— Дамасский Лев?
— Это я, — ответил Мулей-эль-Кадель.
Критянин посмотрел на него с удивлением и восхищением, потом поклонился и сказал:
— Долгой жизни герою Фамагусты, супругу Капитана Темпесты, христианки, которая валила турок, как я валю масличные деревья. Входите, здесь вы у себя дома.
— Погоди, одно слово, — вмешался Никола. — Мне бы не хотелось скомпрометировать тебя перед турками.
— Что ты хочешь этим сказать?
Фермер наморщил высокий лоб.
— Я ведь тебе говорил, за нами погоня.
— Преследователей много?
— Мы пока не знаем.
— Нас шестеро, и с нами Дамасский Лев. Так чего нам бояться этих псов? Дом прочный, оружия и боеприпасов хватает. Не думаю, чтобы визирь снарядил всю свою кавалерию в погоню за несколькими людьми. Эти всадники близко?
— Я думаю, у нас было преимущество в несколько миль, — сказал Никола.
— Кара, — обратился хозяин к одному из своих родственников, который как раз входил в комнату. — Пойди принеси вина, пока оно не кончилось. Христианам оно полезнее, чем мусульманам.
— Они теперь уже не оглядываются на своего пророка, — заметил Мико. — Пьют больше вина, чем воды, уверяю вас.
— Я тоже в этом убежден, парень, — улыбаясь, ответил фермер. — Господин Мулей-эль-Кадель, будь благословенно ваше имя, которое я столько раз слышал, куда вы направляетесь?
— В бухту Капсо, — отвечал Дамасский Лев. — Мне очень надо повидаться с Себастьяно Веньеро. Мы его застанем?
— Да, — ответил критянин. — Его восемь галер стоят на якоре, но с полуопущенными парусами.
Один из свояков хозяина вошел, неся большой кувшин с вином, которое так нравилось туркам. Домоко разлил вино по деревянным чашам, приговаривая:
— Выпьем за погибель ислама!
— За его уничтожение, — поддержали Мико и Никола.
Дамасский Лев не отважился выпить за гибель своего народа, однако вино все же пригубил.
В этот момент мастино навострили уши и грозно зарычали.
— Тихо! — сказал фермер, взяв плетку и хлестнув ею по воздуху.
— Может, они услышали приближение турок? — спросил Никола.
— Да, они издалека чуют этих каналий, но не думайте, что нынче ночью будет битва. Мусульмане слишком любят свет, и мы их увидим не раньше, чем взойдет солнце. Но мы попробуем сделать один ловкий ход. Если не получится, тогда возьмемся за оружие и попытаемся отбиться. А вы что на это скажете, господин Мулей-эль-Кадель? Вы ведь всю жизнь провели в сражениях.
— Говорите яснее, Домоко.
— Сейчас объясню, синьор.
Затем, повернувшись к своякам, которые стояли на страже у дверей, держа наготове аркебузы, сказал:
— Китар, иди и останови часы на башенке.
— Зачем? — удивился грек. — Пусть себе звонят.
— Нет. Когда те немногие крестьяне, что выжили после резни, не услышат привычного звона, они поймут: здесь что-то случилось, и вот увидите, сразу прибегут на помощь, хотя их и очень мало.
— Это условный сигнал? — спросил Дамасский Лев.
— Да, синьор Мулей, но…
Он не договорил. Старые часы, прежде чем их остановили, решили еще раз выполнить свой вековечный долг.
Бронзовая звуковая волна странным образом прошла сквозь дом, заставив зарычать обоих мастино, и растворилась возле открытой двери, отозвавшись в полях.
— Через час взойдет солнце, и турки будут тут как тут, — сказал Домоко.
Он подошел к кувшинам, открыл три из них и долго к ним принюхивался.
— Там внутри была только вода?
— Что ты хочешь сделать? — спросил Никола.
— Тебе не кажется, что внутри такого пузатого кувшина вполне может спрятаться человек?
— И ты думаешь, турки не откроют крышки?
— Ну, тогда я отвяжу собак, и придется драться, — сказал фермер. — Умереть завтра или в любой другой день — разницы никакой. Наша жизнь, несмотря на отречение, все равно полна опасностей.
Тут вошли Китар и его свояк Кара. Оба здоровяка выглядели спокойными. Они привыкли к сражениям, хотя и были еще очень молоды.
— Часы остановлены? — спросил Домоко.
— Больше не идут, — ответил Китар. — Я перерезал веревку, державшую противовес, и камень упал на дно башенки.
— Давайте погасим свет и осмотрим окрестности фермы.
Все шестеро подождали, пока в комнате воцарится темнота, раздули фитили аркебуз и вышли на улицу, а собаки, предчувствуя серьезные события, глухо рычали и отчаянно пытались освободиться от цепей.
12Турецкая кавалерия
За стенами фермы стояла темная ночь, до рассвета было еще несколько часов, и звезды заволокло туманом. Над землей в неподвижном воздухе повисло что-то невидимое и пугающее, оно впитывало каждый звук, каждое легкое движение, каждое дуновение ветра, отчего и небо, и поля казались мертвыми. На ферме тоже царила полная тишина, и оба пса, словно понимая, какая огромная опасность грозит их хозяевам, перестали рычать. Только где-то за виноградниками время от времени раздавались глухие крики птиц, что питаются падалью. Шестеро вышедших из дома людей осторожно прошли метров пятьдесят и залегли в канавах, разделяющих поля, чтобы их не выдали зажженные фитили аркебуз.
