— Вы пришли… чтобы нас спасти? — изумился папаша Стаке, уперев руки в бока. — Вы! Да бросьте шутить, синьор! Шутка может вам дорого стоить, предупреждаю!
Поляк пожал плечами и сказал, обращаясь к лейтенанту:
— Поставьте кого-нибудь из своих людей возле люка, пусть постережет. То, что я вам сейчас скажу, туркам знать не надо, на кону моя шкура.
— На барабан бы ее натянуть, — проворчал папаша Стаке. — Небось, пружинила бы лучше ослиной.
Лейтенант жестом велел Эль-Кадуру подняться по трапу и сказал:
— Если кто-нибудь появится, сразу предупреди.
Араб бесшумно вылез наверх.
— Говорите, капитан, — произнес лейтенант.
— Вы тут кое-что замышляете, верно?
— Мы? — Брови папаши Стаке поползли вверх.
— Я слышал, о чем вы говорили.
— Да, мы говорили о луне, точнее, задавали себе вопрос, есть ли у нее глаза, нос и рот.
— Шутки в сторону, — с раздражением бросил поляк. — Сейчас не время. Вы строили планы, как поджечь галеру.
— Вы что, колдун? — подал голос лейтенант.
— Нет: я вас подслушивал за переборкой. О, не пугайтесь, ваша идея полностью совпадает с моей.
— Как! Вы…
— Я задумал поджечь корабль и уже согласовал это с герцогиней.
— Ничего себе! — воскликнул папаша Стаке. — Невероятное дело! Как могут думать в одну сторону мозг отступника и мозг грека-христианина?
Поляк сделал вид, что не услышал, и продолжал:
— Мне известно, что у вас есть огниво и трут, верно?
— Есть, — ответил Никола.
— И вы хотели подобраться к запасным парусам и флагштокам.
— Верно, — сказал Перпиньяно.
— Я полностью одобряю ваш план. Ночью я приду и отодвину щеколду люка.
— Подождите, синьор, — вмешался папаша Стаке, который никому не доверял. — Где гарантия, что вы нас не надуете? Не устроите засаду и не сдадите нас туркам? Это вполне может случиться.
— Я бы тогда сюда не пришел, — отвечал поляк. — И потом, вовсе не трудно было бы подмешать вам яд в еду и отправить вас в иной мир. Но я даю слово чести.
Папаша Стаке прикрыл глаза и вытянул губы трубочкой:
— Гм! Что-то эта честь больно смердит.
Поляк и на этот раз сделал вид, что не расслышал.
— Ну так что? — спросил он, глядя на Перпиньяно.
— Раз вы даете честное слово нас не выдать, мы готовы пойти на любую авантюру, чтобы спасти герцогиню и виконта ЛʼЮссьера.
— Значит, договорились?
— Да, капитан.
— Минуточку, синьор, — вмешался Никола Страдиот. — Ветер крепчает?
— Нет, все еще держится штиль, и корабль делает не больше двух узлов в час.
— Когда дойдем до рейда Хусифа?
— Если ветер не усилится, то не раньше завтрашнего утра.
— Сколько еще осталось пройти?
— По меньшей мере миль сорок, — отвечал поляк.
— Этих сведений мне достаточно.
— Тебе достаточно, а мне нет, — сказал папаша Стаке. — Я бы хотел знать, есть ли часовые на палубе.
— Никого, — ответил поляк.
— А где хранятся паруса и прочий запасной инвентарь?
— Под рубкой.
Папаша Стаке вздрогнул:
— А мы не сожжем герцогиню, которую держат в каюте под рубкой, насколько я знаю?
— В это время она будет у господина ЛʼЮссьера. Я все продумал и все рассчитал. Можете поджигать, ничего не опасаясь. Постарайтесь наилучшим образом убить время и не сомневайтесь, что в нужный момент люк будет открыт. Скоро увидимся в шлюпках галеры.
Отступник повернулся к ним спиной, осторожно поднялся по трапу и задраил люк.
— Господин лейтенант, — сказал папаша Стаке, когда Эль-Кадур спустился вниз. — Вы доверяете этому человеку?
— Мне кажется, на этот раз он не врет, — ответил Перпиньяно. — Кто знает? Может, в его душу закралось раскаяние…
— Темное дело, очень темное, — покачал головой старый моряк. — Ладно, посмотрим! Умереть от турецких сабель или в пасти акулы — в общем-то, один черт! Раз-два — и конец, и, как говорят у нас, «спокойной ночи всем, и музыкантам тоже».
Полчаса спустя двое юнг и четверо матросов, вооруженных саблями и пистолетами с дымящимся запалом, принесли пленникам две корзинки с оливками, черным хлебом и кусками солонины.
Ни греки, ни друзья герцогини не обменялись ни единым словом с этими мерзкими типами, которые смотрели на них с такой свирепостью, что даже у папаши Стаке мурашки пошли по коже, хотя его трудно было чем-либо напугать.
Когда мусульмане убрались восвояси, а еда была съедена, лейтенант предложил всем немного вздремнуть, учитывая, что им вряд ли придется поспать после заката.
Они поудобнее улеглись на старых, покрытых плесенью грот-брамселях, которыми был завален трюм, и сразу заснули, несмотря на все треволнения.
Папаша Стаке проснулся первым и принялся будить остальных. В трюме царила полная темнота, и ни один лучик света больше не проникал сквозь люк.
