— Ты храбрый человек, — сказал дамаскин. — Сам Бог послал нам тебя.
— Только не бог турок, — ответил Никола. — Приказывайте, синьор.
Мулей-эль-Кадель бросил на жену вопросительный взгляд, и они сразу поняли друг друга.
— Возвращайся на флагманский корабль и приложи все силы, чтобы наш сын остался в безопасности. Посмотрим, как будут развиваться события. Как знать, может быть, нам и самим удастся выкрасть его у паши, несмотря на осаду и на стотысячный турецкий лагерь на берегу перед галерами. Мой преданный слуга-албанец отведет тебя к начальнику гарнизона, и тебе выпишут пропуск.
— Когда ты сможешь вернуться хотя бы с каким-то известием о нашем сыне, Никола? — спросила герцогиня, протянув ему руку.
— Сразу после поединка.
— А ты сможешь с ним повидаться и сказать ему, что его отец и мать здесь?
— Это невозможно, синьора: никто, кроме паши, не входит к нему в каюту. Если я попытаюсь, меня сразу повесят на рее.
— Твоей смерти я не хочу, — поспешно сказала герцогиня. — Ты нам нужен живым.
— Располагайте моей жизнью на ваше усмотрение, — сказал грек. — Я уже понял, между вами, вашим супругом и Хараджой с пашой борьба будет не на жизнь, а на смерть. Можете на меня рассчитывать.
— Ты угадал, — сказал Дамасский Лев. — Мы не вернемся в Италию, не освободив моего отца и нашего сына и не покарав эту хусифскую тигрицу. Будь проклят Магомет!..
Тут в ожидании приказаний появился Мико.
Приказания были кратки и точны. Во-первых, надо подписать пропуск у начальника гарнизона, чтобы грек мог входить в Кандию. Во-вторых, надо завтра опустить подъемные мосты, чтобы мог проехать турецкий герольд, что вполне вероятно, так как по обычаю вызов выкрикивают в течение трех дней.
— Ступай, Никола, и береги моего сына, — прерывающимся голосом сказала герцогиня.
— Можете на меня рассчитывать, синьора, — ответил грек. — Моя жизнь принадлежит вам и Дамасскому Льву.
Он поцеловал руку храброй женщине, крепко пожал руку доблестному дамаскину и ушел следом за албанцем.
— Они разбили наши сердца, мой бедный Мулей. Уж лучше бы ты женился на Харадже и не отрекался от Полумесяца, — сказала герцогиня.
— И это говоришь ты, Элеонора? — вскричал Дамасский Лев. — Да, они ранили нас в самое сердце, но мы умеем принимать вызов и умеем держать удар. Придет время — и я займусь судьбой отца, который томится в заточении не в Кандии, а на Кипре, но теперь нам надо собрать все силы, чтобы вызволить нашего Энцо. Как? Пока не знаю, но я убежден, моя Элеонора, мы победим.
— Победим Али-пашу?
— Разве тебе не известно, что Венеция, Испания, Австрия и римский папа готовятся нанести смертельный удар по мощной Турции? Когда? Этого я не знаю, но лига уже сформирована.
— Чтобы насмерть поразить твой народ?
Мулей-эль-Кадель выпрямился и поднес руку к сердцу.
— Женившись на тебе, я отрекся и от Магомета, и от всех турецких зверств, которые меня всегда отталкивали, — сказал он. — Я христианин.
— Да, но чего тебе стоило, однако, отречься от пророка!
— Не думай об этом, Элеонора. Я знаю своего отца, ему достанет терпения дождаться помощи от сына. Ты же знаешь, он не отрекся от меня, хотя я и стал христианином.
— Знаю, Мулей, — ответила герцогиня. — Должно быть, он такой же храбрый и благородный, как ты.
— Дамаск не забудет моего отца, такого паши никогда не было во всей турецкой империи. Так ты решилась?
— Сразиться с Хараджой? Ты еще спрашиваешь, Мулей?
— Лично я твердо решил поразить в самое сердце того мусульманского капитана, что ее повсюду сопровождает. Мы их обоих заставим пасть на глазах у доблестных венецианцев.
— Остерегайся предательства, Мулей.
— Оружие, которым я буду атаковать капитана, — не моя обычная сабля. Она ни в какое сравнение не идет с вашими прямыми, длинными клинками, которыми ты за четыре года обучила меня так хорошо владеть.
— Надеюсь, — ответила герцогиня.
— Ложись отдыхать, Элеонора. Я пойду к начальнику гарнизона, напомню, чтобы все было готово к завтрашнему дню.
— Смотри не попади под пулю.
— Ха!.. Мои соотечественники всегда были плохими стрелками.
Он поцеловал ее в лоб, спустился по лестнице, прошел сквозь казематы, где держали лошадей, и вышел из башни. На Кандию сыпался такой же свинцовый град, как некогда на Фамагусту. Он с грохотом бил по крышам домов, крыши не выдерживали и обрушивались, погребая под собой жителей, которым хотелось скорее умереть, чем жить: в городе свирепствовал голод. Венецианцы отстреливались не менее яростно, тоже поливая свинцом огромный турецкий лагерь и стараясь в первую очередь уничтожить мортиры, наносившие городу серьезный урон. Осажденные уже целый год не имели недостатка в боеприпасах и даже сами их производили: у них хватало и серы, и селитры, и угля. Массивные бастионы, спроектированные лучшими архитекторами Царицы Адриатики, выдерживали массированный огонь неприятеля, а вот город понемногу сдавал, уже больше половины домов лежало в руинах. От этих руин, покрывавших улицы, исходил ужасающий запах, поскольку под ними гибли целые семьи, а у горожан, измученных обстрелами турок, не было возможности ни разобрать развалины, ни похоронить погибших.
