Так стоит ли после этого удивляться, что Хараджа, племянница ставшего знаменитым алжирского корсара, который убивал всех пленников, попавших к нему в руки живыми, будь они капитаны или простые солдаты, бестрепетно применяла казни, изобретенные Магометом III во время коротких привалов между битвами?
Паша не сводил глаз с владелицы замка Хусиф, словно спрашивая, изволит ли она шутить или хочет его припугнуть.
Появление Хамеда с ящиком для инструментов и четверых матросов, которые несли козлы и два массивных стола, убедило его, что с ним не шутят.
— Значит, ты осмелишься… — произнес он хриплым от гнева голосом.
— Если ты не заговоришь, я осмелюсь на что угодно, — ответила Хараджа. — Я уже сказала: я не прошу тебя сказать, где твой сын. Мне достаточно знать, где скрывается его жена, Капитан Темпеста.
Паша коротко рассмеялся:
— Неужели ты думаешь, что гяуры в своей стране живут отдельно от жен? Так знай же, они могут жениться только на одной женщине, и, если я скажу тебе, где находится неаполитанская герцогиня, жена моего сына, я укажу, в каком дворце обитает Мулей-эль-Кадель. Однако я ничего не знаю, и ты, племянница пирата, вольна убить меня, как убила моего верного капитана.
— Берегись, паша! — визгливо крикнула Хараджа.
— Когда ты отнимешь мою жизнь, все будет кончено, и ты ничего не узнаешь.
— До чего же вы упрямы, азиатские османы!
— Зато мы храбрее и честнее тех, что обитают на островах и на континенте.
— Ты хочешь вернуться в Дамаск?
— Что я должен сделать? Увы, я понял, что уже ничего не смогу сообщить султану Ибрагиму.
— Заговорить! — прорычала Хараджа, которая теперь и вправду походила на тигрицу.
— Я могу тебе поведать, что сирийские бандиты, те, что лезли вверх по пустынным дюнам, успокоились и что пески не доходят больше до самого моря.
— Расскажи это своим фавориткам в гареме!
— Они это знают, а слушать одно и то же им будет скучно.
— Почему бы тебе не поведать о Капитане Темпесте, о жене твоего сына? Почему не сказать, где я могу ее найти…
— И приказать ее убить, — саркастически заметил паша. — Ведь у племянницы великого адмирала не будет недостатка в презренных наемниках в Триполи, в Алжире или в далеком Марокко, которые будут всегда готовы напасть с кинжалом даже на женщину.
— Ошибаешься!.. Я тоже владею оружием, и, надеюсь, не хуже, чем итальянская аристократка.
— Да, мне действительно говорили, что твой капитан, по слухам, один из лучших клинков империи, прекрасно тебя обучил.
— Кто тебе это сказал?
— Я однажды слышал, как об этом говорили в Дамаске.
— Ах!.. Обо мне говорят в Дамаске! — воскликнула Хараджа, зардевшись от гордости.
— Кипр расположен слишком близко к берегу, чтобы там время от времени не говорили о замке Хусиф и его хозяйке.
— Итак? — сказала Хараджа, стремительно вскочив.
А корабельный палач тем временем готовил стол для пытки и проверял бритвы.
— Чего ты хочешь?
— Вот уже полчаса, как я повторяю тебе, что хочу знать, где находится герцогиня.
— А я вот уже полчаса повторяю, что ничего не знаю, — отвечал паша.
— Ах, ты ничего не знаешь!..
— Ничего.
— Клянусь Аллахом, это мы сейчас увидим!
Она сделала знак рукой.
Хамед, как тигр, набросился на пашу, отшвырнул в сторону великолепное шелковое покрывало и сорвал с него всю одежду: белые шелковые штаны и желтую шелковую рубаху.
Он схватил старика, грубо бросил его навзничь на два сдвинутых стола, положенных на козлы, и крепко привязал за руки и за ноги.
— Можешь похвастать, что у тебя есть палач, которому все равно, кого пытать, пашу или визиря. И пусть молит Аллаха, чтобы не попасться мне в руки, — сказал паша Дамаска.
— Когда-нибудь ты мне пришлешь другого, — ответила Хараджа. — На Кипре никого лучше не нашлось. Ведь про дамаскинов говорят, что они очень любезны.
— О, а ты и шутить умеешь!
— Нет! Я никогда не шучу, паша.
Хамед взял две остро заточенные бритвы и принялся чиркать одну о другую, стараясь произвести как можно больше шума.
— Мне начинать, хозяйка? — спросил он.
Его голос потонул в неистовых криках. Это матросы на галиоте, хоть и были без оружия, протестовали против жестокой пытки, которой собирались подвергнуть их господина.
Хараджа обернулась к побежденным и гневно на них посмотрела, потом сказала Метюбу:
— Вели зарядить две кулеврины картечью и, если эти дамасские подпевалы не перестанут вопить, прикажи разнести всю палубу.
— Как пожелаешь, — ответил капитан, все более раздражаясь.
Хамед закончил точить лезвия.
Он схватил пашу правой рукой за левое плечо, оттянул кожу и сделал надрез. На столе, быстро расползаясь, появилось кровавое пятно.
Паша не вскрикнул. Хараджа сжала кулаки, капитан нахмурился.
— Будешь говорить? — спросила изменившимся голосом владелица замка Хусиф.
— Я ничего не знаю, — процедил паша, стиснув зубы.
Хамед, защипнув пальцами кожу рядом с надрезом, взглядом спросил, что делать дальше.
— Продолжай, — ответила Хараджа.
Палач взял другую бритву и снова приступил к своему нелегкому делу, внимательно следя за тем, чтобы не повредить мышцы.
