— Мы оба в шлемах и оба говорим по-турецки. Скажем, что нас послал эта каналья Али.
— Вы очень отважны, не зря вас называли и называют Дамасским Львом.
Граф протянул ему руку:
— Удачи вам, и рассчитывайте на нас. Мы готовы прикрыть вас, когда будете возвращаться.
— Спасибо, господин граф, велите прекратить обстрел.
Дамасский Лев уже почти миновал подъемный мост, когда его догнал очень стройный и изящный боец. Он сразу узнал, кто это.
— Ты, Элеонора!..
— Не делай глупостей, Мулей, — взволнованно сказала герцогиня. — Позволь мне пойти с тобой. Три шпаги лучше двух, а шесть пистолетов — больше, чем четыре.
Дамаскин покачал головой:
— Если я погибну, кто останется, чтобы спасти Энцо? Ты. Если погибнем мы оба, из нашего сына сделают мусульманина. Нет, Элеонора, побереги свою доблестную шпагу для лучшего случая. Я буду очень осторожен, и, если мне удастся захватить хусифскую тигрицу, исчезнут все наши страхи. Ступай, любимая, ничего не бойся и с верой ожидай нашего с Мико возвращения.
В этот момент венецианцы прекратили огонь.
— Пора, — сказал Мулей. — Мико, за мной!..
Теперь, когда вспышки выстрелов не озаряли равнину, двое смельчаков могли незамеченными пройти к редуту. Турки же продолжали бить по бастионам и башням, что не представляло для обоих никакой опасности.
Мулей-эль-Кадель и албанец бросились сквозь плантацию опунций, которая тянулась до самого редута, и быстрым шагом, но очень осторожно двинулись вперед. Беспрепятственно пройдя плантацию, они внезапно оказались перед тем рвом, куда упал конь Хараджи. За ним находился эскарп, защищенный полуразрушенной выстрелами траншеей.
— Вынь шпагу из ножен, — сказал Мулей, обращаясь к Мико.
По туше коня, как по мосту, они перебрались через ров, который расширялся в этом месте, и вскарабкались до самого ограждения. Они искали, где бы пройти сквозь колья, когда перед ними выросла тень и прозвучал вопрос:
— Кто идет? Турки или христиане?
— Посланцы Али-паши, — с готовностью ответил Мулей-эль-Кадель.
— Проходите, но сначала дождитесь, пока я снова запалю фитиль аркебузы.
9Еще один вызов
Турок принялся дуть на фитиль, который уже почти погас, и слабый огонек осветил грубое лицо янычара. Убедившись, что с ним нет охраны, Мулей-эль-Кадель что-то шепнул албанцу. Горец, проворный, словно волк его родных краев, набросился на турка и вцепился ему в горло, зажав рот и лишив возможности крикнуть. Он мог бы сразу заколоть его одним движением шпаги, но предпочел отбросить оружие, словно угадав мысли своего господина. Крепкий янычар попытался вырваться, но быстро сдался: горец оказался намного сильнее его.
— Прикончить его, господин? — спросил Мико, разоружив янычара и прижав его к земле.
— Нет, оттащи его в ров, только держи крепче, — ответил Дамасский Лев. — Один крик — и мы пропали.
— Я оставил шпагу на бруствере, синьор, но у меня есть еще ятаган, который я воткну ему в глотку.
Мико схватил янычара, приподнял, как ребенка, и спустился с эскарпа, предварительно загасив фитиль аркебузы. Полузадушенный янычар не оказал ни малейшего сопротивления и даже не пикнул. Впрочем, Дамасский Лев прикончил бы его прямым ударом шпагой в сердце прежде, чем он поднял бы тревогу. На верхушке полуразрушенного бастиона не появилось больше ни одного турка, а потому Мулей-эль-Кадель и албанец смогли спокойно спуститься в ров и бросить пленника на убитого коня Хараджи. Из турецкого лагеря продолжали неистовый обстрел, но все ядра улетали за редут, разбиваясь о бастион Маламокко или снося зубцы многочисленных башен. Со стороны венецианцев не доносилось ни единого выстрела. Можно было подумать, они оставили город. Граф Морозини держал свое слово.
— Синьор, — сказал албанец, заметив, что янычар зашевелился, — что ты хочешь сделать с этим парнем?
— Наставь ему на глотку ятаган.
— Готово, господин.
— А теперь дай ему вздохнуть, ты его слишком стиснул, Мико.
— Если горцы сильнее жителей равнины — в том не моя вина.
После удушающей хватки янычар почувствовал укол ятагана и попытался слабо вскрикнуть, но албанец его быстро успокоил, зажав ему рот могучими ручищами.
— Слушай меня хорошенько, — сказал Дамасский Лев по-турецки, наклонившись над пленником, который лежал на трупе коня племянницы паши. — Если хоть пикнешь, чтобы привлечь внимание твоих собратьев, живым отсюда не уйдешь.
— Так ты что, не мусульманин? — хрипло спросил янычар.
— Это тебя не касается, — ответил Дамасский Лев. — Отвечай на мои вопросы. Племянница паши умерла?
— Нет, но рана, похоже, тяжелая. Что же получается: эта сука-христианка непобедима? Хотел бы я с ней сразиться.
— Она тебя продырявит от макушки до лодыжки даже в доспехе. Где племянница паши?
— В одном из казематов.
— За ней ухаживает Метюб?
