— А не готовят ли турки еще какую-нибудь пакость?
— Все артиллеристы у орудий, и они уже получили приказ стрелять на поражение. Уверяю вас, турки не отважатся прорываться сквозь равнину, где наши ядра их сомнут. Они вместе со своими осадными маневрами пока еще очень далеко, хотя прошел уже год осады. Хотите подъехать ближе к редуту?
— Только бы нас не обстреляли!..
— Ну, за нас быстро расквитаются тридцать заряженных картечью кулеврин.
Храбрый венецианец пришпорил коня, по правде сказать сильно отощавшего, поскольку сена в Кандии почти не осталось, и направился в сторону редута, где на брустверах так никто и не появлялся. Он объехал укрытие, потом вернулся к бастиону Маламокко вместе Дамасским Львом, и в них никто не выстрелил из аркебузы. Они уже подъезжали к бастиону, когда услышали бешеный конский топот. По равнине скакали сорок-пятьдесят коней, а всадников было мало. Впереди ехал полковник, держа на руках ребенка.
— Мой сын! — крикнул Мулей-эль-Кадель. — Прошел год, и теперь я его наконец увижу!
Малыш был одет вовсе не по-турецки, а в венецианском духе, в голубую шелковую рубашечку с кружевами. Шапочки на нем не было, и длинные темные волосы развевались по ветру.
Дамасский Лев и граф бросились к полковнику, а по ту сторону редута застыли тридцать коней.
— Это вам, синьор, — сказал полковник, передавая ребенка графу. — Дамасский Лев, я свое слово сдержал. Прощайте!..
И он унесся с такой скоростью, что конь буквально стелился по земле. За ним устремились тридцать турок, сидевших в редуте. Один из них поддерживал на широком османском седле Хараджу.
— Энцо! — крикнул Мулей-эль-Кадель, вглядываясь в малыша, который смотрел на него испуганными глазами. — Ты что, не узнаешь отца?
Он взял мальчика на руки и поднес его к лицу, осыпая поцелуями. Тем временем турки, словно чего-то опасаясь, ускакали прочь бешеным галопом. Это поспешное бегство заронило сомнение в сердце графа.
— Мулей, — сказал он. — Вы давно не видели малыша?
— Больше года, граф.
— Это действительно ваш сын?
— А кто же, по-вашему?
— Поскакали скорее к герцогине.
Они пустили коней в галоп и в несколько секунд оказались на подъемном мосту бастиона Маламокко. Им навстречу выбежала герцогиня, окруженная отрядом военных.
— Энцо!.. Энцо!.. Сынок!..
— Возьми его, — сказал Дамасский Лев, протянув ей мальчика. — Наконец-то мы его обрели.
Элеонора прижала ребенка к себе.
— Энцо, скажи что-нибудь маме. Дай мне услышать твой голос. Я так давно его не слышала!..
Малыш смотрел на нее огромными, полными страха черными глазами, как только что смотрел на Мулея, и молчал.
— Ты не понимаешь меня? Когда мы расставались, ты говорил.
— Синьора, — сказал граф Морозини, — вы уверены, это ваш сын?
— Боже мой!.. Граф!..
— Вглядитесь получше.
— Прошел уже целый год.
— Глаза, волосы… Вглядитесь хорошенько, синьора.
— Граф!..
Вместо ответа начальник гарнизона выхватил кинжал и поиграл им перед глазами мальчика, сказав по-турецки:
— Говори, или я убью тебя!
— Сиди аман,[29] — ответил ребенок.
Со всех сторон раздались крики:
— Это турецкий мальчик!
Гневу военных не было границ, а герцогиня, опустив бедного малыша на землю, горько разрыдалась.
— Эти недостойные в очередной раз нас обманули! — кричали воины.
— Давайте повесим этого ребенка на самой высокой башне Кандии!
— Ну это уж слишком!
— Так войну не ведут!
Граф Морозини тем временем быстро взбежал по лестнице, ведущей к батареям, и окинул взглядом равнину.
Турки, во весь опор скакавшие к лагерю, были уже на расстоянии двух тысяч шагов.
— Огонь по этим канальям! — крикнул граф. — Перебейте их всех!
— Но орудия заряжены картечью, синьор, — заметил главный наводчик.
— Не важно, огонь! Огонь!.. Ядрами их закидаете потом!..
Тридцать кулеврин ужасающе загрохотали, заставив весь бастион содрогнуться. Однако из всех обратившихся в бегство упали только двое, скакавшие позади всех. Остальные уже были вне досягаемости картечи. Когда же кулеврины начали стрелять ядрами, они уже доскакали до лагерного ограждения. Чтобы отвлечь внимание венецианских пушкарей, поспешно заговорила турецкая артиллерия, и прежде всего бомбарды.
— Да, на этот раз пророк оказался сильнее Креста, — с отчаянием махнув рукой, сказал граф Морозини.
Когда он спустился с бастиона, Мулея-эль-Каделя и герцогини, убитых горем, там уже не было. Они ушли к себе в башню, а маленького мусульманина, пережившего настоящий кошмар за последние четверть часа, они забрали у Мико и передали одному из капитанов. Кто же стал бы его убивать? Во всей этой жуткой мистификации за ним не было никакой вины.
Граф, расстроенный очередной мошеннической выходкой Али-паши, отдал офицерам приказ продолжать обстрел и отправился к внутренней стене крепости, чтобы отыскать и утешить несчастных родителей.
