— Я видел, как ваша противница упала.
— Но я не успела прикончить ее.
— Трусы! Они совершили гнусное предательство! Вот и доверяй этим османам! Но теперь они все в редуте, и посмотрим, как оттуда выберутся. Мы порох экономить не станем.
И действительно, пороха не жалели для всех двадцати орудий. Канонада следовала за канонадой, с ужасающим грохотом обрушивая на редут ядра и вихри картечи, чтобы не дать Метюбу вынести в лагерь Хараджу, а остальным предателям уйти вслед за ними. Впрочем, все они куда-то исчезли, и только дивный арабский конь владелицы замка Хусиф одиноко гарцевал по выжженной равнине, словно искал свою госпожу и приглашал ее снова вскочить в седло. А конь Метюба гигантским прыжком перескочил через бруствер и прыгнул в редут.
— Куда ты ее ранила? — спросил Мулей-эль-Кадель, помогая Элеоноре сойти с коня.
— Под мышку, — ответила герцогиня. — Я поймала момент, когда она подняла руку, чтобы нанести удар кривой саблей. Это мне и было надо.
— Рана серьезная?
— Ну что я могу сказать тебе, Мулей? Кони все время двигались… Однако я думаю, что хусифская тигрица больше не решится вызывать христианок на поединок. Смотри, кончик моей шпаги все еще в крови.
— Канальи! Мне стыдно, что я родился мусульманином.
— И что теперь? — спросила Элеонора.
— Мне не пришлось сразиться с капитаном, но он от нас не уйдет. Сейчас он там, в редуте, но, если захочет выйти, напорется на мою шпагу, которая, надеюсь, будет не менее удачливой, чем твоя.
— Из редута им не выйти, — сказал начальник гарнизона. — Пока гремят наши пушки, они не решатся покинуть убежище.
— Господин граф, а что, если попытаться их всех взять в плен? — спросила Элеонора.
— Под таким обстрелом? Турки оберегают своих от возможного штурма. Слышите, какой концерт?
Увидев неудачный исход поединка, осаждающие притащили множество кулеврин и бомбард, расположили их на южной оконечности лагеря и начали отчаянную пальбу, чтобы не дать венецианцам предпринять попытку подобраться к редуту. Ядра каменные, железные и чугунные дождем сыпались перед бастионом Маламокко, не считая метко пущенных стрел.
— Кто же отважится высунуться при таком шквальном огне? — сказал граф Морозини Элеоноре, которая, казалось, была раздосадована. — Да отправь я сейчас на редут своих лучших солдат, больше половины не дойдут.
— Отчего же турки не предпримут попытку их вывести? — спросил Дамасский Лев. — Они в семь раз превосходят нас численностью и не обращают внимания на потери.
— Пока наши кулеврины обстреливают равнину, они не осмелятся высунуть нос из укрытия, а уж огонь я обеспечу и днем и ночью, особенно ночью, когда турки могут предпринять отчаянную попытку выйти. Они дорого заплатят за эту вылазку, Мулей-эль-Кадель, если рискнут, ибо я велю разложить костры на террасах башен, сколько хватит древесины, чтобы в нужный момент осветить равнину.
— А если Хараджа и ее люди решат сдаться? — спросила герцогиня.
— Я на это надеюсь, синьора, ведь осада продолжается, а турки вряд ли взяли с собой провиант. Здесь становится опасно. Ступайте в свою башню и доверьтесь мне. Пока у нас есть порох, эти предатели из редута не выйдут.
Все стали покидать бастион, на который падало по десять ядер одновременно, особенно каменных. Опасаясь, что какой-нибудь осколок заденет любимую, Мулей-эль-Кадель послушался совета графа, и, снова вскочив на коней, они отправились к себе в башню. Со всех сторон неслись крики: «Да здравствует Капитан Темпеста!.. Да здравствует героиня Фамагусты!»
Восхищенные солдаты махали шлемами, салютовали шпагами. Между тем противоборство обеих артиллерий до крайности ожесточилось. Турки защищали редут градом снарядов, часть которых падала на город, с грохотом разрушая оставшиеся дома, часть сшибала зубцы бастиона Маламокко, откуда венецианцы отвечали выстрелом почти на каждый выстрел.
Поскольку у венецианцев и орудий было больше, и наводчики лучше, то выбраться из редута туркам не представлялось никакой возможности: любая попытка кончилась бы ужасающей бойней. Разве что они попытались бы выйти ночью. Редут не подавал никаких признаков жизни. Должно быть, предатели укрылись в уцелевших казематах, чтобы их не достала картечь. Никто больше не пытался бежать в сторону мусульманского лагеря, прекрасно понимая, что далеко не убежит. Только конь Хараджи остался на поле. В него много раз целились из кулеврин, но не попали. Несчастное животное с жалобным ржанием скакало вдоль редута, пытаясь найти проход к своей хозяйке. Но долго эта скачка продолжаться не могла: вся грудь коня была уже в кровавой пене. Когда он пробегал мимо оставленного герольдом белого флага, пуля попала ему в голову и снесла половину морды. Он ошеломленно застыл на месте, встал на задние ноги и сделал несколько шагов, потом упал на все четыре и пронесся несколько метров бешеным галопом, ведрами теряя кровь, и наконец упал в ров перед редутом. Венецианские артиллеристы видели, как в него несколько раз выстрелили, он завалился на бок и застыл. Как жаль! Такой конь, даже в те времена, стоил целое состояние, и кто знает, сколько заплатил за него великий адмирал, чтобы сделать подарок племяннице.