— Черт побери! — вскричал старый морской волк. — Мы дрыхли, как сурки! Правда, после побега у нас была бессонная ночь. Эй, сони, просыпайтесь!
Перпиньяно, Эль-Кадур и греки, зевая, поднялись.
— Что, уже ночь? — спросил лейтенант.
— Солнце, должно быть, село уже давно, — отозвался папаша Стаке. — Скорее, не будем терять время и посмотрим, можно ли уже подпалить неверных.
— Все готовы? — спросил лейтенант.
— Все, — в один голос ответили греки.
— Пошли!
Они на ощупь, держа друг друга за куртки, отыскали трап и поднялись к люку. Папаша Стаке шел впереди, уверяя всех, что он хорошо видит в темноте. Он резко толкнул люк, и тот открылся без малейшего сопротивления.
— Надо же! — пробормотал он. — Неужели этот сукин сын действительно раскаялся? Одной души дьявол не досчитается.
Он вылез первым и внимательно вгляделся в темноту. На палубе никого не было, не светилось ни одного огонька.
— Захоти турки сейчас нас расстрелять, им будет трудно собрать нас вместе, — пробормотал он себе под нос.
Он вслушивался и вглядывался в темноту, пока все остальные, сняв башмаки, чтобы не топать, собирались вокруг него.
— Никого? — вполголоса спросил Перпиньяно.
— Подождите, дайте еще послушать.
С верхней палубы доносились тяжелые шаги часовых, на твиндеке[15] поскрипывали пиллерсы, вторя усилию корабля двигаться вперед, в борта мерно бились волны.
— Похоже, никому до нас нет дела, — сказал папаша Стаке. — Молчание и тайна, как выражаются в трагедиях. Держитесь вместе, а появится хоть один турок, душите его немедленно, причем так, чтобы он пикнуть не успел.
— Пора, — прошептал Перпиньяно, — может быть, залив Хусиф уже недалеко.
— Не нагоняйте страху, синьор, — отозвался старик. — Сейчас это ни к чему.
Он прислонился к борту и медленно, с величайшими предосторожностями двинулся вперед. За ним, ухватившись за его куртку, шел Перпиньяно, потом Никола, а потом и остальные, держась за руки, чтобы не потерять друг друга в темноте.
Папаша Стаке и в самом деле видел в темноте, как кошка, он обошел все бортовые кулеврины, ни разу не споткнувшись и не разбив себе носа.
Дойдя до кормовой части твиндека, он пошел вдоль переборки, нащупывая руками дверь, ведущую в склад, где хранились запасные паруса, швартовы и инвентарь.
Найдя ручку, старик повернул ее и толкнул дверь. Она открылась без усилий.
— Отступник сдержал свое обещание, — прошептал он, глубоко вздохнув. — И на этот раз Польский Медведь умрет.
Он обернулся к товарищам и сказал:
— Стойте здесь, а мне дайте огниво и трут.
— Вот они, папаша Стаке, — отозвался Никола.
— Трут сухой?
— Займется сразу.
— Прекрасно: через полминуты все будет сделано. Не шевелитесь, а главное — не разговаривайте.
Старый помощник капитана взял огниво и трут и на четвереньках нырнул в помещение склада. Перед ним громоздились ящики, канаты, флагштоки, цепи, свернутые паруса, нашелся даже бочонок смолы. Чтобы посветить себе, он зажег трут.
— Э, да тут все просмолено, ох и полыхнет! Поджарит Полумесяц!
Бочонок со смолой стоял совсем рядом, и папаша Стаке, собрав несколько горстей пеньки, поджег их, а потом раскидал по парусам и бросил на бочонок.
Сначала он увидел облако дыма, а потом блеснуло пламя, и старик бросился наружу, оттолкнув Николу и Перпиньяно, которые уже собирались лезть за ним.
— Бегом в трюм! — прошептал он. — Через полчаса вся галера будет в огне!
25Пожар! Горим!
Солнце только что село, когда Метюб, как и обещал, спустился в каюту к пленной герцогине, чтобы сопроводить ее в корабельный лазарет, где метался и стонал виконт, у которого судовой врач безуспешно пытался извлечь пулю из груди.
Герцогиня его ждала. Она провела день в большой тревоге, поскольку ни с кем не виделась и не имела никаких известий о своем женихе. Лащинский тоже не показывался, скорее всего, чтобы не вызвать подозрений. После трагических переживаний, выпавших на долю Элеоноры, ее неуемная энергия, казалось, угасла.
— Ну, как там? — спросила она с тревогой.
— Хусиф еще не показался на горизонте, — ответил Метюб, пребывая в дурном расположении духа. — Штиль продолжается, и галера движется как черепаха.
— Я спросила не про Хусиф, — сказала герцогиня. — Меня волнует состояние виконта.
— Врач пока ничего не может сказать, синьора. Пуля все еще в теле пациента, и извлечь ее не получается.
— Значит, он умрет! — испуганно вскрикнула Элеонора.
— Что ты такое говоришь, синьора? Я в Никозии тоже получил пулю в грудь, и никто не смог ее вытащить, однако я до сих пор жив, и она меня ни капельки не беспокоит. Когда ей надоест шляться по моему телу, она обнаружится где-нибудь под кожей, и я ее сам выну, сделав простой надрез.
— Ох, от ваших слов у меня отлегло от сердца.
— Не могу сказать, что состояние виконта так уж хорошо. Рана тяжелая, и быстро она не заживет.