Папаша Стаке, Эль-Кадур и Перпиньяно заботливо ухаживали за ней, уложив ее под импровизированный тент из найденного в шлюпке паруса. И был момент, когда они опасались, как бы она не потеряла рассудок.
Но прошли сутки, и кризис, к счастью, миновал. Ему на смену пришло неожиданное спокойствие, и герцогиня смогла немного вздремнуть.
Метюб, у которого из головы не шел тот самый знаменитый удар, боялся, что уже никогда ему не научится. Обустроив в дюнах лагерь для своих шестидесяти спасшихся людей, он то и дело наведывался к герцогине и до того расщедрился, что даже выделил христианам часть продовольствия, которое некоторые запасливые матросы все-таки ухитрились захватить с собой в этом бедламе.
Поляк тоже явился было под тент, но Перпиньяно держался с ним презрительно, а папаша Стаке так на него посмотрел, что он предпочел отойти подальше. На мрачных лицах обоих слишком ясно читалось подозрение, что именно он убил виконта, и кондотьер решил пока на вопросы не нарываться.
— Она все равно попадет в когти Медведя, как вы ее ни стерегите, — сказал мошенник себе под нос, выходя из-под навеса. — А потом и с вами посчитаемся, мои бедные ощипанные петушки.
Однако с того дня он остерегался появляться в лагере христиан.
Итак, сутки спустя герцогиня немного успокоилась и заснула. То был сон выздоравливающего, которого так ждали Эль-Кадур, Перпиньяно и папаша Стаке.
— Нам нужно решиться, — сказал старый моряк. — Еще одна ночь промедления — и мы займем места железных флюгеров на башнях Хусифа. Я знаю, сегодня к Метюбу вернулся гонец, отправленный в ближайшие прибрежные деревни, и он сказал, завтра придет галиот, чтобы забрать нас.
— Это правда? — испугался Перпиньяно.
— Меня заверил в этом помощник Метюба.
— Тогда надо решаться скорее, — сказал Эль-Кадур.
— Нам остается только сняться с места, пока турки спят, — заметил папаша Стаке. — Думаю, если герцогиня поспит четыре-пять часов, она будет в состоянии идти с нами. У нее просто волшебная энергия и сила, она гораздо выносливее, чем этот рыцарь удачи… Клянусь святым Марком! А где этот чертов поляк? Не подслушивает ли где поблизости?
— А я для чего?
— Что ты хочешь сказать, Эль-Кадур?
— У меня всегда под плащом спрятан кинжал, готовый поразить этого негодяя в сердце.
— Спокойно, араб моего сердца, плесни малость воды в твою горячую кровь. Мы тут не в пустыне, и надо быть предельно осторожными.
— А если он снова встанет у нас на пути?
— Вот тогда и сделаешь, что тебе больше понравится. Если же он тоже заснет, как сурок, оставь его в покое.
— Подведем итог, — сказал Перпиньяно. — На какое время назначим побег?
— Чем позже, тем лучше, лейтенант, надо, чтобы герцогиня опомнилась от такого удара. И потом, часа в три-четыре утра сон у всех гораздо крепче, чем в полночь.
— Мы должны где-то раздобыть оружие, утром за нами наверняка будет погоня, — заметил лейтенант.
— Мусульмане прихватили с собой некоторое количество пистолетов, мушкетов и сабель, — сказал Эль-Кадур. — Они сложены в шлюпке, и мне не составит труда пойти и стащить их, пока все спят.
— Ты ценный человек, черный хлебушек, — отозвался папаша Стаке. — Если ты когда-нибудь пойдешь со мной в плавание, я тебя сразу назначу интендантом, а это почти что боцман.
Араб, грустно улыбнувшись, кивнул.
— Эль-Кадур не уйдет с Кипра живым, — сказал он немного погодя.
— Что за мрачные мысли, — ответил папаша Стаке. — Со мной такого сроду не бывало! Да ладно тебе, давай-ка лучше уляжемся возле навеса и вздремнем вполглаза. Надо следить за поляком.
— Я подежурю, — сказал Эль-Кадур. — Отдыхайте спокойно.
Перпиньяно и папаша Стаке вышли из-под навеса, а араб свернулся калачиком возле спокойно спящей герцогини.
Мусульмане разбрелись по дюнам, выкопав себе ямки в песке: в них было гораздо удобнее спать. Они быстро проглотили свой скудный паек, состоявший исключительно из галет, и улеглись в эти импровизированные кровати, будучи уверены, что со стороны соотечественников никакая опасность им не угрожает.
Перпиньяно, папаша Стаке, Симоне и греки-отступники решили последовать их примеру, чтобы в нужный момент вскочить и выйти в море.
Несмотря на все свои благие намерения, старый моряк тоже заснул, и отнюдь не вполглаза. Он устал не меньше молодых, хотя и обладал огромной жизненной силой, а вот отдыха ему требовалось больше.
Спустя несколько часов он вдруг проснулся, потому что кто-то тряс его за плечо.
Он сел рывком и уже собирался кулаками встретить непрошеного гостя, но, увидев Эль-Кадура, успокоился.
— Уже пора?
— Все спят, — ответил араб.
— А синьора?
— Она готова идти с нами.
— Как с оружием?
— Я взял две шпаги, четыре сабли, полдюжины мушкетов с боеприпасом и еще несколько пистолетов. У каждого из нас будет чем обороняться.
— Ты молодец, черный хлебушек.
— Поторопитесь, все наши уже на ногах.
— Я готов. А что поляк? Спит?
