Все эти меры он принял как раз вовремя, потому что полчаса спустя, несмотря на все усилия мусульман, огонь охватил-таки пороховой погреб. Теперь уже пылала вся корма, и столбы искр, подхваченные ночным бризом, дождем падали на галиот, грозя поджечь мачты.
Этого и ждал Никола. В панике и бедламе, царившем на галере, никто не заметил его отсутствия. А он тем временем уже сделал все, чтобы галиот быстро загорелся, рассыпав под палубой порох и разлив смолу и деготь.
К этому моменту Метюб уже понял, что с огнем, быстро пожиравшим все вокруг, бороться бесполезно, и собирался отдать приказ покинуть корабль и спасаться на галиоте. Но вдруг на палубе раздались испуганные крики:
— Он загорелся! Он загорелся!
— В чем дело? — крикнул капитан Метюб, пробираясь сквозь дым.
— Галиот загорелся!
— Это конец, — в гневе произнес мусульманин. — Так хотел Аллах, и так было предначертано.
Вспышку гнева сразу погасил врожденный турецкий фатализм.
Однако он не желал считать себя побежденным.
— Лейте воду, матросы, больше воды! Мы не можем потерять корабль, который нам доверила племянница великого адмирала! — кричал он с необычайной энергией. — Не все еще потеряно.
Но чтобы залить пламя, пожиравшее уже весь корабль, требовались иные средства, а не ведра с водой.
Тут даже помпы не помогли бы, будь они в удвоенном количестве.
Огонь пробил себе дорогу сквозь прогоревший настил шканцев и перекинулся на верхнюю палубу. Начавший крепчать ветер раздувал его все сильнее, и казалось, это мириады чертенят пляшут под палубным настилом, который ходит волнами.
Дерево потрескивало и корчилось, а пламя уже распространялось не только вширь, оно взлетало вверх, пожирая толстые балки из смолистых черноморских сосен.
Вся корма превратилась в огромную печь, из которой, как из жерла вулкана, вылетали клубы красного, желтого, черного и белого дыма, заволакивая все вокруг, насколько видит глаз, и окрашивая в мрачные цвета и море, и паруса, и лица людей.
Неистовый вихрь из искр и пепла кружил вокруг галеры, то и дело слышались хлопки взрывающихся бочонков со смолой и дегтем, и на палубу, сметая все на своем пути, картечью сыпались горящие головешки, заставляя отступать и турок, и христиан.
— Все кончено, — сказал папаша Стаке, отбрасывая прочь ведро. — Если мы отсюда не уйдем, то просто изжаримся, как бифштексы.
Стоявший позади него поляк спросил:
— Ты что, и вправду так думаешь?
— Самое время удирать, капитан, — ответил старый морской волк. — Если еще помедлим, у нас под ногами рухнет палуба, и тогда спокойной ночи всем!
— Где Эль-Кадур?
— Возле виконта.
— Я пойду займусь герцогиней и раненым.
— Поторопитесь, синьор, скоро под нами потечет расплавленная смола.
В этот момент прибежал Метюб, а с ним часть экипажа.
— Так мы уходим? — спросил поляк, остановив его.
— Галере конец, — с отчаянием махнул рукой турок.
— Это и так все видят.
— До берега будем добираться на шлюпках.
— Все поместимся?
— Надеюсь. Ступайте, спасайте синьору.
— Это моя забота, — ответил поляк.
Он бегом бросился через палубу в лазарет, а турки тем временем столпились у бортов, чтобы занять места в шлюпках.
Когда поляк появился в лазарете, Эль-Кадур как раз поднимал виконта на руки.
— Займись госпожой, — сказал ему Лащинский, — а я займусь виконтом. Табиб, помоги мне!
— Уходим с галеры? — растерянно спросила герцогиня.
— Да, синьора, — ответил отступник. — Палуба вот-вот обвалится, и мачты тоже рухнут.
— А Перпиньяно и папаша Стаке?
— Я не знаю, где они. Тут везде такой бедлам… Надо торопиться, синьора, иначе нам не достанется места в шлюпках.
Он завернул в одеяло виконта, снова потерявшего сознание, поднял его на мощных руках и пошел за герцогиней, которую Эль-Кадур почти силой тащил к твиндеку, где уже было полно огня и дыма.
Старый врач ушел вперед, чтобы приготовить для раненого место в шлюпке.
26Убийство виконта ЛʼЮссьера
На верхней палубе галеры царила страшная неразбериха. Едва Метюб дал команду покинуть судно и спасаться, как матросы ринулись занимать места в шлюпках, которые были пришвартованы у правого борта, а поскольку все сразу спуститься не могли, то у талей завязалась отчаянная драка. В ход пошли кулаки, пинки и даже ножи.
Метюб и его офицеры тщетно пытались навести на посадке хоть какой-то порядок. Их никто не слушал, дисциплины на борту галеры больше не существовало.
Папаша Стаке прекрасно себе представлял, что сейчас будет твориться на судне, и любой ценой решил получить шлюпку для герцогини и раненого виконта. Он вцепился в трос, соединявший тали и под прикрытием мощных плеч Перпиньяно и Симоне отбивался от напиравших матросов.
— Это шлюпка для синьоры, бездельники! — орал он. — Никто в нее не сядет! Ко мне, синьор Перпиньяно! Бейте этих мошенников!