— Да, ее капитан.
— Куда она ранена?
— В правую подмышку. Если бы клинок вошел слева, наверное, о племяннице паши больше никто бы не заговорил.
— Сколько вас в редуте?
— Двадцать пять, не считая капитана и владелицы Хусифа. Теперь, когда я все сказал, что вы со мной сделаете?
— Давай-ка мы тебе заткнем рот кляпом, а потом свяжем как следует, — ответил Дамасский Лев. — Мико, действуй!
Албанец прыгнул на пленного, заткнул ему рот черным шелковым платком и тонкой веревкой, которую носил при себе, крепко связал ему руки за спиной и щиколотки.
— Не вздумай бежать, — сказал Дамасский Лев пленному, который скатился в ров. — Здесь на равнине у нас рассредоточены еще человек двадцать, и далеко тебе не уйти.
Сказав так, он вскарабкался на эскарп вместе с албанцем, прихватившим с собой аркебузу пленника. Пройдя сквозь частокол мимо валявшейся рядом разломанной венецианской кулеврины, они остановились и хорошенько огляделись по сторонам: неподалеку могли оказаться часовые.
— Ну что, Мико, никого?
— Никого, господин.
— В каком же укрытии скрывается Хараджа? Не видно ни огонька.
Он уже собрался пойти вперед, как албанец схватил его за руку.
— Синьор, — сказал он, — турки прекратили огонь. Что, если Али хочет бросить несколько колонн на штурм редута?
— Тогда наша затея провалилась, потому что венецианцы будут вынуждены тоже открыть огонь, а пули не разбирают, где свой, где чужой.
— Надо спешить, господин!
Они пробрались сквозь второй частокол, наполовину поваленный и забитый металлическими обломками, и спустились по лестнице, наверняка ведущей в каземат. Они уже благополучно дошли до самого дна траншеи, как вдруг с бастиона Маламокко ударила пушка. Это был сигнал к отступлению. Если граф открыл огонь, значит случилось что-то очень серьезное.
— Мы проиграли, — в гневе сказал Дамасский Лев. — Если сейчас же не убежим, попадем меж двух канонад, и тогда неизвестно, кто из нас живым доберется до Кандии.
— Погодите, хозяин.
— Чтобы пули нас изрешетили, все равно чьи, турецкие или венецианские?
— По ночам и пули слепнут. Тут есть каземат, хоть и разрушенный кулевринами, но вполне пригодный, тем более что в нем никого нет.
— Ты убежден?
— У меня горит фитиль аркебузы, и мне все видно.
Канонада тем временем возобновилась с прежней яростью. Венецианцы били прямой наводкой, а турки стреляли из бомбард, чтобы не попасть в редут. Мулей-эль-Кадель и албанец перелезли еще через один эскарп и оказались перед небольшой пещеркой, выложенной кирпичом. Мико подул на фитиль, убедился, что внутри никого нет, и решительно шагнул вперед, готовый выстрелить в любого турка, что окажется перед ним.
— Тут только солома, — сказал он. — Мы без особой опасности можем подождать, пока артиллерийская перестрелка закончится. Христиане и мусульмане устанут тратить порох, и кто знает, может, нам и представится возможность осуществить наш замысел.
— Залезай.
Албанец снова подул на фитиль и осветил каземат, заваленный соломой и обломками ограждения.
— Никого, — сказал он.
— Однако где-то слышен разговор.
— Это турки в соседних казематах.
— Эх, нет у нас мины, чтобы взорвать их всех сразу!
— У нас и пороха нет, синьор.
— Знаю. Давай послушаем.
Турки разговаривали между собой достаточно громко, чтобы слышать их сквозь стену каземата.
— Этюб, — говорил один, — надо было удирать, несмотря на канонаду.
— Дурак, — ответил второй. — Сколько из нас добрались бы до лагеря? У венецианцев кулеврины лучше наших.
— И шпаги тоже.
— С чего ты так говоришь, Хусиф?
— Ты что, не видел, как христианка вышибла из седла племянницу паши?
— Она и вправду так ужасна?
— Скажи лучше — непобедима. Я сам видел в Фамагусте, как она ранила Дамасского Льва, а он считался лучшим клинком султаната.
— Того самого сына паши, который потом стал ее мужем?
— Того самого.
— И убить ее невозможно?
— А ты попробуй.
— Я не возьмусь.
В этот момент ядро из кулеврины, пущенное венецианцами, пробило стенку между казематами, и оба турка, сидевшие у огарка свечи, и Дамасский Лев с албанцем оказались лицом к лицу. Своды выдержали, а потому рухнувшая с грохотом стена не задела никого из них. Турки, увидев перед собой воинов в кирасах, сильно отличавшихся от тех, что были в ходу у бойцов султана, быстро обнажили сабли и бросились в пробоину.
— Вы кто? — спросили они с угрозой.
Мико решительно нацелил на них аркебузу с зажженным фитилем:
— Сдавайтесь, или вы покойники!..
Дамасский Лев уже обнажил шпагу и был готов прийти на помощь верному албанцу. Оба мусульманина переглянулись и, ловко, как белки, выскочив из каземата, заорали:
— Тревога!.. Венецианцы!..
— Бежим, Мико, — шепнул Дамасский Лев. — Нас обнаружили и, если на нас набросятся остальные, убьют наверняка. Их там человек тридцать.