Домоко, у которого, несмотря на солидный возраст, было острое зрение, вгляделся в отряд, не особенно спешивший навстречу сражению.
— Тринадцать, — сказал он. — Не больше и не меньше. Нынче вечером они все обратятся в пепел.
Послышался хриплый голос:
— Есть кто живой?
— Не отвечайте, — приказал Домоко.
Прошло несколько секунд, и тот же неприятный голос снова спросил, на этот раз свирепо:
— Эй, вы, христианские собаки, вы отзоветесь или нет? Я каймакан,[30] и со мной кавалерийский отряд.
Трое критян благоразумно отступили назад, не желая себя обнаруживать, поскольку не знали, сколько еще всадников прячется за каймаканом.
— Зажги свет, Китар, — сказал Домоко. — Все равно от этих гостей не отделаться.
Остановившись шагах в двухстах от фермы, каймакан продолжал бушевать, словно обезумев:
— А, христианские псы! Грязные свиньи! Не желаете отвечать? Клянусь бородой пророка, я велю посадить вас на кол, а ваши кишки брошу на съедение падальщикам!
Удерживая собак за ошейники, Домоко подошел к двери.
— Кто там? — крикнул он.
— Ты что, христианская свинья, так крепко спишь, что не слышишь голоса каймакана?
— Я нынче много работал в поле и устал.
— Ты тот, кого зовут Домоко?
— Да.
— Отрекшийся от Креста?
— Да.
— Ты не один?
— Со мной двое моих родственников.
— И похоже, еще собаки.
— Злые собаки, эфенди.
— Сколько их?
— Две.
— Требую, чтобы ты их убил прежде, чем я войду в твою халупу.
— Моих собак? Нет, эфенди.
— Ты что же, грязный христианин, думаешь, если рядишься в мусульманскую одежду, то имеешь право мне перечить?
— Да, — дрогнувшим голосом отвечал Домоко.
— Ты хочешь, чтобы мы тебя спалили вместе с домом?
— Я сейчас спущу собак, и мы с ребятами вам накостыляем, бандиты несчастные!
— Клянусь бородой пророка! Этот парень — настоящий критский петух! Ребята, сейчас нам будет чем поразвлечься, пусть только чуть рассветет.
— Эфенди, — сказал Домоко, — можете проезжать спокойно, собаки вас не тронут. Если хотите действительно дождаться рассвета, я могу послать вам пару кувшинов вина.
— Ага!.. Какой же ты мусульманин, если пьешь вино? Ведь пророк того не позволяет!
— А мне говорили, что сам султан пьет вино.
— Ему все дозволено, и потом, он пьет только кипрское.
— Мое вино ничуть не хуже, такое же золотистое и благородное.
— Грязная свинья! Ты вводишь меня в искушение!
— Так что, да или нет? — спросил Домоко, теряя терпение.
Он прекрасно знал, что относительно Ноева сока турки делают для себя исключение. Всадники хором что-то забормотали, и каймакан крикнул:
— Тащи!
— Пообещай, что оставишь нас в живых.
— Ради вина, что пьют султаны, так уж и быть, мы не тронем тех, кто его принесет.
— Смотри, ты обещал.
Домоко повернулся к парням:
— Ну что, не побоитесь принести вина этим канальям?
— Нет, — ответил Китар. — Мы возьмем с собой собак, и вот увидишь, турки будут вести себя спокойно. Они наших мастино боятся больше, чем христиан.
— Ну да, собаки в любой момент запросто вцепятся в горло и загрызут, — сказал фермер.
— Возьмите четыре кувшина и ступайте. Мы все, как только будет надо, придем вам на помощь.
Китар пожал плечами:
— Какая нам разница, умереть нынче ночью или завтра? Этот остров все равно проклят, и мы это знаем. Пока весь наш народ не истребят, покоя здесь не наступит. Рядом с турками привыкаешь к мысли о смерти, и она уже не впечатляет.
Каймакан начал злиться из-за того, что вино до сих пор не несут.
— Эй, вы, грязные поклонники Креста, вы что, язык проглотили? Несите нам вина, да будет благословенна борода пророка! Наши глотки забиты пылью, и прежде всего — пылью от костей христиан!
— Вот канальи, — сказал Китар. — Ну, сейчас они отведают зубов наших мастино.
Свояки Домоко отвязали собак, которые принялись злобно лаять, взяли в свои могучие руки кувшины с белым вином, вполне способным соперничать с кипрским, и бестрепетно шагнули навстречу туркам. Те, напротив, не сделали ни шагу.
— Глядите-ка, шелудивые псы несут нам выпить! — крикнул каймакан. — Эти поклонники Креста нас боятся. Будь я визирем, я бы им всем отрубил головы, хоть они и отреклись от своей религии. Головы снова не отрастают, клянусь бородой Магомета!
Кара и Китар, ничуть не испугавшись угроз, подошли к всадникам, с трудом таща тяжелые кувшины. Грозно рычавшие собаки были рядом со своими хозяевами. Они пересекли засеянное поле и оказались перед своими заклятыми врагами. Заря еще только занималась, и небо начинало розоветь. Всадников было двенадцать, впереди всех — свирепого вида каймакан, у которого за шелковым поясом торчало множество пистолетов и ятаганов, а на голове красовался огромный парчовый тюрбан с пучком облезлых страусовых перьев посередине.
— Мерзкие псы!.. — раздраженно заорал командир, завидев подходящих парней. — Сдается мне, вы заставляете себя ждать!