— Я его не видел.
— Пошли.
Он встал и огляделся вокруг. Весь лагерь погрузился в темноту, и не было слышно ни звука.
Турки, уставшие не меньше остальных, крепко спали.
— Все в порядке, — прошептал он.
Герцогиня стояла, держа в руке одну из шпаг, принесенных Эль-Кадуром. Казалось, к ней вернулась вся энергия прежнего Капитана Темпесты.
— Синьора, — сказал папаша Стаке, — вы в состоянии идти со всеми?
— Да, — ответила она. — Я снова стала той женщиной, что сражалась в Фамагусте. Я должна вас спасти. Не забывайте, мы все христиане и перед нами наши противники-турки, враги Венецианской республики и Льва Святого Марка. Пойдемте!
Все вооружились и приготовились к любой опасности, предпочитая скорее умереть с оружием в руках, чем дать увезти себя в Хусиф и закончить там жизнь в страшных мучениях.
Они на цыпочках, чтобы не скрипнул песок, вышли из-под навеса и направились к гряде холмов, отделявших равнину от побережья. Эль-Кадур с утра обследовал эти холмы и нашел узкий проход, который позволял без труда миновать прибрежные скалы, на первый взгляд неприступные.
В лагере был слышен громкий храп турок, спящих в своих песчаных норах.
Герцогиня, казалось забывшая в последний решительный момент даже о бедном виконте ЛʼЮссьере, возглавляла отряд, рядом шел Эль-Кадур, держа мушкет с дымящимся запалом.
Они благополучно добрались до скал и уже углубились в найденный арабом проход. Отряд почти целиком скрылся в обрывистых скалах, как вдруг в лагере турок поднялся крик.
— Тревога! К оружию! Христиане сбежали!
Папаша Стаке взвыл:
— Поляк! Ох, этот бандит, Польский Медведь! Он же наверняка не спал и шпионил, такая порода. Бежим! Скорее! Скоро турки нас догонят!
Все пустились бегом, а с берега неслись яростные крики и лихорадочные команды.
— Быстрее! Быстрее! — кричали Перпиньяно и старый моряк.
— Госпожа, — сказал Эль-Кадур, повернувшись к герцогине, — хочешь, я понесу тебя? Ты ведь знаешь, у меня сильные руки.
— Нет необходимости, — ответила Элеонора. — Капитан Темпеста снова обрел силы. Вперед, мои храбрецы!
Прибрежные скалы они проскочили молниеносно и со всех ног бросились бежать по равнине. Небо между тем начало чуть заметно светлеть.
— Вижу внизу какой-то дом! — крикнул Эль-Кадур. — Надо постараться до него добежать.
В полумиле впереди, возле заброшенного виноградника, смутно виднелась маленькая ферма с соломенной крышей.
— Спрячемся внутри, — сказал папаша Стаке. — Там можно будет долго держать оборону и…
Его прервал оглушительный крик. Турки обнаружили проход в скалах и с воплями бежали вниз. Погоню возглавляли Метюб и поляк, разъяренные тем, как ловко их провели.
— Ну! Последний рывок! — крикнул папаша Стаке. — Если попадем к ним в руки, нас разорвут на куски, а наши головы украсят зубцы на стене замка Хусиф! Синьора, вы не устали?
— Вперед! — отвечала герцогиня.
Преодолев полмили, отряд ворвался в дом. Дом был довольно тесный, похоже, владельцы его уже давно покинули, если не были убиты Мустафой, который посылал свою орду прочесывать деревни в поисках голов оставшихся там христиан.
— Организуем оборону, — сказал Перпиньяно, быстро обследовав четыре комнаты, в каждой из которых было по два окна.
— Вы, синьора, вместе с папашей Стаке, Симоне и Эль-Кадуром занимайте две комнаты наверху и возьмите с собой четыре мушкета. Я останусь с греками. Стреляйте только наверняка и по возможности берегите боеприпасы.
— Прежде всего, постараемся всадить унцию свинца в башку поляку, — прибавил папаша Стаке. — Я неплохо стреляю, и, если он хоть чуть высунется, ему конец.
— Быстро! — скомандовал лейтенант. — Мусульмане подходят.
Отряд разделился. Герцогиня с тремя бойцами заняла позицию у окон в двух верхних комнатах, приготовив к бою мушкеты.
— Смерть гяурам! Перережем их всех! Всех сожжем прямо в норе!
Турок было человек шестьдесят, но ружья имелись у троих или четверых, и очень немногие держали в руках сабли или топоры.
Но их было слишком много, чтобы христиане могли надеяться их одолеть.
Увидев в окнах длинные стволы аркебуз, турки остановились шагах в трехстах-четырехстах и залегли, прячась за чахлым кустарником и валунами, которых вокруг дома было полно.
Греки открыли огонь и застрелили двоих стрелков Метюба из четверых, тех, что не успели спрятаться.
И папаша Стаке, разглядев за кустом турка, выстрелом отправил его в компанию прелестных гурий мусульманского рая.
Осаждавшие пришли в ярость от первых потерь и тоже не остались в долгу. А потому в течение примерно двух часов не прекращалась перестрелка из аркебуз, не приносившая осажденным никакого урона, так как их защищали толстые стены дома, которые к тому же позволяли целиться более спокойно и тщательно.
К герцогине вернулось ее ни с чем не сравнимое хладнокровие, и она тоже выпустила несколько зарядов. А поскольку стреляла она очень метко, у нее на счету было четверо или пятеро убитых.