Еще несколько мгновений несчастный паша, чувствуя, как с него живьем сдирают кожу, терпел адскую боль, потом из груди его вырвался крик:
— Прекрати, собака!.. Да проклянет пророк тебя и твою хозяйку вместе с тобой!
— Да ведь с тебя спустили шкуры всего-то с пару ладоней, — отозвалась Хараджа. — Старые дамасские петухи не особенно терпеливы. Хочешь, чтобы мой доблестный Хамед продолжил, или будешь говорить?
Паша молчал, стиснув зубы. Кровь бежала у него по спине, и капли с глухим стуком падали вниз, медленно собираясь в лужицу возле козел.
По знаку своей госпожи Хамед разжал пальцы и выпустил кожу старика.
— Видишь, паша, я женщина не из пугливых, — сказала Хараджа. — Я отправила твоего капитана умирать между железных зубьев, а тебя прикажу освежевать.
С губ старика сорвалось проклятие.
— Так ты хочешь знать, где мой сын и его жена!.. — крикнул он. — Иди возьми их в Кандии,[21] если осмелишься. Пятьдесят тысяч турок полегло во рвах под стенами города, который защищают венецианцы, и еще больше поляжет в его стенах, это я тебе говорю. Если Канею взяли после нескольких недель осады, то Кандию так просто не возьмешь. Там уже десять лет работают наши минеры, твой дядюшка день и ночь бомбит город и все равно не может поднять наш флаг над руинами. Хочешь отправиться за ними туда? Езжай, ты свободна, только остерегайся мин. Мне говорили, там повсюду скопилось много пороха и целые отряды время от времени взлетают на воздух.
— В Кандии! — вскричала Хараджа. — А зачем они туда отправились? Что им там делать? Мне известно, что итальянка отправилась в Фамагусту, надеясь разыскать там французского дворянина, своего жениха. Но в Кандию!..
— Я тебе говорил, у нее владения на острове.
— А если ты меня обманываешь, паша, или говоришь так, чтобы тебя избавили от бритвы доблестного Хамеда?
— Нет, я просто знаю, что ты, со всем твоим дерзким нахальством, с твоим капитаном и знаменитым адмиралом, никогда не войдете в Кандию.
— И ты поклянешься на Коране?
— Да, — ответил паша.
— Мне достаточно твоего слова, ибо я считаю тебя добрым мусульманином.
По ее знаку Хамед приложил на место отрезанный лоскут кожи и накрыл его тряпочкой, смоченной в подсоленной воде. Веревки ослабили, и паша смог подняться и сесть.
— Ну что, теперь ты довольна? — спросил он Хараджу, которая безучастно смотрела на него.
— Да, — отозвалась хозяйка замка Хусиф.
— И ты поедешь туда на поиски моего сына и невестки?
— Конечно.
— В самую Кандию?
— Или к ее бастионам.
— На галерах твоего знаменитого дядюшки?
— А тебе какая забота?
— Мне хотелось бы знать. Может, я полюбуюсь на эту сцену.
— Ты будешь любоваться осадой Кандии в подземельях моего замка Хусиф. Там есть очень прохладные места, так что старые петухи будут тебе завидовать.
— Сука!.. — крикнул паша.
— Ори, ругайся сколько хочешь. Я такая же толстокожая, как и мой дядя: наша шкура задубела под алжирским солнцем.
— И ты думаешь, никто не отомстит за оскорбление, нанесенное правителю Дамаска?
— Кто отомстит? Султан? У Ибрагима теперь другие заботы. Он в печали, ибо убил свою жестокосердную султаншу.
— Кого, Роксолану? Великую султаншу, которая заставляла трепетать весь сераль?
— Она ведь тоже была венецианской аристократкой и превосходила жестокостью и Баффу, и всех остальных фавориток-мусульманок. Может, оттого, что у нее были длинные белокурые волосы и черные глаза.
— Так говоришь, она мертва!..
— Настало время этой христианке, ставшей старшей женой султана, уйти, уж не знаю, в свой рай или в наш. Она целыми днями глядела на Босфор, а по ночам развлекалась тем, что велела душить одну за другой своих соперниц-турчанок. А умственно отсталую дочь султана, которая требовала, чтобы по саду ее носили в носилках, она приказала зарезать прямо у него на глазах. Вечно скучающая Курремсултана искала развлечений.
— И она умерла!.. — еще раз воскликнул паша, казалось позабыв о боли.
— Белокурая венецианка, что каждый вечер забавы ради орошала кровью «жемчужную гостиную» сераля, стала слишком опасной.
— А кто тебе сказал, что она умерла?
— Ее убили, говорю же. Она отравила засахаренными фруктами первенца султана и имела наглость оскорбить сестру своего господина.
— Ну и дерзкие же эти венецианки!..
— Но ты еще не знаешь, как кончила в двадцать три года эта красавица, очаровавшая весь Константинополь.
— Рассказывай, рассказывай!
— А как же… твоя содранная кожа?
— Не беспокойся. Мы, мусульмане, любим трагические истории…
— Султан велел позвать ее и заявил, рассердившись на нее за оскорбление, нанесенное его сестре: «Ты все еще христианка в душе, и ты забыла про расстояние, которое разделяет тебя и мою сестру». — «Что за расстояние?» — надменно спросила жестокая гяурка. «Тебя я купил на невольничьем рынке своей столицы, а в жилах моей сестры течет королевская кровь». И тогда венецианка бросила вызов собственному мужу и в присутствии важных сановников осмелилась нанести еще одно ужасное оскорбление. Тем самым она вынесла себе смертный приговор. Красота не спасла ее от золотого жезла супруга, который обрушился на ее белокурую голову.