— Скверная ночь для сражения, правда, Домоко? — сказал грек.
— Я видал и похуже, — отозвался островитянин своим спокойным, басовитым голосом. — Ох уж эти турки! И ведь эта война не кончится, пока один народ не истребит другой. К несчастью, видимо, они истребят нас.
— Венеция еще жива, — сказал Дамасский Лев. — И, как видите, подвергаясь величайшей опасности и риску, вас не бросает.
— Я знаю, господин Мулей. Но Светлейшая республика не сможет ничего сделать, пока в борьбу не вступит флот.
— Думаете, Веньеро попытается нанести удар?
— Ему уже семьдесят четыре года, а он все еще самый храбрый из всех моряков, кто родился в лагунах. Старость ничего не значит для этого человека. Можно подумать, у него в жилах течет не кровь, а бронза.
— Вы его видели?
— Три дня назад в Капсо.
— Как вам показалось, он собирается дать сражение мусульманам?
— Он прибыл в воды Кандии, чтобы сражаться, а вовсе не на отдых, господин Мулей, — сказал Домоко. — Этот старик, который из-за раны на ноге вынужден надевать под доспехи мягкие сапоги, вряд ли просто спокойно сидит на борту своей галеры.
— Галера мощная?
— Фана́ с шестьюдесятью орудиями и пятью рядами весел. Захватить ее будет не так-то просто даже для турок.
— Тише, — шепнул албанец. — Турки подходят.
— Откуда ты знаешь? — спросил Мулей.
— Я вижу облако пепла, которое поднимают копыта их коней.
— Что вы посоветуете нам делать, Домоко? Садиться на коней и возвращаться?
— Ваши кони хоть и хорошей породы, но сюда прискакали на пределе сил. Они измотаны. Проехать через наши поля очень трудно, и даже лучшие арабские скакуны проваливаются в канавы, забитые костями. Давайте вернемся на ферму и попробуем провернуть одну штуку.
— Вы хотите нас спрятать?
— Да, внутри кувшинов.
— А если турки начнут открывать крышки?
— Я надеюсь их провести.
— Каким образом?
— Китар, Кара, принесите сосуды с лучшим вином и поставьте их на стол.
— Хорошо, отец, — ответили парни, загасили фитили аркебуз и бегом пустились в дом.
— Пойдем и мы тоже, — сказал Домоко. — Мы не знаем, сколько там турок, а с огнестрельным оружием не шутят. Эти канальи тоже отказались от арбалетов.
— Ты что-нибудь видишь, Мико? — спросил Дамасский Лев.
— Да, облако пыли. Оно медленно приближается и растекается в разные стороны, — ответил албанец.
— Значит, они все-таки приближаются?
— Несомненно.
— Кум Домоко, отходим.
Все четверо перебрались обратно через канаву и быстро оказались перед фермой, где уже горел свет. Часы стояли, собаки умолкли. Домоко открыл три кувшина, в которых обычно хранили только воду, и сказал беглецам:
— Быстро залезайте внутрь вместе с аркебузами и шпагами. Может так случиться, что с этими канальями придется драться.
Мулей-эль-Кадель нахмурил лоб:
— Мне — и прятаться?
— Господин, — сказал грек, — на всякой войне приходится делать то, что надо. Часто хитрость оказывается полезнее храбрости. Пуля летит быстро и прошивает сердце или легкое.
— Ты прав…
Они загасили фитили аркебуз и залезли в кувшины, такие огромные, что внутри вполне можно было удобно устроиться. Домоко накрыл кувшины крышками, но так, чтобы внутрь поступал воздух, и отвязал собак. Мастино со свирепым лаем помчались по равнине. Это были два отменных бойца, начисто лишенных страха перед турецкими саблями. Домоко и его родственники погасили свет в доме и устроили во дворе засаду за клетками. В тишине слышался лай собак, но теперь к нему примешивался другой звук: глухой, тяжелый топот, который возвещал о приближении кавалерийского отряда.
— Едут, — сказал Кара. — С рассветом явно будут здесь.
— Я тоже так думаю, — ответил Домоко.
— Думаешь, их много?
— Вряд ли. В такой тишине даже несколько коней будут громко цокать копытами.
— Надеешься спасти наших гостей?
— И ферму тоже, — сказал Домоко. — На этот раз наш виноградник будет удобрен кровью турок, а не христиан. Глядите, чтобы ни один из них не ушел и чтобы визирю никто не доложил о том, что его кавалеристы перебиты.
— Их найдут, отец, — сказал Кара, который, как и второй парень, называл Домоко отцом, после того как всю их родню убили безжалостные враги Креста.
— Мы всех сожжем, и людей, и коней, — ответил силач-критянин. — Дров здесь достаточно, а в подполе есть два кувшина с виноградной водкой.
— А друзья придут на помощь?
— Не услышав боя часов, они снимутся с ферм, и у нас будет пополнение из шести парней, которые бьют перепелку влет.
— Турок будет потолще перепелки, — заметил Китар.
— Они уже близко!
— Не дождались рассвета?
К ферме приближались тени всадников, окутанных облаком пепла, поднятого копытами коней.