— И остерегутся бежать из Кандии, — сказала Хараджа. — Кипрское вино порой бывает плохим советчиком.
— Клянусь Аллахом! Я тоже так считаю!.. — рассмеялся паша.
— А Юсуф-паша, который командует осадой, согласится прекратить обстрел?
— Он сделает так, как захочу я, — сказал паша, нахмурившись. — Как ты думаешь, кто командует осадой? Он или я? Кто крушит бастионы Кандии? Мои морские силы или его кулеврины? А?!
Он выпил третий бокал, загасил чубук и сказал:
— Племянница, твоя каюта готова, можешь ложиться спать.
— А ты?
— У адмирала нет свободного времени. Ему надо следить за флотом, который гораздо ценнее ста тысяч солдат, которых сюда прислал султан. Ступай, племянница…
Он галантно подал ей руку и проводил до лестницы на полуют. Турецкая и венецианская артиллерии били без устали, озаряя темноту долгими огненными вспышками.
— Иди за этим евнухом, — добавил паша. — Он предоставлен в твое распоряжение.
Хараджа быстро сбежала по трапу и уже собралась задержаться возле каюты, где спал сын Дамасского Льва, но ей пришлось пройти без остановки. Вход в каюту охраняли два гигантских негра с обнаженными саблями, видимо получившие приказ никого не впускать. Владелица замка, будто что-то разжевывая, скрипнула своими белыми зубками и исчезла за дверью предназначенной для нее каюты, несомненно лучшей на галере.
Великий адмирал Али остался на палубе, наблюдая за вспышками выстрелов и качая головой, словно пребывал в скверном настроении.
— Убить Капитана Темпесту, — пробормотал он, несколько раз выругавшись. — По-моему, моя племянница устала от безделья в замке Хусиф. Она этого хочет?.. Что ж, пусть будет так!.. В конце концов, мне по нраву, что мусульманка бросит вызов христианке. Вот будет торжество, если она победит!.. Мне говорили, она сильна в бою и что…
В этот самый момент он увидел Метюба, который прохаживался по палубе, куря сигарету.
— Ты ведь комендант замка Хусиф?
— Да, паша.
Али внимательно его рассмотрел в свете большого палубного фонаря. Как правило, такие фонари были настоящими шедеврами искусства.
Ладный парень, с крепкими ногами, гибкий, руки сильные, грудь, как у бычка. Но сможет ли он сразиться с Дамасским Львом? Гм!.. Гм!.. Хараджа, похоже, совсем в уме повредилась…
Паша прошелся вокруг капитана, который застыл на месте перед великим адмиралом, потом спросил:
— Это ты обучал мою племянницу владеть оружием?
— Да, паша.
— Говорят, она в этом деле сильна.
— Очень сильна.
— Настолько, что сможет сразиться с Капитаном Темпестой, с той самой христианкой, которую ты хорошо знаешь, если говоришь, что она тебя ранила в поединке?
При этом весьма унизительном для него воспоминании Метюб смертельно побледнел и ответил:
— Думаю, сможет, потому что я научил ее тому секретному удару, который применила тогда христианка и который не смог отразить ни один турок. В фехтовании христиане сильнее нас. У них есть такие приемы, какие не сразу поймешь.
Паша нахмурился:
— То, что ты сказал, очень серьезно. Мне бы не хотелось, чтобы с моей племянницей стряслась беда.
— Твоя племянница, паша, обладает хладнокровием, прекрасным зрением и крепкими мышцами, — ответил капитан.
— А ты бы смог, если представится возможность, помериться силами с Дамасским Львом? Учти, во время осады Фамагусты он был самым опасным клинком мусульманского войска.
— Я знаю, паша. Но я тоже чувствую себя в силах с ним сразиться даже христианским оружием.
— Если ты спасешь мою племянницу, получишь пятьсот цехинов.
— Ну, это вопрос везения…
— Моя племянница стоит дорого.
— А когда поединок?
— Кто знает? Они могут принять вызов, а могут и не принять. Но в наших руках мальчик, и мы заставим их выйти за стены Кандии. А дальше рядом будем мы, и мы сможем в нужный момент спасти положение, если все обернется скверно.
— Ты не веришь в наши силы, паша?
— Не знаю. Вы встретитесь с двумя знаменитыми клинками, которые дадут сто очков вперед всем моим офицерам, вместе взятым. Иди спать, там будет видно…
Он прошел на нос, велел подогнать себе шлюпку с шестью гребцами и исчез среди запрудивших порт галер.
Куда он направлялся? Наверное, к командующему сухопутными войсками, сказать, чтобы тот завтра прекратил обстрел, пока герольд не подъедет под стены города и не объявит о вызове.
