Она отличалась от женщин, помешанных на драгоценностях, которые султаны, разграбив очередную провинцию или королевство, расшвыривали направо и налево с щедростью истинных воров. Украшений ни в ушах, ни на руках юная красавица не носила, зато на поясе у нее висела маленькая сабля в серебряных ножнах, отделанных перламутром, с золотой рукоятью, инкрустированной сапфирами и изумрудами.
— Что это мой капитан[17] так раскричался? — спросила она у турка, который пристально что-то высматривал, стоя на краю террасы и заслонив глаза от солнца ладонями. — Ты не забыл, что настало время выпить кофе?
— Лучший кофе сейчас прибудет с моря, госпожа, — отозвался капитан. — Паша Дамаска наконец-то угодил в сети, расставленные твоим дядюшкой, великим пашой.
На лице красавицы появилось жестокое, диковатое выражение, глаза сверкнули мрачным огнем.
— Ты так думаешь, Метюб?
— Я же не слепой! Пророк пока еще не пожелал меня ослепить. Смотри вон туда, вон он, галиот паши, движется спокойно и вальяжно, и на грот-мачте развевается голубой флаг с тремя Дамасскими Львами на задних лапах. Смотри, Хараджа!.. Смотри!..
Прекрасная турчанка, как пантера, бросилась к широкому парапету, где стояли шесть кулеврин с клеймами Венеции, явно захваченных после резни в Никозии и Фамагусте, и тоже загородила глаза рукой: утреннее солнце уже сияло достаточно ярко.
Перед глазами разверзлась пугающая стометровая пропасть, поскольку с этой стороны стены замка обрывались в море. Но ее это ничуть не смутило, и она спокойно прислушалась к грохоту прибоя, долетавшему снизу.
Шагах в тысяче от берега виднелась небольшая галера, водоизмещением примерно в триста тонн, с двумя рядами весел и двумя мачтами, на которых белели огромные латинские паруса. Корабль медленно приближался, скользя по спокойной морской глади и направляясь на северо-запад, к Греческому архипелагу, словно собирался бросить якорь в могущественном Константинополе.
— Восемь кулеврин, — насчитал капитан. — Двадцать солдат и двадцать гребцов на веслах. Неплохой куш для нас. Что скажешь, госпожа? Команда паши постоянно сторожит все пути к Архипелагу?
Смертельно побледнев, Хараджа молчала. Она стояла у края пропасти, на дне которой бился и грохотал прибой, и то и дело запускала пальцы в длинные волосы, будто хотела вырвать прядь. Прекрасный лоб этой странной красавицы был нахмурен, словно в душе у нее бушевала буря.
— Ты меня поняла, госпожа? — спросил капитан. — Неужели теперь, через четыре года, мы позволим, чтобы паша Дамаска, отец храброго воина, который должен был стать твоим мужем, от нас ушел?
Хараджа снова принялась терзать темные пряди и сказала:
— Ох уж эти воспоминания прошлого!..
— О ком ты сейчас думаешь? — не без иронии поинтересовался капитан. — О Дамасском Льве или о красавце-капитане, который оказался женщиной и стал его женой? То, что она женщина, не помешало ей нанести мне мастерский удар шпагой… Она и вправду была известна в Фамагусте под именем Капитан Темпеста.
Красавицу передернуло, лицо ее вспыхнуло ярко-красным румянцем, а в глазах зажглась неукротимая свирепость янычара.
Она повернулась к капитану и спросила срывающимся голосом:
— Метюб, а ты не устал любоваться террасами замка Хусиф?
Здоровяк безмятежно поглядел на нее, скрестил руки на груди и спокойно ответил:
— Если племянница Али-паши желает посмотреть, как человек, описав в воздухе большую дугу, полетит вниз и разобьется о скалы, ей надо только сказать. Я готов прыгнуть…
Он взобрался на парапет и со злостью смотрел вниз, на скалы, готовые изуродовать его по приказу хозяйки. Начался прилив, и море бушевало все громче.
— Так что, госпожа, хочешь? Чего стоит одна человеческая жизнь, когда на Крите тысячи и тысячи христиан и турок падают, сраженные минами, кулевринами или зарубленные мечами и саблями? На Крите люди гибнут уже больше года, и, если ты пошлешь меня туда, может, я и пополню ряды тех пятидесяти тысяч турок, которых малочисленные, но храбрые венецианцы отправили в царство гурий пророка.
— Ты с ума сошел, — сказала Хараджа, схватив его за руку и заставив спрыгнуть с парапета. — Моя галера готова?
— Уже восемь дней, как готова.
— А мое оружие и доспехи?
— На корме.
— Пошли, Метюб. Если я пока не могу схватить Дамасского Льва и его жену, то захвачу хотя бы его отца. А малыша должны были похитить, и он, возможно, уже находится на Крите в руках моего дяди.
— Вряд ли ты найдешь его живым.
— Ему всего три года.
— Однако твой дядюшка ради развлечения иногда велит содрать кожу с парочки христианских младенцев.
— Замолчи!.. Пошли со мной!..
Метюб помог ей сойти с парапета, и оба начали спускаться по бесконечной лестнице, вырубленной прямо в скале. Она была такой узкой, что даже от небольшого войска ее смогли оборонять всего несколько человек. На верхние террасы и на вершины башен высыпали обитатели крепости: ее защитники, а вместе с ними женщины. Но никто не осмелился криком приветствовать галиот паши Дамаска.
