После этой сцены кормилица поняла, что ее жизнь в опасности, несмотря на покровительство султана, и попросила отпустить ее в паломничество в Мекку вместе с придворным, который тоже не был уверен, что увидит рассвет следующего дня. Ибрагим согласился нехотя, поскольку был до странности привязан к сыну рабыни. Он отпустил их в паломничество, взяв обещание скоро вернуться, и отправил с ними эскорт из нескольких галер. Близ Архипелага на них напали мальтийские рыцари, верные союзники венецианцев и яростные противники Полумесяца. Они убили придворного и большую часть экипажа, а прекрасную рабыню вместе с ребенком взяли в плен. Подумав поначалу, что у них в руках сын султана и наследник престола, они обращались с пленными с величайшим почтением и доставили обоих на Крит к венецианцам. Когда ошибка обнаружилась, рыцари вытребовали мальчика себе и воспитали его в христианской вере, сделав из него священника. В историю он вошел под именем Османского Падре, и все считали его сыном Ибрагима. Узнав о победе храбрых рыцарей и прежде всего о пленении рабыни, султан разгневался, потом впал в бешенство и решил покарать венецианцев, давших пристанище рыцарям в своих портах. Тридцатого апреля 1645 года из Константинополя вышла мощная эскадра из четырехсот кораблей с сотней тысяч солдат на борту. После трудного перехода эскадра бросила якорь напротив Канеи, крупнейшего из городов острова. Застигнутые врасплох венецианцы отважно бросились на защиту, и началась жестокая война, которая длилась около четверти века, усеивая поля страны Миноса тысячами и тысячами тел венецианцев, критян и турок.
Немногочисленный гарнизон Канеи после нескольких недель осады сдался под натиском османов, и вскоре кафедральный собор и две городские церкви были переделаны в мечети. В конце июля из Венеции выслали первое подкрепление, но оно прибыло слишком поздно. Город уже пал, и в Константинополе шумно праздновали первую победу. В течение года Хусиф-паша, полководец мусульманского войска, с переменным успехом пытался осадить Кандию, однако, отчаявшись в успехе, поскольку город был прекрасно укреплен венецианцами, отправился обратно в Константинополь за новыми галерами и новым войском. Разгневанный султан обозвал его трусом и приказал вернуться обратно, но адмирал возвращаться не пожелал, и тогда султан, позабыв обо всех его военных заслугах, велел его задушить. Тем временем венецианская эскадра оккупировала Патрос,[26] взяла в плен пять тысяч турок и отправила их гребцами на галеры, в отместку за те пять тысяч своих соотечественников, что Магомет II приказал живыми разрубить пополам. Ибрагим впал в страшную ярость и повелел умертвить всех христиан, находившихся на территории его империи. Если бы этот приказ привели в исполнение, то в одном только Константинополе он стоил бы жизни двумстам тысячам человек, в основном грекам и армянам. Благодаря усилиям министров султана, которые боялись войны со всем христианским миром, резню удалось предотвратить, но война на Крите разгорелась с новой силой и жестокостью.
Злополучного Хусифа сменил знаменитый адмирал Али-паша. В 1646 году он атаковал Ретим и другие критские крепости и встал на якорь напротив Кандии (Ираклиона), столицы острова, которую самоотверженно обороняли тридцать тысяч венецианцев и десять тысяч критян. Помня страшную участь Фамагусты, защитники были готовы скорее погибнуть под развалинами города, чем сдать его. Венеция была доведена до полного истощения, прежде всего в финансовом отношении, и, чтобы поддержать свою последнюю колонию и снарядить туда новые галеры, решила пожертвовать гордостью нации и предметом зависти других государств: знаменитой цепью чеканного золота, хранившейся в сокровищнице собора Святого Марка. Цепь была такая длинная и тяжелая, что несли ее обычно сорок крепких носильщиков. В Венецианской республике она выполняла две основные функции: как военное сокровище и золотой запас на случай непредвиденных расходов на общественные нужды и как знак богатства и роскоши на государственных торжествах. В этих случаях драгоценную цепь вывешивали красивыми фестонами на фасаде Дворца дожей и на двух боковых его стенах, выходивших на набережную Скьявони и на площадь. Для Кандии ее целиком переплавили и пустили на военные нужды, к великому разочарованию народа Венеции.
А битва за несчастный город становилась все более отчаянной и жестокой. Закончив подготовительные действия, турки в 1648 году сделали первые подкопы под стены и заняли, с переменным успехом, все доступные гавани и бухты на побережье, чтобы не пускать венецианский флот под командованием шестидесятидвухлетнего Себастьяно Веньеро и отражать постоянные атаки рыцарей Мальтийского ордена. Транспортировка янычар вынудила турецкого полководца приостановить осаду, которая возобновилась через несколько месяцев с новой силой и упорством и была подкреплена строительством двух новых фортов. Тем временем, слабый и трусливый, словно женщина, султан Ибрагим пал жертвой дворцовых заговоров, и ему наследовал Магомет IV, тогда еще ребенок.