Всю ночь турецкие и венецианские кулеврины яростно обменивались каменными и чугунными ядрами, однако с первыми лучами зари грохот стих. Из мусульманского лагеря на великолепном арабском скакуне выехал герольд, держа в руках копье с белым флагом. Так часто бывало: воюющие стороны просили передышки в бою, чтобы похоронить погибших, а их становилось с каждым днем все больше. Оба войска сразу прекратили обстрел. Всадник бешеным галопом пересек лагерь осаждавших, растянувшийся по побережью более чем на две мили. Достигнув зоны обстрела, он трижды махнул флагом в ожидании ответа из крепости. На одном из бастионов тотчас же взметнулся белый флаг. Это был знак, что герольд свободно может приблизиться, не подвергаясь никакой опасности. Турок снова пустил коня в галоп и, доехав до первой линии траншей, где уже столпились венецианцы и критяне, которым не терпелось узнать, чего хочет османский паша, принялся выкрикивать громким голосом:
— Если среди вас есть венецианка, владеющая оружием, как опытный воин, скажите ей, что среди нас есть высокопоставленная мусульманка, которая хочет помериться с ней силами. Если же среди вас есть воин, который не боится сабли, скажите ему, что среди нас есть турецкий капитан, который бросает ему вызов. Я жду ответа.
Осажденные, засевшие в траншеях, на бастионах и башнях, заметно оживились, но герольд прождал напрасно.
В то время нередко случалось, когда турецкие и христианские воины, чтобы нарушить монотонное течение осадной жизни, вызывали друг друга на поединок и храбро погибали на глазах своих войск. Предложение выйти на поединок именно женщине наверняка показалось странным, несмотря на то что осажденные были наслышаны о знаменитом Капитане Темпесте и знали, что герцогиня дʼЭболи, заставившая говорить о себе во время осады Фамагусты, находится среди них. Турок трижды огласил вызов, затем, под защитой белого флага, покинул лагерь неприятеля и вернулся в свой. Пятью минутами позже артиллерия снова завела свою адскую музыку, которой время от времени вторили громкие выстрелы аркебуз.
Паша оставался на своей галере вместе с капитаном и племянницей, уже одетой в легкий стальной доспех, сделанный невероятно искусно, чтобы не стеснять движений. Услышав, как вновь заговорили кулеврины, он понял, не дожидаясь возвращения герольда, что вызов не принят.
— Тебе не повезло, — сказал он Харадже; ее сотрясала дрожь, а глаза метали молнии. — Христианка не приняла вызова.
— Она что, стала трусихой, а может, рука у нее отяжелела? — сжав зубы прошипела владелица замка.
— Мы ее заставим выйти.
— Да, увидев сына, она не сможет остаться в Кандии.
— Да и Дамасский Лев тоже.
— Тут мы ее и сразим.
— Давай подождем, племянница. Не суетись и доверься мне, у меня в таких делах больше опыта, чем у тебя.
— Ты что, не видишь, дядя, я вся горю?
— Ну, твой доспех пока не раскалился, — улыбаясь, заметил паша.
— А если она решит не выходить?
— Выйдет, когда увидит малыша.
— А если мы с Метюбом будем ранены или выбиты из седла, мы позволим его увезти?
— Кого? Малыша? Да ни за что.
Хараджа вопросительно на него взглянула.
— Малыш будет у всадника-араба, а тот приедет на лучшем арабском коне моего войска. Если ты потерпишь поражение, он умчится с огромной скоростью. Ты ведь знаешь, как скачут сыны пустыни, оказавшись на своих скакунах. И потом… есть еще кое-что… Не позволю же я, чтобы тебя убила эта христианка или ее муж.
— Объяснись.
— Нынче ночью я велю выкопать ров, достаточно широкий, чтобы там могли укрыться десять рыцарей. Они в нужный момент прикроют ваше отступление, твое и твоего капитана.
— Но ты готовишь предательство.
— На войне все средства хороши, — отвечал паша. — Венецианцы, конечно же, явятся в наш лагерь с протестом, у них хватит мужества. А я позволю вам сражаться, пока либо одни, либо другие не окажутся на земле.
— Значит, до завтра?
— Надеюсь, ты сможешь наконец скрестить шпаги со своей противницей, — ответил паша. — А теперь позволь мне заняться осадой города, которая, похоже, будет длиться гораздо дольше, чем предполагал султан.
— Могу я пойти проведать малыша?
— Попроси об этом негров, которые сторожат его каюту. Увидимся за обедом.
Владелица замка Хусиф подождала, когда паша сядет в шлюпку, чтобы добраться до суши, и сбежала вниз по трапу, а за ней следом капитан.
Перед каютой, где находился сын Дамасского Льва, дежурили уже два других негра, такие же огромные, как и вчерашние, и также вооруженные аркебузами с дымящимися фитилями.
— Дайте пройти, — сказала Хараджа. — Я племянница паши.
— Не можем, госпожа, — сказал один из негров, угрожающе подняв аркебузу.
— Тебе сказано, каналья, я племянница великого адмирала! — крикнула Хараджа.
— Да будь ты хоть старшая султанша, — ответил негр. — Я тебя не впущу.
— А если бы человек, что идет за мной, был сам султан и он захотел бы видеть ребенка, закрытого в этой каюте?
— Он бы не вошел туда живым.
— Кто же тогда может войти?
— Только сам паша.
— И больше никто?
— Ни султан, ни Магомет, будь он жив, ни сам Аллах…
У Хараджи вырвался крик ярости, и она обернулась к капитану:
— Давай сметем этого негодяя!
Она уже собралась выхватить из ножен свою короткую саблю и броситься на чернокожих гигантов, но тут Метюб произнес: