Скалистые, изрезанные фьордами берега Кипра вырисовывались в семи-восьми кабельтовых.
— Как у нас дела, папаша Стаке? — спросила герцогиня у старого моряка, который приближался к ним, держа берет в руке.
— Отлично, синьора, галиот идет быстрее галеры. А синьор виконт доволен нашей изобретательностью?
— Дай руку, моряк, — отвечал ЛʼЮссьер.
— Это большая честь для меня, господин виконт, — смущенно сказал папаша Стаке.
— Жми смело, это встретились руки христиан.
— Честных христиан, синьор, — сказал старый морской медведь, пожав протянутую руку, — и всегда готовых поколотить этих мусульманских свиней. Уф! И зачем только Господь произвел на свет этих злобных бестий! Я бы их всех передушил, — прибавил он, яростно почесав нос, — и скормил бы акулам… нет, крабам!
Вдруг раздался голос:
— Добрый день, хозяин.
— А! Черный хлебушек явился, — пробормотал папаша Стаке, увидев, что за спиной виконта вырос араб. — Что-то у дикаря нынче похоронный вид.
Эль-Кадур молча подошел к виконту. Лицо у него и правда было невеселое, в черных глазах стояли слезы.
— Мой храбрый Эль-Кадур! — воскликнул виконт. — Как я рад тебя видеть!..
— И я рад не меньше твоего, синьор виконт, — ответил араб, стараясь придать лицу жизнерадостное выражение. — Теперь уж мы наверняка вызволили тебя из рабства. Ну вот, теперь ты счастлив, синьор.
— Да, безмерно счастлив. Надеюсь, мусульманам больше не удастся разлучить меня с женщиной, которую я люблю.
По лицу араба на миг, как вспышка молнии, пробежала судорога. Герцогиня, которая не сводила с него глаз, это заметила.
— Господин, — сказал Эль-Кадур, — теперь ты больше не нуждаешься в моих услугах. Я свое предназначение выполнил и хочу попросить тебя об одной милости, в которой хозяйка мне отказала.
— О какой? — спросил удивленный виконт.
— Не бери меня с собой в Италию.
— Эль-Кадур! — властно прервала его герцогиня.
— Бедный раб хотел бы вернуться на родину, — продолжал араб, сделав вид, что не услышал окрика хозяйки. — Наверное, жить мне осталось недолго, я чувствую, силы покидают меня, я страшно устал и хочу вернуться домой. Мне каждую ночь снятся бескрайние пустыни Аравии, зеленые пальмовые рощи с перистыми листьями и шатры, чернеющие на высохшей, но такой прекрасной равнине. Ее целует солнце, ее ласкают воды Красного моря. Мы, дети пустыни, живем недолго, а когда чувствуем приближение смерти, нам нужны только две вещи: ложе из песка и тень наших пальм. Попроси женщину, которую ты любишь, чтобы она дала свободу бедному рабу.
— Значит, ты хочешь покинуть нас, Эль-Кадур? — спросила герцогиня.
— Да, если позволишь.
— Но ведь ты вырос рядом с моей невестой, ты был ей защитой и спутником, почему же ты хочешь покинуть нас, Эль-Кадур? — спросил виконт. — Неаполь лучше Аравии, а герцогский дворец лучше шатра. Говори.
Араб прикрыл глаза. Герцогиня пристально на него смотрела. Она уже поняла, какое тайное пламя сжигает сердце дикого сына пустыни.
— Ты действительно этого хочешь, Эль-Кадур?
— Да, госпожа, — глухо ответил араб.
— И тебе не будет жаль твою хозяйку? Ведь ты с детства был ей другом.
— Бог всемогущ.
— Как только мы отплывем с Кипра, ты получишь свободу, мой верный Эль-Кадур.
— Благодарю, госпожа.
Больше он не сказал ни слова, завернулся в свой широкий плащ и уселся на носу, а виконт и герцогиня приветствовали матросов, выстроившихся вдоль борта.
Папаша Стаке и Никола снова подошли к ним.
— Синьора, — начал папаша Стаке, — вы не забыли, что у нас на борту экипаж шебеки?
— Турецкие моряки?
— Эти шелудивые псы крепко связаны и заперты в трюме галиота. Они могут представлять для нас немалую опасность, а потому я пришел спросить, что с ними делать.
— А вы как думаете?
— Я бы их так и утопил, со связанными руками и ногами, — не задумываясь ответил папаша Стаке.
— А я бы повесил их на реях, — отозвался Никола.
— Но они против нас не воевали и не сделали нам ничего плохого.
— Они турки, синьора.
— Правильно, папаша Стаке, и именно поэтому мы, христиане, должны проявить великодушие. Правда, Гастон?
Виконт кивнул.
— Что же нам, высадить на берег этих негодяев? — спросил старый морской волк, явно несогласный с таким неуместным великодушием. — Если бы мы попали к ним в лапы, то, ставлю мой берет против куска каната, акулы на славу попировали бы человечиной.
— Может, у тебя и есть причины им отомстить, но я, женщина, не могу позволить хладнокровно убить пленных.
Моряк с недовольным видом покачал головой и снова заговорил:
— Я забыл вам кое-что сказать, синьора. Матросы, которым вы поручили потопить шебеку, нашли в ее трюме два больших сундука, явно предназначенных владелице замка.
— Ты велел их открыть?
