?
— Она стояла на якоре?
— Больше того, команда пыталась помешать нам сойти на берег.
— Идиоты! Не могут отличить друзей от врагов, метельщики средиземноморские.
— Недоверие — полезная вещь, Хараджа.
— А сколько своих людей ты оставил охранять судно?
— Троих.
— Меня беспокоит отсутствие шебеки, — сказала Хараджа, нахмурив брови. — Может быть, на берегу случилось что-нибудь серьезное?
— Что тебя пугает, Хараджа?
— У венецианцев достаточно галер, — ответила турчанка.
— Что они могут сделать теперь, когда над всеми городами острова триумфально развевается флаг пророка, а христиане потерпели сокрушительное поражение?
— Может, твои люди мне что-нибудь объяснят.
— Надеюсь, Хараджа.
Они спустились к воде, и турчанка первая спрыгнула с седла, больше не заботясь о коне.
Остальные тоже спешились, а от галиота тем временем отделилась шлюпка с двумя матросами, оставленными для охраны, и Олао.
— Здесь стояла на якоре шебека, — сказала Хараджа, когда они сошли на берег.
— Стояла, госпожа, — ответил тот, что ночью выскользнул из крепости. — Но сегодня утром они подняли парус и сказали, что хотят осмотреть берег.
— А вы не видели никакой вражеской галеры на горизонте?
— Вчера вечером перед закатом на юге показался какой-то корабль, он шел прямо к острову. Возможно, шебека вышла в море удостовериться, что это за судно: турецкое или христианское.
— Тогда она быстро вернется, — сказала Хараджа. — Прежде всего возьмите на борт христианина и хорошенько привяжите его на палубе, а лучше заприте в какой-нибудь каюте и поставьте у двери часового.
— Я за это отвечаю, госпожа, — сказал Никола.
Виконт, который держался холодно и спокойно, только изредка украдкой поглядывая на герцогиню, сел в шлюпку под охраной папаши Стаке, Симоне и четверых греков.
— Хамид, — сказала Хараджа, подойдя к герцогине, которая не отрывала глаз от шлюпки, — настало время проститься. Не забывай, эфенди, что я жду тебя с нетерпением и рассчитываю на твою руку в деле мести Мулею-эль-Каделю. Если захочешь, я сделаю тебя начальником крепости Хусиф, мой дядя похлопочет перед султаном. Я велю, чтобы тебе оказали всяческие почести и ты получил бы любые титулы, какие пожелаешь. Придет день, и ты станешь самым могущественным из пашей мусульманской империи. Ты понял меня, мой милый капитан? Хараджа будет ждать твоего возвращения и все время думать о тебе.
— Ты слишком добра ко мне, госпожа.
— Никакой «госпожи», я тебе сказала, называй меня Хараджа.
— Да, правда, я забыл.
— Прощай, Хамид, — сказала турчанка, крепко стиснув руку Элеоноры. — Мои глаза будут провожать тебя в море.
— А мое сердце будет биться для тебя, Хараджа, — отвечала герцогиня с еле заметной иронией. — Вот увидишь, я вернусь, когда убью Дамасского Льва.
Шлюпка, перевозившая на галиот виконта ЛʼЮссьера, вернулась, а за ней еще одна.
Элеонора села в первую шлюпку вместе с Перпиньяно, Эль-Кадуром, слугой Мулея-эль-Каделя Бен-Таэлем и греками, и они отчалила от берега. Остальные усаживались во вторую шлюпку.
Хараджа, прислонившись к коню, которого держала под уздцы, провожала герцогиню глазами, и красивое лицо жестокой турчанки заволокло легкое облачко грусти.
Отступники, остававшиеся на судне, уже подняли паруса и выбирали опущенный с носа якорь.
Едва ступив на палубу, папаша Стаке снова взял командование на себя.
— Живее, ребята! Как только задует северо-восточный бриз, мы полетим, как акулы. И пусть они догонят нас на своих чистокровных арабских скакунах, если смогут. Эх, хорошую шутку мы с ними сыграли! Эх, хорошую шутку! Ну и посмеюсь же я!
На помощь подоспели греки, и якорь быстро подняли.
Галиот прошел метров десять задним ходом, потом развернулся, повинуясь мощным рукам Николы, который держал штурвал, и двинулся к выходу из бухты.
— Я тебя жду, Хамид! — в последний раз крикнула Хараджа.
Герцогиня помахала ей платком и, уже не сдерживаясь, рассмеялась. Ее звонкий смех перекрыл мощный бас папаши Стаке:
— Отдать шкоты, ребята! Мы сделали этих турок!
Хараджа дождалась, пока корабль скроется за выступом скалы, вскочила на своего арабского скакуна и шагом направила коня в обратный путь. Янычары ехали за ней.
Лоб ее перерезала глубокая морщина, и она время от времени придерживала коня, чтобы обернуться и взглянуть в сторону моря. Но галиота уже не было видно: он обогнул мыс и полным ходом устремился в открытое море.
Выехав с берега на обрывистую дорогу, Хараджа резко пришпорила коня и пустила его в бешеный галоп. Через полчаса она уже въехала на площадь перед замком. Свита не могла ее догнать и намного от нее отстала.
Она уже собралась галопом миновать подъемный мост, как вдруг увидела на дороге, ведущей на болота, высокого, толстого, с длинными черными усами капитана янычар на взмыленном гнедом коне.