Казалось бы, война должна была прекратиться, однако мать нового султана, узнав, что в морском сражении от рук венецианцев погибли восемьдесят тысяч мусульман, а христиане потеряли всего три тысячи бойцов, послала Али-паше новые галеры и новые войска. На море у турок обозначился явный перевес, но не на суше. Они теряли тысячи и тысячи солдат в попытке завладеть немногими населенными пунктами в глубине острова. Взятая в железное кольцо Кандия, лишенная возможности получить оружие, боеприпасы и провизию с венецианских галер, сопротивлялась с невиданным упорством. Почти все население города вымерло от голода, и из тридцати тысяч защитников осталось едва несколько тысяч, обессиленных боями, болезнями и нехваткой пищи. В 1666 году турки, потеряв под бастионами города около ста тысяч бойцов, решились на последнюю попытку штурма. Из Константинополя прислали великого визиря, чтобы он лично принял на себя командование войсками осаждавших. Зима выдалась очень суровая, и только в мае мусульмане атаковали внутренние укрепления города, забросав их минами. За три месяца осаждавшие истратили двадцать тысяч квинталов[27] пороха. Мины обладали такой взрывной силой, что на воздух взлетали целые группы защитников. В 1669 году Кандия, превратившаяся в пепелище, с четырьмястами оставшимися в живых защитниками, уже неспособными оборонять разрушенные бастионы, лежала в агонии. Однако христианский мир готовил для свирепого турка жестокий урок, и получил он его в других водах.
Двумя днями позже, к закату, галера Хараджи в сопровождении большой эскадры достигла порта Кандии, забитого мусульманскими судами. Шел первый год осады, и город мужественно отражал все атаки, тысячами истребляя мусульман во рвах и под бастионами. Когда галера Хараджи с эскортом вошла в порт, над городом висело облако дыма, делая его невидимым.
С ужасающим грохотом палили и венецианские, и турецкие кулеврины и рвались мины, чтобы после двенадцати месяцев осады часть осаждавших могла проникнуть в город по прорытым траншеям, залитым кровью двадцати тысяч человек.
Деловитый и практичный Метюб провел галеру между военными судами, которые канонадой поддерживали отряды янычар, и пришвартовался к большой галере Али-паши, не без иронии заметив своей госпоже: «Вот ты и дома!»
Великий паша, уже предупрежденный о прибытии владелицы замка Хусиф, отдал повару приказ повременить с ужином и быстро вышел навстречу своей свирепой племяннице. Та, в сопровождении верного капитана, уже поднималась по веревочному трапу с ловкостью заправского марсового. Знаменитому адмиралу, которому суждено было лишиться головы в битве при Лепанто,[28] исполнилось пятьдесят лет. Родом он был алжирец, а потому обладал очень смуглой кожей, редкой бородкой и маленьким ростом, хотя и мощным сложением. Он дал венецианцам несколько жестоких сражений в водах Кипра, у Греческого архипелага, в Ионическом море и возле Кандии, одерживая победы и терпя поражения. Акулам Средиземноморья не на что было жаловаться, поскольку вместе с галерами затонуло около двадцати тысяч турок, венецианцев и мальтийских рыцарей.
Увидев появившуюся над фальшбортом Хараджу, адмирал галантно предложил ей руку и сказал:
— Сын Дамасского Льва у меня.
— Ты еще не содрал с него кожу? — смеясь, спросила владелица замка.
— Ну кто же мог такое предположить?
— Мой капитан.
— Я бы на твоем месте давно бросил его акулам.
— Я его слишком высоко ценю, паша, — ответила Хараджа, убедившись, что Метюб присоединился к экипажу и не может ее услышать. — Где мальчик?
— У меня в каюте. А где паша Дамаска?
— В подземелье замка Хусиф.
— Ты ужасная женщина.
— Вполне достойная Али-паши.
На губах великого османского адмирала заиграла довольная улыбка.
— О тебе действительно много говорят.
— Где мальчик?
— Хочешь его видеть?
— И поскорее, — почти властно сказала Хараджа. — Когда тебе его отдали люди, которых я послала в Венецию его похитить?
— Два дня тому назад.
— Как им удалось его похитить?
— Они проникли в Венецию под видом эпиротов.
— И их никто не тронул?
— Никто. Поэтому им и удалось вынести его из дворца, который ты указала.
— И никого не пришлось убить?
— О! Только кормилицу, мальчик уже не нуждается в молоке.
— Покажи мне его.
— Что за спешка?
— Я не так хладнокровна, как адмиралы.
— Может, ты и права, — ответил Али-паша. — Пойдем, Хараджа.
Они прошли часть кормы большой галеры, миновав Метюба, который ужинал чебуреком: жаренным в масле слоеным тестом с острым, резко пахнущим сыром, — турки их обожают. Затем они спустились на шканцы, богато украшенные и уже ярко освещенные.
— Он здесь, — сказал паша, открывая дверь каюты. — Наверное, уже спит. Не буди его.
Они вошли в маленькую каюту, освещенную масляной лампой с матовым стеклянным колпаком. В кроватке под желтым шелковым стеганым одеяльцем Хараджа увидела сына своих заклятых врагов.