— И ты думаешь, узнай об этом Мустафа или Селим, они закроют на это глаза?
— Пусть только попробуют отдать войскам приказ арестовать меня: я кумир военного лагеря, и никто не посмеет даже прикоснуться к Дамасскому Льву.
— Будет достаточно шелкового шнурка, присланного из Константинополя.
— Константинополь слишком далеко, — насмешливо сказал Мулей.
— Там хватает быстрых галер, и дней через пять-шесть шнурок будет здесь.
— И ты сможешь на меня донести?
Хараджа подошла к нему, положила ему на плечи руки и, посмотрев на него долгим, пристальным взглядом, сказала осипшим голосом:
— Что же ты сделал с моим сердцем, гордый Дамасский Лев? Я знаю, ты сначала сжег его своим взором, а потом изорвал в клочки. А знаешь, Мулей-эль-Кадель, я ведь тебя любила, так сильно, как может любить такая женщина, как я, а ты презирал мою любовь! Но я не просто женщина, я племянница великого адмирала, мой дядя владеет флотом, который оспаривали многие паши. Я не стану тебе рассказывать о своих муках; я одна знаю, сколько бессонных ночей провела, думая о тебе, отважном молодом воине. В мусульманском лагере только и говорили что о твоих героических подвигах. Я много раз видела, как ты скакал по полю боя и тебя не страшили ни копья, ни мечи венецианцев, ни огонь аркебуз и кулеврин. Со своей непобедимой саблей над головой ты был прекрасен и могуч, как бог войны. А теперь ты хочешь, чтобы та самая Хараджа, что страдала и плакала по тебе, да, плакала, Мулей-эль-Кадель, отдала тебе христианку, которая над ней насмеялась и в которую ты влюблен?
Дамасский Лев отрицательно покачал головой.
— Да, влюблен! — вне себя крикнула Хараджа. — Я читаю это в твоих глазах! И чтобы в этом убедиться, достаточно того интереса, что ты к ней проявляешь, и тех опасностей, которым ты бросаешь вызов, чтобы ее спасти.
— Ты ошибаешься, Хараджа, — отвечал Мулей, но его слова прозвучали неубедительно. — Эта храбрая женщина, что сражалась в лагере христиан под именем Капитана Темпесты, спасла мне жизнь. И было бы позором для Дамасского Льва, который славится своим великодушием, если бы он уподобился тем, кто опустошает просторы Аравии, и не помог бы ей.
— Ну конечно, ты ее любишь! — повторила племянница паши, и в ее голосе зазвенело бешенство.
Дамасский Лев вызывающе скрестил руки на груди и сказал, спокойно глядя на нее:
— А если бы и так, Хараджа?
— Христианка принадлежит мне, она в когтях у Метюба, и сбежать от меня ей не удастся! А ее голову, возбудившую столько страстей, я велю выставить на самой высокой башне. Хараджа поклялась в этом на Коране, а ты знаешь, что свое слово я держу.
Дамасский Лев схватился за саблю, но быстро опомнился и сказал:
— Метюб еще не прибыл, и надеюсь, я арестую его раньше, чем он сойдет на берег.
— Метюб! А мои люди не в счет? А его галера? У тебя хоть есть отряд, чтобы отважиться на такую попытку?
— Ты еще увидишь, на что способен Дамасский Лев. Прощай, Хараджа, и на этот раз навсегда.
И он направился к выходу с гордо поднятой головой, немного побледневший, но полный решимости.
— Берегись, султан пришлет тебе шелковый шнурок!
— Прикажи, чтобы он мне его подарил, — бросил Мулей, даже не обернувшись.
Он уже собирался перешагнуть через порог, когда Хараджа, следившая за каждым его движением с какой-то диковатой радостью, вдруг остановила его криком.
Мулей-эль-Кадель резко обернулся, схватившись за рукоять сабли и ожидая какого-нибудь подвоха.
— Ах! Я забыла об одной вещи, — сказала племянница паши, одним прыжком оказавшись возле щита с красиво развешенным оружием.
— Что еще ты от меня хочешь? — настороженно спросил Дамасский Лев.
— Подарить тебе кое-что. Думаю, эта вещь будет тебе дорога.
— Что за вещь?
— Хочу отдать тебе шпагу, которой прекрасный Хамид, точнее, Капитан Темпеста, победил лучший клинок мусульманской армады. Присоедини ее к той, что выбила тебя из седла, и у тебя будут сразу два приятных воспоминания о любимой женщине.
С этими словами она провела рукой по стене и быстро нажала на маленькую позолоченную розу над щитом.
Пол вдруг исчез из-под ног Дамасского Льва. Часть половиц быстро поехала вниз, и Мулей-эль-Кадель провалился в какой-то колодец, вскрикнув от ярости. На его крик эхом отозвался визгливый смех Хараджи.
— Вот ты и в моей власти, доблестный воин, — с бешенством прошипела она, и пол тут же поднялся и стал на место. — Ах, до чего же изобретательны эти венецианцы! Я потеряла Хамида, зато обрела Дамасского Льва, а они друг друга стоят.
Она приникла к полу, внимательно прислушиваясь. Сквозь половицы доносились проклятия и угрозы: видно, Дамасский Лев не очень уютно чувствовал себя в колодце, который, наверное, вел в мрачные подземелья замка.
— Теперь займемся остальными, — произнесла Хараджа, поднимаясь.
