— Что хочет этим сказать владетельница замка Хусиф? — с иронией в голосе спросил паша.
— Я хочу сказать, что племянница Али-паши будет обращаться с тобой, как с простым военнопленным.
— Со мной?!
— С тобой, владетель Дамаска.
— Я хочу знать, по какой причине ты обстреляла и атаковала мой галиот…
— Я сделала не только это. Обернись и посмотри, что там висит на фок-мачте, зацепившись за железный зуб.
Паша в гневе обернулся и вскрикнул от ужаса. Его капитан все еще висел наверху, истекая кровью.
— Какая гнусность! — взревел он, и в глазах его полыхнуло пламя.
— Тебя напугала такая малость, паша? — с холодной насмешкой спросила Хараджа.
— Ты убила доблестного воина!
— Когда я это заметила, было слишком поздно. Однако, как я тебе сказала, он сам был виноват. Сказал бы мне, где сейчас твой сын Мулей-эль-Кадель и его жена, христианская герцогиня, что сражалась в Фамагусте под именем Капитан Темпеста, курил бы спокойно свой чубук.
— А! Так ты за это его убила!.. — крикнул паша.
Хараджа со скучающим видом повела плечами и сказала:
— А теперь будешь говорить ты.
— Я?!.
— Берегись! Мы в открытом море, и я велю потопить твой галиот вместе с экипажем. И уверяю тебя, спастись не удастся никому, и никому не удастся отправиться в Константинополь и рассказать все нашему султану Ибрагиму.
— Значит, ты утверждаешь, что, если я не заговорю, ты и меня убьешь, как убила моего капитана, и не имеет значения, что я знатнее тебя, ибо твой дядюшка всего лишь алжирский пират?
Хараджа долго медлила с ответом, потом произнесла:
— Не знаю, там будет видно.
— И что ты хочешь от меня узнать?
— Где находится твой сын.
— А зачем тебе?
Злобный огонь сверкнул в глазах владетельницы Хусифа.
— Разве ты не знаешь, что мы любили друг друга? Я вздыхала по гордому Дамасскому Льву, который под стенами Фамагусты поражал своей храбростью стотысячное войско визиря Мустафы.
— До меня доходили смутные слухи об этом, — сказал паша почти небрежно. — И что?
— Его похитила у меня христианская аристократка! — крикнула Хараджа.
— И это мне известно.
— Где они скрываются? Я уже три года ищу их по всей Италии, от Милана до Венеции. Я наняла лучших людей…
— Лучших — в смысле владения кинжалом, — с иронией заметил паша.
— И обнаружила только след их пребывания в обоих городах, — продолжала хозяйка замка Хусиф, не обращая внимания на его слова.
— Ну и где они теперь?
— Я спрашиваю об этом тебя. Ты отец Дамасского Льва и свекор этой ненавистной Капитанши Темпеста.
Паша вдруг резко встал, отбросив шелковое покрывало, и сказал, пристально глядя на Хараджу:
— Знай, с тех пор, как мой сын отрекся от религии пророка и женился на христианке, я ничего более не знаю о Дамасском Льве.
— Лжешь! — смертельно побледнев, взвизгнула Хараджа и вскочила на ноги. — Ты лжешь!.. Но ты в своем праве. Он твой сын, и ты имеешь право защищать его. Но та, другая, она ведь гяурка, она сражалась против сынов ислама и многих убила, хотя она и женщина. Ты можешь выдать ее мне. Где эта женщина? Я желаю это знать!
— Если у меня нет никаких известий о Мулее, значит нет известий и об этой христианке. Кто знает, где они? У герцогини обширные владения возле Неаполя, на Черном море и на Крите. Должно быть, не чувствуя себя в безопасности, они колесят по Италии и по всей Европе.
— И оставили ребенка в Венеции?
— Теперь, когда все еще бушует война, наши соотечественники лишились свободного доступа в Царицу Лагун. Венецианские купцы не забыли потерю своих колоний в Морее,[19] на Черном море и на Кипре, как не забыли и о пятистах своих солдатах, которые попали в плен к Магомету Второму и которых он велел всех разрубить пополам.
— Султан был в своем праве. К тому же он ведь твой родственник, — с иронией заметила Хараджа.
— Я, может быть, турок гораздо больше, чем все они в Константинополе, но я никогда не учинил бы такой гнусности.
— Нечего им было ввязываться в войну, если не чувствовали в себе достаточно сил.
— Мало того что они перебили под стенами городов Кипра, Крита, Мореи и Причерноморья более двухсот тысяч наших воинов, они еще вместе с мальтийскими рыцарями уничтожили более трехсот наших галер. Это они-то не были готовы к войне?!. За десять лет осады Крита с моря и суши что сделал твой могущественный дядюшка? И что сделал Хусиф-паша?
— Они взяли Канею.[20]
— Но не весь остров. И повсюду, за каждым камнем на острове, лежат кости наших воинов.
— Все это меня не интересует, — сухо заявила Хараджа. — На войну идут, чтобы убивать, а не болтать языком. Оставим этот разговор, паша. Если не хочешь сказать, где твой сын, скажи, где эта христианка.