— Пророк запретил своим последователям пить вино, — дерзко ответил Кара.
— А у тебя длинный язык, христианин, — сказал каймакан, — если я тебя схвачу, то первым делом его отрежу. Ты за кого нас держишь? За неотесанных мужланов? За константинопольских грузчиков? Ну погоди, я с тобой разберусь!
— Не забывай, теперь я тоже в вере пророка.
— И давно? — с иронией поинтересовался каймакан.
— Шесть месяцев.
— Ты слишком поздно заметил, что наша религия — единственная, истинная и неповторимая.
— Я все время жил среди христиан, — сказал Кара.
— И ты усердно молишься, обратив лицо к Мекке?
— Да, утром, днем и вечером.
Каймакан расхохотался:
— Вскрой я тебе грудь и вынь оттуда сердце, я не нашел бы в нем никакой веры в пророка. Вы, канальи, отрекаетесь от веры ваших отцов, чтобы спасти свои шкуры, только и всего. Гляди, чтобы я тебя не застукал. Я ведь могу сюда быстро добраться и проверить, как ты молишься.
— Проверяй. Я молюсь на улице, и все меня видят.
— Поставьте кувшины и придержите собак, — приказал турок. — Мне их зубов отведать неохота.
Оба парня повиновались и собрались возвращаться на ферму.
— Эй!.. Назад, оборванцы! — рявкнул каймакан, спешившись и схватившись за огромную саблю.
Оба критянина, увидев, что и остальные турки тоже спрыгнули с лошадей и теперь вряд ли смогут их догнать, со всех ног бросились к ферме под защитой собак, которые лаем отпугивали коней.
— Подождите, я сейчас попробую вина и приду, чтобы сказать вам пару слов, — сказал каймакан. — Со мной шутки не проходят, клянусь бородой пророка!
Всадники, обрадовавшись выпивке, уселись вокруг кувшинов с белым, сладким, как сироп, вином, мало отличавшимся от того, что изготавливали из золотистого кипрского винограда, и взялись за него, не обращая внимания на ворчание своего командира. Они, должно быть, привыкли к этим вспышкам гнева и не придавали им значения.
Домоко вышел навстречу парням, на всякий случай прихватив с собой аркебузу: он опасался, что турки, всегда видевшие в христианах, в том числе и в отступниках, добычу, которой нет пощады, откроют стрельбу из пистолетов. Но мусульмане прилипли к кувшинам, ведь вино было таким сладким… А каймакан взял целый кувшин только для себя и с удовольствием пил из него, наплевав на Коран.
— Они собираются сюда заявиться? — спросил Домоко свояков.
— Будут на рассвете, — ответил Капа.
— Если не произойдет чуда, — заметил Домоко.
Он поднял глаза и посмотрел на небо. Звезды, проглядывавшие сквозь клочья тумана, стали постепенно гаснуть. На востоке небо начало светлеть.
— Светает, — тихо произнес Домоко.
Он вошел в комнату, откинул крышки кувшинов, чтобы тем, кто там сидел, легче дышалось, и сказал Мулею-эль-Каделю:
— Может, нам и придется дать сражение, но вы вылезайте только в самый последний момент. Дайте мне вдоволь наиграться с этими канальями.
— Их много?
— Тринадцать.
— Думаю, чтобы их атаковать, мне хватило бы и одного моего албанца.
— Подождите, синьор. Подставиться под турецкую саблю или поймать пулю вы всегда успеете. Вы ведь не хуже меня знаете, что турецкие солдаты бьются умело, не дорожа собственной жизнью.
— Знаю.
— Полезайте обратно, господа, и сидите тихо. Солнце всходит, и они явятся сюда с минуты на минуту.
Было слышно, как турки, придя в хорошее, даже слишком хорошее, расположение духа, галдят возле кувшинов с вином, видимо уже опустевших. Громче всех орал каймакан, на чем свет стоит проклиная христиан и рассыпая направо и налево страшные угрозы. Наконец они взгромоздились на коней и двинулись к ферме, причем с таким шумом, словно собрались брать ее приступом. Китар и Кара приготовили к бою аркебузы и ятаганы, загнали собак вглубь помещения и выглянули наружу.
Солнце уже величаво поднималось, одним махом погасив звезды и заставив туман рассеяться. Первым к ферме, с трудом держась в седле, подъехал каймакан.
— Где хозяин? — крикнул он.
— Вот он я, — отозвался Домоко, бесстрашно приблизившись к янычару. — Что тебе нужно?
— Ты тоже фальшивый мусульманин, ведь верно?
— Я верю в Коран.
— Все вы, отступники, так говорите: боитесь, что вам отрежут нос или уши.
— Я спросил, что тебе нужно, — сказал критянин, начиная понемногу закипать. — А угрозы прибереги для другого раза.
— Клянусь бородой пророка! У этого христианина в жилах течет настоящая кровь!
— Я тебе уже сказал: я мусульманин.
— Ах!.. Ах!.. Ах!.. — иронически заквохтал турок.
Крепко ухватившись за луку седла, он сполз на землю и направился к ферме, его тяжелая сабля поблескивала на ходу. Остальные тоже спешились.
— Сколько вас тут? — спросил каймакан.
— Трое.
— А беглых христиан у тебя на ферме нет?
— Вот уже недели две, как сюда никто не заходил. Теперь с торговлей плохо.