Все слишком боялись племянницы грозного Али-паши.
Насчитав по дороге около ста шестидесяти ступеней, капитан вместе с Хараджей спустились в маленькую бухту, посреди которой, посверкивая латунной окантовкой фальшбортов, колыхалась на волнах великолепная четырехсоттонная галера, выкрашенная в красный цвет.
Она была оснащена двумя большими латинскими парусами (на средиземноморском Востоке в то время пользовались только латинскими парусами), тоже красными, в голубую полоску, тремя рядами весел и шестнадцатью кулевринами, расставленными на палубе таким образом, чтобы можно было обстреливать любую сторону горизонта.
Экипаж составляли тридцать прикованных к скамейкам гребцов и сорок отборных турецких солдат в железных и стальных доспехах. Хараджу и капитана уже ожидала шлюпка, готовая доставить их на борт.
— Все на местах? — спросил капитан у сидящих в шлюпке матросов.
— Все! — хором ответили они. — Отчаливаем!..
В один миг промчались они по водной глади, и племянница паши вместе с капитаном по простому веревочному трапу поднялись на галеру. Тридцать воинов, вооруженных тяжелыми аркебузами, саблями и ятаганами, выстроились на палубе, чтобы приветствовать свою повелительницу.
Она же, по обыкновению, не удостоила их даже взглядом и сразу спустилась в каюту. А капитан, оглядев паруса и такелаж, отдал несколько быстрых, резких команд.
Чтобы поднять два якоря, хватило нескольких оборотов лебедки, ибо дно было мягкое. Паруса стали по ветру, тридцать весел мощно задвигались в руках гребцов под окрики и угрозы надсмотрщиков, и красавица-галера покинула бухту, обогнула скалу со стоявшей на ней батареей и горделиво вышла в море, двигаясь на веслах, поскольку ветра почти не было.
Галиот паши Дамаска уже миновал замок Хусиф и спокойно продолжал свой путь тоже на веслах. На губах Метюба заиграла дьявольская усмешка.
— Ну и куда вы собрались, несчастные? — пробормотал он. — Попасть в плен к туркам — дело скверное, но это еще полбеды. Тут вмешается Хараджа, и пощады не будет никому, даже старому паше.
Так рассуждал он сам с собой, сидя верхом на большой кулеврине, отлитой в Константинополе, когда к нему подошла Хараджа.
Она была почти полностью закована в стальные доспехи с тонкой чеканкой на кирасе, в нарукавниках и ножных латах, на шлеме красовались страусовые перья. Элегантную маленькую саблю сменил изогнутый меч, прекрасное оружие для абордажа.
— Уже можно стрелять, Метюб? — спросила она, внимательно посмотрев на галиот паши.
— Когда пожелаешь, госпожа, — ответил капитан. — Между нами не более трех выстрелов из крупной аркебузы.
— Потребуй, чтобы они сдались.
— Паша очень удивится, если его обстреляют соотечественники.
— Но прежде всего видишь ли ты на палубе отца Дамасского Льва?
— Я не вижу среди тех, кто на палубе, ни одного пожилого человека. Подозреваю, старик болен.
Пухлые губы Хараджи скривились в жестокой усмешке. Капитан, не спускавший с нее глаз, покачал головой и тихо проворчал:
— Гм!.. Не хотел бы я оказаться на месте старого паши. Но если на борту галиота окажутся Дамасский Лев и Капитан Темпеста, вряд ли племянница Али-паши рискнет пойти на абордаж, а уж я тем более.
— Ну так что, Метюб? — сухо спросила Хараджа. — Мне кажется, здесь, на моей галере, зря теряют время.
— Мы его быстро наверстаем, госпожа. Подожди минутку…
Он подскочил к широкому центральному люку, позволявшему видеть все, что происходит у гребцов, и громко крикнул голосом, не допускавшим возражений:
— Пусть надсмотрщики возьмутся за плетки и не щадят гребцов. Мы торопимся, понятно?
Потом, когда нутро галеры огласилось криками боли, он вернулся на палубу, где шестеро матросов уже зарядили большую константинопольскую кулеврину.
— Сначала дадим предупредительный залп, — сказал он. — Если они не остановятся, снесем им мачты. Восемь кулеврин против шестнадцати!.. У нас отличное преимущество.
Длинный трехметровый ствол бабахнул холостым, и эхо от выстрела долго металось над водой, отражаясь в волнах, которые постепенно поднимал южный ветер.
Капитан галиота в знак приветствия трижды поднял и спустил флаг паши Дамаска и, вместо того чтобы замедлить ход, приказал гребцам приналечь на весла. Красивые брови Хараджи поползли вверх, глаза загорелись.
— Как! — вскричала она. — Они не подчинились приказу племянницы великого паши?
— Госпожа, — сказал Метюб, — но ведь твой флаг еще не развернули. Да и к тому же на галиоте не какие-нибудь жалкие торговцы, а один из самых могущественных правителей Малой Азии.
— Пусть развернут флаг Али-паши!..
— Тогда галера быстрее уберется.
— Вот тут-то мы и возьмем ее на абордаж, — в гневе бросила Хараджа.
— Но сначала обстреляем как следует, — проворчал Метюб. — А когда она пустится наутек, столкнется с пятьюдесятью галерами, которые дядюшка предоставил в твое распоряжение, чтобы отделаться от твоих капризов… Эй, на корме!.. Поднять флаг великого паши!..