От радости, что их затея удалась, турки палили изо всех сил, и ядра падали на город, умножая разрушения.
— Подонки! — пробормотал граф, увернувшись от осколка ядра. — Победу празднуют!.. А у нас нет сил, чтобы их атаковать и уничтожить или хотя бы выгнать в море!.. Бедная Венеция!.. Кипр она уже потеряла, а теперь потеряет и Кандию, несмотря на всю нашу храбрость.
Пройдя вдоль внутренней стены с почти полностью разрушенными зубцами, он добрался до башни, где обитали Дамасский Лев и герцогиня. Мико, не обращая внимания на бомбы, с остервенением чистил коней, не прекращая ругаться.
— А где твои хозяева? — спросил граф.
— Успокойте их, господин граф! — ответил албанец. — Бедная синьора!
Начальник гарнизона был уже не молод, но легко взбежал по лестнице и прошел на второй этаж. Дамаскин метался из угла в угол, как лев, запертый в клетку, а герцогиня, сняв кирасу, отчаянно рыдала, упав на ложе.
— Что вы скажете, господин граф, об этой очередной подлости? — хрипло спросил Мулей-эль-Кадель. — Мне стыдно, что я родился мусульманином и верил в Коран.
— Ваши соотечественники — жулики, — ответил начальник гарнизона. — Ох этот паша! И все-таки я уверен: настанет день и он падет под ударами христиан.
— Нас подло обманули, — сказала герцогиня, вытирая слезы. — А ведь я поверила, что это мой Энцо!.. И глаза похожи, и волосы, и возраст тот же. Этот пес, этот паша — настоящий демон! Пусть выйдет на бой со мной, если осмелится!
— Подлец не примет вызов. Турки слишком боятся Капитана Темпесту.
— Что же нам теперь делать? — бормотал Дамасский Лев, продолжая в гневе метаться по комнате. — Оставить маленького Энцо в руках паши? Скажите, граф…
Начальник гарнизона подавленно махнул рукой и сказал печально:
— Ну как я могу, Мулей-эль-Кадель, бросить своих людей сначала на мусульманский лагерь, а потом против всего флота? Нас едва наберется двадцать тысяч, а этих псов, что свободно бороздят море, снова стало около ста. Конечно, вы бы попытались пойти в атаку с воинами храбрыми, но с обессиленными голодом, страданиями и болезнями? Скажите…
— Нет, господин граф. Трое еще пройдут мимо турецких дозоров, но, если воинов будет больше, я за их жизнь не поручусь.
— Османы постоянно обстреливают равнину?
— Да, господин граф.
— Теперь твоя очередь высказаться, Элеонора, — сказал Дамасский Лев.
— Ночь будет темная, я слышу глухие раскаты грома, — ответила герцогиня. — Иди: ты ведь Дамасский Лев, которого турки, несмотря ни на что, продолжают уважать и бояться.
— Ты этого хочешь, Элеонора?
— Да, — отвечала герцогиня.
— Но кто будет охранять тебя в мое отсутствие?
— Начальник гарнизона Кандии, — торжественно сказал граф Морозини. — Ваша супруга, Мулей, под защитой Светлейшей республики.
— Благодарю вас, господин граф. Если представится возможность, я не только спасу своего сына, но и заставлю Али-пашу заплатить за все подлости.
— Желаю вам удачи. Когда вы отправитесь? — спросил граф. — Я должен предупредить наши аванпосты.
— Мы выйдем из Кандии, как только опустятся сумерки, — ответил Никола. — Я знаю, где расположены главные заставы турок, и мы постараемся их обойти. Эти люди слишком много молятся!..
— Мулей, — сказала герцогиня. — Ты решился?
— Да, — твердо ответил Дамасский Лев. — Смерть меня не возьмет, Элеонора, и потом, я всегда умел за себя постоять.
— Нынче ночью, — сказал начальник гарнизона, — я выведу вас через бастион Каварцере, за которым турки не следят, ну, по крайней мере, кажется, что не следят. Я жду вас, Мулей.
11Через руины Кандии
Поздним вечером, когда турки подтаскивали к передовым позициям большие бомбарды, трое мужчин верхом на необыкновенно красивых конях проехали подъемный мост бастиона Каварцере. Мост опустили тихо, чтобы не привлечь внимания наездников из неприятельской армии.
Всадники были полностью закованы в стальные доспехи, у каждого имелась шпага, палица и прикрученная к седлу аркебуза. На плечах вместо белых плащей, призванных защищать от ночной сырости, на всадниках красовались черные, которые полностью сливались с темнотой. Троих смельчаков, покидавших осажденный город и рисковавших в любой момент повстречаться с рассредоточенной по равнине турецкой кавалерией, звали Дамасский Лев, Никола-отступник, или, точнее, отступник притворный, и Мико-албанец. Эти трое несгибаемых и спаянных воинов решительно прошли бы даже сквозь целый эскадрон врагов.
То ли мусульмане что-то заметили, то ли вымещали злость из-за того, что пала сначала Хараджа, а за ней Метюб, тоже весьма популярный как первый клинок султаната, но в эту ночь турки палили из орудий больше, чем обычно.
Ночной мрак прорезали раскаленные каменные ядра, пущенные из бомбард, которые на ночь сильно выдвигали вперед, а с рассветом закатывали обратно на места. Ядра оставляли за собой длинные искрящиеся хвосты, которые всю ночь непрерывно висели над Кандией.