— Я уже сказал: не знаю, — твердо произнес паша.
— Значит, не хочешь сказать?
— Я ничего не знаю.
— Твой капитан тоже так говорил и настаивал, что не знает. Видишь, как он кончил, насаженный на зубья?
— Что ты хочешь сказать? — спросил паша, побледнев и нахмурившись.
Хараджа повернулась к чернокожему гиганту и приказала:
— Вели принести козлы, два стола и твои бритвенные ножи.
— Будет исполнено, госпожа.
— Что ты сказала?! — взревел паша.
— Да кто ты теперь такой, паша Дамаска? Обыкновенный пленник, и больше никто.
3Паша Дамаска
Были среди султанов такие, кто сделал турецкий народ пугающе кровожадным, беспрестанно насаждая непримиримую, не знающую жалости ненависть к христианам. Христианину достаточно было любого прегрешения, чтобы получить смертный приговор.
Но надо сказать, что не таков был основатель османской династии, знаменитый Баязет, подмявший под себя весь исламский мир и покорившийся только непобедимому Тамерлану, который командовал татарскими ордами. Тамерлан его не пощадил и посадил в железную клетку, где султан и умер от разрыва сердца. Не таков был и второй из османских султанов, Магомет I, самый известный, тот, что мягко относился к подданным, прощал мятежников и сохранил жизнь своему брату, который пошел против него при поддержке государя Валахии. Когда в 1421 году он умер в Адрианополе, его оплакивал весь народ и восхваляли даже враги. А вот Магомет II, самый могущественный из турецких султанов, вселял в своих подданных ненависть к христианам и придумывал изощренные пытки даже для своих визирей.
Этот удачливый завоеватель первым водрузил полумесяц над куполом собора Святой Софии в Константинополе, навсегда разрушив Византийское царство. Именно в его правление жестокость турок достигла пугающих размеров.
Свирепый и неумолимый, он не удовольствовался тем, что превратил Черное море в турецкое озеро, ему было мало взятия Крыма и Трапезунда, мало того, что он победно дошел до предгорий Альп. Он наглядно продемонстрировал своим янычарам, как надо обращаться с пленными, приказав зарубить пятьсот венецианцев и заколоть восемьсот эпиротов, а визиря и опальных правителей велел задушить. У себя в серале он учредил такое наказание: женщину, которая разонравилась господину, зашивали в кожаный мешок вместе с кошкой, а какое-то время спустя бросали ночью в Босфор, привязав к мешку железное ядро.
Турецким народом словно овладело кровожадное безумие, которое другие султаны остереглись заглушить, чтобы посеять ужас вокруг себя и заставить дрожать далеких врагов.
Необыкновенно жестоким показал себя Магомет III, прославившийся своими военными победами и варварскими выходками. Когда он взошел на престол, у него было девятнадцать братьев. Боясь, как бы кто-нибудь из них не воспрепятствовал его правлению, он велел прислужникам сераля их всех задушить.
Жадный до славы, он отважился вступить в схватку с Австрией, в то время одной из сильнейших стран Европы, и в кровавом бою наголову разбил герцога Максимилиана, перебив пять тысяч его солдат!.. Пленных не щадили, и все они погибали после жестоких пыток, ибо уже тогда турки считали христиан существами, недостойными жить в этом мире.
Зазнавшись, Магомет III бросил войска на Дунай и в Азию и отправил свои галеры опустошать итальянские берега, повсюду учиняя резню. Видимо, ему мало было убийства девятнадцати братьев, и он совершил очередное преступление, которое заставило ужаснуться не только исламский, но и христианский мир. Его первенец Махмуд, юноша пылкого и благородного нрава, не раз просил отца отправить его на войну, вместо того чтобы держать в гареме среди пятисот красавиц.
Такая настойчивость вселила в кровожадного султана подозрение, что сын желает сколотить большой отряд и выступить против него. И тогда он приказал задушить юношу.
Османская жестокость росла на глазах. Шелковые шнурки душителей и ночная резня в гаремах, виселицы, распиливание пленных живьем, отрезание носов и ушей — все это казалось султану недостаточным. И он придумал острыми как бритвы ножами снимать кожу с живых людей. Эта казнь быстро стала почти популярной и, как видим, была известна даже Харадже.
Однако османскую жестокость распаляли не только султаны. Султанши им ни в чем не уступали, приказывая задушить соперниц или бросая их в Босфор в роковых мешках. Можно сказать, что они соперничали со своими повелителями, обильно поливая серали кровью. Даже христианки, похищенные на итальянских берегах, обретя могущество в гаремах, проявляли не больше человечности.
Среди них прославилась Баффа, венецианская аристократка, похищенная турецкими корсарами и проданная в рабство в Константинополе. Она стала одной из самых могущественных и жестоких султанш в истории османской династии. Она залила сераль кровью, хотя была христианкой и венецианской аристократкой, и так ожесточилась против своих единоверцев, словно Магомет расстроил ее рассудок и сделал из нее бо́льшую мусульманку, чем все мусульманки империи, вместе взятые.