— Да, там лежали богатые наряды для турчанки. Принести их? Мне кажется, вам больше нет нужды носить мужскую одежду. Теперь рядом с вами синьор виконт, и он будет вам защитой. Это наш мужской долг — защищать вас грудью.
— Что ж, идея превратиться в мусульманскую даму меня забавляет. Больше нет резона оставаться Капитаном Темпестой или Хамидом.
— Вы станете еще привлекательней, Элеонора, — заметил виконт. — А вот дамам кружить головы больше не будете. Я знаю, Хараджа в вас влюбилась до безумия, искренне поверив, что вы мусульманский принц.
— Я могла бы вволю посмеяться над этой идиллией, если бы вы не были пленником. Узнай она всю правду сразу, не знаю, как дорого пришлось бы мне заплатить за обман.
— Да, из когтей этой гиены вы бы живой не выбрались.
— Надеюсь, она меня больше не увидит, разве что отправится меня разыскивать в Неаполь или в Венецию.
— Это будет затруднительно, синьора, — снова вступил в разговор папаша Стаке, который ненадолго отлучился, чтобы отдать матросам приказ принести ящики, предназначенные Харадже. — Мы еще не так далеко ушли, чтобы с уверенностью сказать, что мы выскользнули из ее когтей.
— Никто не мог сказать ей, что я женщина.
— Э! Кто знает, синьора, доносчиков везде хватает.
— Вы стали пессимистом, папаша Стаке?
— О нет, синьора. Я просто хочу поскорее оказаться у берегов Италии или хотя бы Сицилии. Меня беспокоит этот капризный ветер. Бриз слабеет, и боюсь, мы можем угодить в нежданный штиль.
— Но мы уже далеко от Хусифа.
— До него миль двадцать, синьора, не бог весть что.
— Но нам ничто не угрожает.
— Пока не угрожает.
— Тогда велите готовить завтрак, папаша Стаке.
— А я пойду пороюсь в сундуках моей невесты, — со смехом сказала герцогиня.
Подождав, когда она спустится по лесенке в каюту, Гастон взял под руку старого моряка, отвел его на нос и с тревогой спросил:
— Скажите, господин помощник капитана, вы действительно чего-то боитесь?
— Нет, господин виконт. То, что турки станут нас преследовать по морю, маловероятно, тем более мы потопили их шебеку. Но возможно, именно ее исчезновение и вызовет подозрения у Хараджи. Это очень хитрая женщина.
— Но ведь могла же шебека потерпеть крушение.
— При такой тихой погоде?
— Вы уверены, что не видели больше никаких кораблей возле Хусифа?
— Я весьма бегло осмотрел берег и не могу утверждать, что в какой-нибудь закрытой бухте или канале не прячется еще парусник.
— Мы хорошо вооружены?
— Четыре кулеврины на палубе, есть аркебузы, шпаг, мечей и щитов в достатке, патронов тоже хватает. Шебеки нам бояться нечего. Ей придется плохо, если вздумает нас преследовать или, не дай бог, пойдет на абордаж. Этот галиот — крепкое, хорошее судно, и одолеть его сможет разве что галера.
— Я не думаю, что здесь окажутся галеры, — сказал виконт.
— Ну разве что придут со стороны моря. В этом случае нам останется только высадиться на берег, и я это сделаю без колебаний. О! Вот и синьора! Клянусь всеми львами республики! Такая турчанка способна вскружить голову все пашам и самому султану!
Появившаяся на палубе герцогиня была чудо как хороша. До этого никто из присутствующих не видел ее в женском платье, кроме ЛʼЮссьера и Перпиньяно, которые любовались ею в Венеции.
Из предназначавшихся Харадже туалетов она выбрала костюм скорее грузинский, чем мусульманский, который выгодно подчеркивал ее смуглую кожу, черные глаза и длинные волосы цвета воронова крыла.
На ней был очень элегантный кулидже́, — короткая курточка в складку из красной, расшитой золотом парчи, с рукавами ниже локтя, с прорезями спереди, позволявшими видеть белую шелковую рубашку, — пирахен, которую носят грузинки и персиянки. Широкие, до щиколоток штаны из шелковой парчи были расшиты узорами из крошечных жемчужин, а на ногах красовались маленькие туфельки с узким, загнутым вверх носком. Бедра герцогини охватывала широкая полоса голубого шелка, доходившая до нижнего края курточки.
Волосы она заплела в мелкие косички, оставив два локона, обрамлявшие лицо и спускавшиеся до груди, и надела на голову крошечную чалму с круглой шапочкой, которую окружала белая вуаль.
ЛʼЮссьер молча застыл перед ней, не сводя с нее восхищенных глаз, а папаша Стаке, наоборот, вдруг словно обезумел: подбросил в воздух свой берет и заорал во всю глотку:
— Да здравствует наш капитан!
И ему ответил веселый хор мужских голосов:
— Да здравствует капитан!
Едва стих этот вопль восторга, как неожиданно раздалось отчаянное ругательство.
Все повернулись к корме.
На шканцах, сжав кулаки и пригнувшись, как зверь, готовый к прыжку, стоял Никола Страдиот. Лицо его было искажено, а глаза внимательно всматривались в линию горизонта на северном направлении.
— Эй, Никола, ты что, спятил? Какая муха тебя укусила? Все настроение испортил…
— Во имя Креста!.. — хрипло крикнул грек. — Там вдали трехмачтовый парусник обходит мыс Хусиф! Если это не галера республики, значит турецкая, будь она проклята! Вы только поглядите на этого хищника!