Она вышла на галерею, ведущую в просторный парадный двор. Эскорт Дамасского Льва все еще был там. Всадники съехались в середину двора, держа наготове аркебузы с зажженными запалами и обнаженные сабли.
— Тридцать, — сказала Хараджа, пересчитав всадников.
Она нахмурилась и в гневе махнула рукой:
— Мои янычары превосходят их численностью, но разве можно им доверять! Были бы здесь матросы Метюба, дело было бы уже сделано, и все тридцать голов украсили бы башни моего замка. Попробуем потянуть время. Метюб должен быть совсем близко.
28Предательство Хараджи
Она вернулась обратно, стараясь не показаться на глаза эскорту, и позвала дворецкого. Он ожидал ее приказаний в соседней гостиной, где Хараджа обычно принимала доверенных людей и обедала или ужинала в их компании.
Турок, старый тучный евнух огромного роста, уже догадался, какую шутку сыграла с Дамасским Львом его хозяйка, а потому, когда она вошла, позволил себе осклабиться и хитро подмигнуть.
— Подземелье заперто надежно? — спросила Хараджа.
— Да, хозяйка, — ответил евнух. — Из него есть только один выход, и он закрыт обшитой железом дверью, которая выдержит даже выстрел из кулеврины.
— Ступай позови командира янычар, вели принести эскорту Мулея-эль-Каделя кофе, мороженое и сласти и предложи им разоружиться и передохнуть, пока их господин закончит завтракать со мной.
— А они послушают?
— Ты думаешь, нет?
— Я видел, как Дамасский Лев шепнул что-то на ухо негру, который, кажется, и есть командир эскорта.
— Ступай и больше ни на что не отвлекайся. Об остальном позабочусь я. Жду у себя капитана янычар.
Евнух, хотя и не был убежден в успехе этой затеи, спустился вниз и приказал рабам, ожидавшим на пороге покоев первого этажа, принести обильное угощение для эскорта. Потом решительным шагом направился к Бен-Таэлю, который уже начал нервничать из-за долгого отсутствия хозяина.
— Попроси своих людей загасить запалы аркебуз и спешиться, — сказал он. — Дамасский Лев завтракает с моей госпожой и вернется не раньше чем через час.
Бен-Таэль удивился:
— Мой господин завтракает с племянницей паши? Не может быть!
— Почему? — спросил евнух. — Что в этом такого? Разве Дамасский Лев не был другом моей госпожи?
— Был. Но я не знаю, как сейчас — друг он ей или нет. Во всяком случае, мы вряд ли прибыли сюда как друзья. К тому же я обещал синьору, что мы дождемся его возвращения, не спешиваясь.
— Хараджа посылает вам угощение, чтобы освежиться, — сказал евнух, указав на рабов, державших большие серебряные подносы, уставленные чашками и заполненные сластями всех сортов.
Бен-Таэль пристально посмотрел ему в глаза, словно пытаясь разгадать, что за тайную мысль он скрывает, и решительно ответил:
— Мы ни в чем не нуждаемся. Поблагодари свою госпожу за заботу.
— Так вы отказываетесь?
— Да, — все как один сухо ответили солдаты эскорта.
— Моя госпожа может обидеться.
— Дамасский Лев ее успокоит, — сказал Бен-Таэль. — Мы должны повиноваться его приказу и, пока он не вернется, ничего есть не станем.
— Но он слишком занят, чтобы отвлекать его по пустякам.
— Ничего, мы подождем.
Поняв, что от чернокожего капитана ничего не добьешься, евнух ушел в дурном расположении духа, опасаясь неистовой вспышки гнева своей раздражительной госпожи.
Он нашел ее в обеденном зале. Она вышагивала вокруг стола, как тигрица в клетке, лицо ее было искажено гневом, глаза сверкали.
— Ну что, хоть тебе-то что-нибудь удалось? — крикнула она, как фурия обернувшись к бедному евнуху.
— Эти люди отказались не только отведать твои пирожные и мороженое, они не пожелали разоружиться и спешиться.
— Они что-то заподозрили? — вскинулась Хараджа.
— Они явно чего-то опасаются, госпожа. Они удивлены и обескуражены тем, что их господин согласился позавтракать с тобой.
— А ты, капитан, ты можешь отвечать за верность своих янычар? — обратилась она к командиру стражи.
— Поскольку речь идет о Дамасском Льве, госпожа, я сомневаюсь, что они согласятся напасть на его свиту. Этот юноша очень популярен в мусульманском войске, и я уверен, солдаты взбунтовались бы, если бы услышали такой приказ даже от самого великого визиря Мустафы.
— Хорошо, значит, я сама уничтожу и тех и других! — в страшном возбуждении крикнула Хараджа.
Повернувшись к евнуху, она бросила:
— Объяви сбор всем рабам и арабам моей свиты и вели им занять верхние террасы, а ты, капитан, иди и разоружи всех своих людей: я не могу рассчитывать на их преданность.
Она сорвала со стены боевую саблю, причем выбрала самую легкую и самую богато украшенную, которую носила обычно, чтобы покрасоваться, а не для других целей. Потом подозвала двух арабов, охранявших коридор, велела им запалить аркебузы и следовать за ней во двор.
Эскорт Мулея-эль-Каделя не двинулся с места, а в конце двора столпились янычары, охранявшие подъемный мост и о чем-то оживленно спорившие со своим командиром.
По верхней террасе над двором рассредоточилось человек тридцать слуг и арабов, вооруженных длинными аркебузами.