Группа мусульман набросилась на греков и венецианцев, пытаясь завладеть шлюпкой и свирепо выкрикивая:
— Вон отсюда, гяуры! Спихивай их в воду!
Один из турок кинулся на старого помощника капитана, но папаша Стаке, даже не оборачиваясь, дал ему такого пинка в живот, что тот свалился почти замертво.
Перпиньяно увидел висевший на фальшборте топор, поднял его над головами нападавших матросов и крикнул:
— Назад, или я размозжу вам головы!
Греки и Симоне тоже не бездействовали: они молотили неверных кулаками и ногами, с радостью используя возможность отыграться за все унижения, и еще как молотили! Метюб старался спасти герцогиню, чтобы научиться ее знаменитому секретному удару, и тоже решил вмешаться: он со свистом принялся крутить саблей над головами матросов.
— Пошли отсюда! — взревел он, раздавая направо и налево удары плашмя. — Я должен доставить Харадже эту госпожу и христиан, и я свое слово сдержу. Убирайтесь, или моя сабля прольет мусульманскую кровь!
В этот момент на палубе появились герцогиня с Эль-Кадуром, а за ними судовой врач и поляк несли раненого.
— Расступись! — рявкнул араб. — Сначала синьора!
Пока греки и Перпиньяно, с помощью Метюба, расталкивали турок, чтобы дать дорогу герцогине, между ними и остальными христианами вклинилась группа матросов, старавшихся на бегу увернуться от дождя искр и копоти.
Они оттеснили к противоположному борту поляка, который шел, держа на руках раненого, и не успел дойти до остальных.
— Вот и подходящий момент, — прошептал он про себя. — Да помогут мне дьявол и Магомет!
Не различая в толпе ни герцогини, ни венецианцев, ни греков, которых тоже оттеснили к борту, он обернулся к врачу:
— Спасайся сам, обо мне не думай. Я позабочусь о раненом. И давай быстрее, иначе тебе не достанется места в шлюпке.
Он удостоверился, что его никто не видит, поскольку в этот момент палубу заволокло дымом, быстро перелез через борт, крепко держа бесчувственное тело виконта, и решительно прыгнул в море. Они ушли под воду, подняв тучу брызг и пены, а вынырнул поляк уже один.
— Пусть теперь его выловят, — пробормотал негодяй себе под нос. — В конце концов, он и так был почти мертвец, и вряд ли даже знаменитый табиб смог бы его спасти.
На поляке была тяжела кираса, сбоку болтался меч, и потому он энергично поплыл к галере, обогнув ее с носа.
Он стремился доплыть до шлюпок, которые отчаливали от судна с другой стороны и уже выходили в открытое море.
Одна из шлюпок только что отчалила, в ней сидело с полдюжины мусульман.
— Ко мне, матросы! — крикнул поляк. — Не дайте погибнуть капитану янычар!
— Мы и так перегружены, — ответил чей-то голос.
— А ну, остановитесь, канальи, иначе я отрежу вам уши! Меч еще при мне!
— Одно местечко есть! — отозвался другой голос. — Залезай, капитан.
Поляк отлично плавал, а потому в четыре гребка достиг шлюпки, и моряки помогли ему забраться.
— Гребите прямо к берегу, — быстро сказал он. — Получите пятьдесят пиастров премии.
Он устроился на корме, взял в руки румпель, и шлюпка пошла к берегу, до которого было миль пять-шесть.
Когда они огибали корму галеры, поляк увидел, как в шлюпку спускалась герцогиня, которую охранял Эль-Кадур.
— А остальные пусть себе горят, — пробормотал он. — Мне важно, что она осталась жива. Гребите! И не позволяйте себя догнать, иначе нас потопят!
Галера и галиот горели, словно две серные спички. Огонь, с которым больше никто не воевал, быстро распространялся и уже добрался до мачт.
Занялись паруса и реи, засыпая палубы горящими головешками и лохмотьями парусины.
А на верхней палубе кипела ожесточенная борьба: турки дрались за места в шлюпках, которых не хватало на всех.
Время от времени кто-то падал в воду, а кого-то и сталкивали, и в клубах дыма и отсветах пламени раздавались испуганные крики.
Когда же на оба пылающих корабля подул ветер, стало видно, что по фальшбортам, как призраки, озаренные адским пламенем, мечутся люди в горящей одежде.
Старый седобородый помощник капитана, смертельно бледный, стоял навытяжку на салинге пылающей, как факел, грот-мачты и широко открытыми глазами глядел на пламя. Похоже, он сошел с ума. Беспорядочно жестикулируя, он все повторял знаменитые слова Селима I:
— Вот жаркое дыхание моих жертв! Я чувствую, оно уничтожит и ислам, и мой сераль, и меня самого!
Стоя на корме с румпелем в руке, поляк с ужасом наблюдал эту жуткую сцену, а турки изо всех сил налегали на весла.
И галера, и галиот были объяты пламенем от носа до кормы, от трюма до салингов.
Реи с грохотом падали вниз, калеча или убивая всех, кто еще оставался на борту и не решался броситься в воду. Рушились фальшборты, лопались стекла палубных надстроек, летели в море обломки батарейной палубы и куски обшивки, а посреди этого ада раздавался испуганный вой тех, кто остался в живых.