Солнце уже клонилось к закату, когда Мулей-эль-Кадель явился в палаццо графа Морозини, еще не полностью разрушенное неприятельскими выстрелами. С ним пришел верный Мико, албанец с берегов озера Скутари, молчаливый, но быстрый на руку и хитрый, как и все его соотечественники.
— Господин начальник гарнизона, — сказал Дамасский Лев, когда каменное ядро снесло два зубца со стены палаццо губернатора. — Нельзя ли на несколько часов прекратить огонь?
— Я ни в чем не могу отказать Дамасскому Льву и герцогине дʼЭболи, которые столько сделали для Светлейшей республики. Известно ли вам, что мой гарнизон, к сожалению скудный, но готовый биться с ненавистными мусульманами, почитает вас, как идолов?
— Я христианин, — сказал дамаскин, — но не обижусь, если вы скажете дурное слово о моих бывших соотечественниках. У меня на груди крест, такой же, как и на груди моей жены.
— Я знаю, Мулей-эль-Кадель, — отвечал граф, который принял его в большом зале палаццо. — Венеция в неоплатном долгу перед вами за ваше отступничество. Что вы хотите? Говорите.
— Хочу попытаться этой ночью вместе с моим албанцем проникнуть в редут и похитить племянницу великого адмирала, если только она не умерла от раны, нанесенной моей женой.
— Вы хотите пойти на это безумие?
— Нет, господин граф. Это мое решение, но мне нужно, чтобы вы на несколько часов прекратили огонь.
Начальник гарнизона, который двадцать лет сражался с турками сначала в Адриатике, потом на Архипелаге и на южных островах, посмотрел на Дамасского Льва с превеликим удивлением:
— Вы ищете смерти?
— Меня хранят два бога: мусульманский Аллах и бог христиан.
— Мне не хватило бы храбрости.
— Но я Дамасский Лев, — сказал Мулей-эль-Кадель с некоторой гордостью. — Позвольте мне попытаться.
— А герцогиня?
— Она дала свое согласие. Вдумайтесь: мы не сможем жить спокойно, пока жива племянница паши. Видите, как она отомстила, и это спустя четыре года!.. Она взяла в плен моего отца и бросила его в подземелье замка Хусиф, она сумела из самого сердца Венеции похитить моего сына.
Граф задумчиво погладил свою седеющую бороду, и его черные глаза пристально взглянули на Дамасского Льва.
— Вам этого хочется? Ладно, пусть будет так, у нас большое преимущество по сравнению с теми, кто сидит в редуте. Мадонна-заступница и святой Марк помогут, и они все равно сдадутся. Это вопрос нескольких дней. Когда они съедят коня турецкого капитана, который должен был сразиться с вами, у них начнется голод. Если я не ошибаюсь, их там больше тридцати человек, а на жаре мясо быстро разлагается. Сдадутся, никуда не денутся.
— Вы так думаете, господин граф?
— Да, Мулей-эль-Кадель.
— Вы недостаточно знаете турок. Они скорее умрут на посту.
— Однако у меня есть идея.
— Какая, господин граф?
— Отпустить их всех на свободу при условии, что Али-паша вернет вам сына, которого Хараджа приказала похитить в Венеции.
— Племянница паши скорее даст себя уморить в каземате редута, если она уже не умерла. Но я должен удостовериться.
— Все-таки хотите попытаться?
— Да. Со мной пойдет мой албанец. Вот увидите, мы проведем этих предателей.
— Когда надо будет прекратить огонь?
— В одиннадцать. Нынче луна восходит поздно.
— Я отправлю на подъемный мост четыре отряда словенцев вам в помощь.
— Нет необходимости, мы с Мико возьмем их хитростью.
— Я все-таки дам вам подкрепление. Защитники Кандии будут очень опечалены, если доблестная шпага Дамасского Льва не сможет больше служить городу. Я жду вас в назначенный час у подъемного моста.
Весь день турки и венецианцы обстреливали друг друга все яростнее, хотя ни та ни другая сторона больших успехов не достигла. После заката канонада продолжалась с удвоенной силой, поскольку в бой вступили орудия, снятые с бастионов, из траншей и, возможно, даже с галер. Ядра градом сыпались на несчастный город, окончательно его разрушая. Если городские стены, бастионы и башни еще выдерживали, то дома рушились сразу, и ядро, попавшее в крышу, либо убивало обитателей, либо тяжело их ранило.
В одиннадцать Мулей-эль-Кадель, пеший, но в доспехах, вооруженный двумя длинными пистолетами, подошел к подъемному мосту бастиона Маламокко. За ним шел Мико, верный албанец, занявший место араба Эль-Кадура. Как и договаривались, начальник гарнизона их уже ждал.
— Так вы все-таки решились, Мулей? — спросил граф, который выглядел очень встревоженным.
— Да, господин капитан, — отвечал Дамасский Лев.
— Для чего вам нужно знать, жива или мертва племянница паши?
— Если она еще жива, я смогу взять ее в плен и обменять на похищенного сына.
— Я не стану препятствовать, но эта вылазка кажется мне чрезвычайно опасной.