Кошки и собаки, как правило многочисленные в городах Греческого архипелага, достаточно быстро исчезли: их съели жители. И поэтому уничтожать трупы на улицах стало некому. Но на Кандию опускались огромные стаи неведомо откуда взявшихся птиц, похожих на индийских марабу. Они прилетали из Малой Азии, а может, из еще более далеких земель и без устали работали клювами, не обращая внимания на канонаду. Зачастую на улицах Кандии можно было увидеть человеческие скелеты, полностью лишенные мышц и нервов.
Держась за вторым поясом крепостной стены, который лучше защищал от осколков, Мулей-эль-Кадель отправился к начальнику гарнизона, чтобы обговорить с ним последние подробности поединка на тот случай, если герольд появится снова, а потом вернулся в башню вместе с Мико. Весь день и с той и с другой стороны вели неистовый огонь, от которого менее защищенные турки страдали гораздо больше венецианцев. Даже ночью стрельба не прекращалась, хоть и немного утихала. С первыми лучами зари все турецкие батареи, как по команде, умолкли, и спустя несколько минут к городу уже скакал вчерашний герольд с белым флагом на конце копья. Венецианцы тоже прекратили огонь: им было любопытно посмотреть, как турчанка бросит вызов христианке, а турецкий капитан вызовет капитана-христианина. Всадник на несколько минут задержался возле самого первого редута, который называли Альберони. Он располагался метрах в шестистах от Кандии, и турки уже брали его штурмом, но удержать не смогли, разбитые наголову венецианской артиллерией. Казалось, герольд внимательно изучил укрепление и потом поскакал по направлению к бастиону Маламокко, где на северном, сильно выдвинутом вперед контрфорсе уже собрались все венецианские командиры. Подъехав под самый бастион, герольд крикнул во второй раз:
— Турецкая женщина вызывает на поединок христианку, а турецкий капитан — капитана христианского. Что мне ответить великому визирю и великому адмиралу? Разве ни у христианок, ни у христианских воинов нет больше ни одной шпаги?
Мулей-эль-Кадель и Элеонора, оба в стальных доспехах, стояли на самом краю контрфорса. Дамасский Лев с готовностью крикнул в ответ:
— Передай Харадже, племяннице Али-паши, что христианка готова сразить ее и капитан-христианин готов выбить из седла вашего так называемого великого воина. Мы готовы биться.
Турок в знак приветствия опустил древко копья и умчался прочь бешеным галопом, снова, однако, притормозив возле редута Альберони. Что-то его явно там привлекало, и это было странно.
— Капитан, — обратился Мулей-эль-Кадель к Морозини, которому была поручена оборона Кандии, — велите опустить подъемный мост. Моя супруга даст суровый урок этой похитительнице детей.
— Остерегайтесь предательства, мои юные друзья, — сказал начальник гарнизона. — Я хорошо знаю и вашу храбрость, и ваше искусство владеть оружием, и за это я спокоен. Но все-таки будьте осторожны.
— Мы не зайдем за пределы редута Альберони, — сказала герцогиня, — и все время будем под защитой ваших кулеврин.
— И наших шпаг! — в один голос крикнули окружившие их капитаны.
— Мулей, где наши кони?
— Мико их держит сразу за подъемным мостом. Надо подождать.
Прошло десять тревожных минут. Бастионы, башни и даже стенные зубцы заполнили защитники крепости. Всем не терпелось присутствовать при очередном триумфе Капитана Темпесты, никто не сомневался, что знаменитая фехтовальщица, снискавшая такое восхищение в Фамагусте, одолеет турчанку. Вдруг с турецких позиций раздался резкий звук трубы, и все увидели, как герольд, по-прежнему с белым флагом, перемахнул через траншею. За ним скакали Метюб на мощном туркменском коне и Хараджа на великолепном арабском скакуне, сером в яблоках, с длинной гривой и хвостом, который доставал почти до земли. Оба тоже были в стальных доспехах, с опущенными забралами, чтобы их нельзя было узнать. Излишняя предосторожность, во всяком случае для Хараджи. Трое всадников остановились у редута Альберони, за которым открывалась просторная площадка, словно специально предназначенная для рыцарских поединков, и герольд, подняв копье с белым флагом, ускакал обратно, оставив на поле только тех, кто должен был сразиться.
— Элеонора! — не без волнения крикнул Мулей-эль-Кадель. — Ты видишь, это Хараджа?
— Да кто же, как не она? — отозвалась герцогиня.
— Вперед, я за тебя не боюсь, моя любимая.
— Будь уверен, Мулей, ни одной женщине не удастся выбить меня из седла.
— Начинай ты, а потом и я разделаюсь с этим капитаном, что явился вызвать меня.
Они пожали руки начальнику гарнизона и всем друзьям, спустились по защищенной от ядер каменной лестнице, ведущей на внутреннюю стену, и подошли к опущенному подъемному мосту, который охраняли словенцы. Мико уже ждал их, с трудом удерживая под уздцы двух красивейших вороных коней в серебряной сбруе.