— А ты грязная собака! Ты хочешь меня надуть. Вздумал обмануть каймакана? Ой, ой!.. Можно подумать, ты не знаешь, что мы шли по следу тех троих всадников, что сбежали из Канеи и по дороге убили двоих наших!
— Наверное, они проехали мимо нас нынче ночью, когда мы спали. Мы здесь одни.
— Сдается мне, твой нос в опасности, — сказал турок, размахивая саблей. — А за носом последуют уши, а потом придется убить отступника, который обманывает пророка с утра до вечера.
— Хочешь войти в дом? Войди.
— А ты не устроишь мне засаду?
— У тебя достаточно солдат, чтобы меня покарать.
— О, для этого хватит и одной моей сабли, — заявил османский полковник. — Этих христиан я, не поморщившись, пожираю и утром и вечером.
— Ну да, на завтрак и на ужин, — с иронией сказал Домоко.
— Ты деревенский мужлан, но, похоже, у тебя есть кое-какие мозги. Видно, пророк тебе помогает.
— Верно, когда я ложусь спать, всегда чувствую, как его борода касается моего лица.
— Ты?!.
— Я!..
— Ты изрядная каналья и пытаешься меня провести! — взревел каймакан. — А ну-ка, дай пройти в твою халупу.
— Там собаки.
— Убей собак.
— Ну уж нет!.. Они отменные сторожа.
— Тогда я размозжу тебе башку!
— У меня уже фитиль запален на аркебузе, — отважно ответил крестьянин.
— Ах ты, пес паршивый! Перечишь каймакану?
— Вовсе нет. Я пригласил тебя войти в дом и отведать моего вина.
— Эх, будь благословенны все бороды пророка! Твое вино веселит, только что-то уж очень быстро.
— Оно как кипрское, которое пьют султаны, — не без легкой насмешки сказал Домоко.
— Теперь я понимаю, почему они не моргнув глазом убивают князей и министров. Ладно, сейчас поглядим. Здесь явно чувствуется запах христиан.
Слегка пошатываясь, он шагнул за порог и вошел в комнату, стукнув о землю острием сабли.
— Здесь, должно быть, есть чужие, — сказал он, глядя на Домоко. — Христиане.
— Какие христиане?
— Те, что убили моих товарищей.
— Иди ищи.
— А что в этих кувшинах?
— Застоялая вода.
— А не вино?
— Нет, вина полно в погребе.
— Вели принести.
— Еще?
— Пьет султан, пьют и его кавалеристы.
Тут вошли солдаты, волоча сабли по полу и на ходу раздувая фитили пистолетов. Увидев длинный стол и скамьи, они спокойно расселись в ожидании новой выпивки. Каймакан, однако, спокойным не выглядел и с подозрительным видом стал прохаживаться возле больших кувшинов. Может, он чувствовал, что внутри сидят христиане? С турка станется. Китар, не сводивший с него глаз, держал собак таким образом, чтобы они все время находились перед кувшинами. Каймакан очень боялся этих ужасных мастино, а потому отошел от кувшинов и, ругаясь и проклиная христиан, уселся за стол и принялся выпивать вместе с солдатами. Он уже осушил пару стаканов, как вдруг вскочил с места и заорал:
— Эти паршивые христиане над нами издеваются, говорю вам!
Потом уставился на Домоко, который сильно побледнел, и сказал:
— Открой кувшины, я хочу посмотреть, что там внутри.
— Открой сам, — ответил крестьянин. — Трупов там уже нет.
— Думаешь, побоюсь?
— Начинаю так думать.
— А! Клянусь всеми разбойниками Аравии, нас водят за нос!
Он подошел к одному из кувшинов и поднял крышку. Оттуда выскочил Дамасский Лев с поднятой шпагой, готовый к бою.
— Христианин? — заорал каймакан, схватив свою саблю.
— На данный момент я ни турок, ни христианин: я Дамасский Лев.
Непобедимый фехтовальщик, одним прыжком выскочивший из кувшина, бросился на каймакана.
13Бухта Капсо
Увидев Дамасского Льва, турки отпрянули, охваченные невольным восхищением перед могучим воином, их соплеменником. Два других кувшина тоже открылись, и оттуда выскочили албанец и грек, готовые сразиться с ненавистными врагами. Каймакан от удивления потерял дар речи, он даже не смог отдать приказ своим подчиненным. А те с испугом разглядывали шестерых воинов и двух мастино, грозно рычавших в другом конце комнаты и готовых броситься на них в любую минуту.
— Ну так что же тебе нужно от Дамасского Льва? — спросил турок-отступник, подходя к ним с обнаженной шпагой.
— Ты — Дамасский Лев! — наконец выдавил из себя каймакан, отступая назад и быстро размахивая тяжелой кривой саблей. — Паша пообещал пять тысяч цехинов за твою поимку, и я тебя не выпущу, хоть и питаю к тебе большое уважение.
— Ну вот, я здесь, арестуй меня.
— Взять его! — рявкнул каймакан. — Эта добыча стоит чистого золота!
Он с удивлением увидел, что его солдаты, прижавшись спинами к столу, не делают ни малейших попыток напасть на человека, снискавшего себе такую огромную воинскую славу.
— А!.. Подлецы!.. — заорал он. — Я потребую, чтобы паша всех вас посадил на кол. Да кто такой этот Дамасский Лев? Человек, который отрекся от своей религии и которого я сейчас покараю вот этой рукой!
— Ты! — с презрением бросил Мулей-эль-Кадель. — Чтобы сразиться со мной, нужны иные клинки. Ты ведь даже у Метюба не учился.
Турок, возбужденный выпитым вином, отважно бросился вперед, размахивая саблей и выкрикивая:
— А!.. Я у Метюба не учился! А вот я тебе, сын паши, превратившийся в грязного христианина, сейчас покажу, что и сам могу тебя одолеть.
— Без посторонней помощи?
— Я достаточно силен, чтобы одним ударом сабли снести тебе голову!
— Да ты всего лишь жалкий карагёз![31] Шут гороховый! — крикнул Дамасский Лев ему в лицо.
Кавалеристы разразились громким хохотом. Вдвойне разозленный тем, что стал посмешищем для своих, каймакан ринулся на Дамасского Льва, нанося беспорядочные удары. Мулей-эль-Кадель не собирался провоцировать такую атаку, тем более что его шпага была слишком легкой против турецкой сабли. Он принялся прыгать то вправо, то влево, как молодой тигр, выжидая удобной позиции, чтобы нанести смертельный удар. Каймакан, решив, что он испугался, глупейшим образом наступал, рубя воздух перед собой и грозя порушить кувшины. Кавалеристы между тем хохотали, и он злился все больше и больше. Мулей-эль-Кадель развлекался этой игрой, не теряя, однако, бдительности. Он продолжал ждать, когда можно будет вонзить острый конец шпаги в какую-нибудь щель в кирасе противника.
Каймакан, однако, хоть и не лучшим образом выглядел в глазах своих солдат, храбро наскакивал на Дамасского Льва. Он не был хорошим фехтовальщиком, но со своей тяжелой саблей представлял собой изрядную опасность.
Кавалеристы, критяне, албанец и Никола наблюдали за драматическим поединком, ни во что не вмешиваясь. У Николы и албанца была одна забота: удерживать собак, которые рвались с привязи. Борьба длилась пару минут, и один из кувшинов все-таки с грохотом разлетелся на куски под мощным ударом сабли. И тут Дамасский Лев, крикнув: «Ты покойник!», сделал быстрый выпад.
Его клинок исчез под нашейником каймакана, пронзив ему горло. Шлема на турке не было, и он уставился на противника глазами, полными ненависти, потом силы покинули его, и он с грохотом рухнул наземь. Сабля, не сумевшая его защитить, выпала у него из рук.
Кавалеристы, увидев, что их командир упал, вместо того чтобы решительно вступить в бой, бросились бежать сломя голову. За ними неслись мастино, норовя укусить за ноги, защищенные, на их счастье, стальными латами. Добежав до коней, они вскочили в седла и ускакали резвым галопом, остановившись метрах в двухстах от фермы, среди глубоких канав, пересекавших поле.
Каймакан больше не разглагольствовал и не шевелился. Удар, который не удался Дамасскому Льву в бою с Метюбом, на этот раз достиг цели. Шпага пронзила сонную артерию, и кровь потоком хлестала из раны.
Домоко склонился над раненым и сказал Каре и Китару:
— Унесите его прочь, этот человек мертв.
Двое крепких парней взяли турка за ноги и за руки и понесли его в ров, уже забитый прокаленными солнцем костями христиан. Кавалеристы пытались дать по ним несколько выстрелов, но пистолеты не могли стрелять на двести метров.
— Напрасная победа, — сказал Дамасский Лев, отгоняя собак, которые лакали кровь каймакана. — Теперь мы в осаде.
— Не беспокойтесь, синьор, — сказал фермер. — Часы все еще стоят, и вечером здесь наверняка будут те, кто готов на все.
— А я бы этих каналий погнал бешеным аллюром. Уверен, они не выдержали бы нашего натиска.
— Не сомневаюсь, однако пуля, пущенная из пистолета даже наугад, может убить самого храброго из людей, живущих под этим небом. Оставьте их, они потом нам за все заплатят.
— А если они пошлют за подкреплением?
— И об этом не заботьтесь, синьор Мулей, — сказал Домоко. — Китар уже на башне, и у него приказ стрелять из аркебузы в первого же турка, который попытается удрать. Мой парень — прекрасный стрелок, он может без промаха попасть в человека даже с пятисот шагов. Хотите, пойдем посмотрим, чем заняты осаждающие?
— Я только что хотел это предложить.
Они взяли с собой аркебузы, запалили фитили и вышли в сопровождении Николы, албанца, Кары и собак. Даже лишившись командира, кавалеристы, казалось, никуда уходить не собирались. Они уложили коней на землю, чтобы те служили брустверами, и что-то возбужденно обсуждали, размахивая руками.
— Видно, вбили себе в головы, что смогут нас захватить, — сказал Домоко. — Их сейчас двенадцать, но, когда придут друзья с другой фермы, нас будет уже десять, и все готовы к бою. Ну вот, я так и знал!
Один из коней вдруг резко поднялся, и в седло вскочил всадник, направив коня на восток, то есть к турецкому лагерю.
— Оставьте это Китару, — сказал крестьянин, увидев, что Дамасский Лев вскинул аркебузу.
— А если он промахнется?
— Не промахнется.
Всадник проскакал двести-триста шагов, перемахивая через широкие канавы. Вдруг прогремел выстрел. Это Китар выстрелил с башни. Всадник, сраженный пулей, раскинул руки и вывалился из седла.