— Да тут можно жить, — сказал Мико, который сильно проголодался и сразу набросился на жареную дичь. — Но, господин мой, здесь совсем нечего пить. Скажите управляющему, что даже сам султан пьет кипрское вино. Оно тут наверняка есть, просто спрятано в погребах.
— Ты понял? — спросил Мулей коменданта.
— Да, господин: в Хусифе теперь тоже разрешено пить вино, сам султан подал пример, а ведь он глава правоверных.
— Вели принести лучшее вино и оставь нас. Мы спокойно позавтракаем, а ты тем временем прочтешь письмо вместе с секретарем Хараджи.
Все уселись за длинный стол, сервированный с восточной роскошью, и набросились на еду, а пажи уже несли корзины с запыленными бутылками.
В углу комендант и армянин изучали грозное письмо, которое одним своим видом уже повергало их в дрожь, хотя они пока и не знали, что там написано.
— Дело сделано, впечатление мы произвели, — сказал Никола Дамасскому Льву, разрезая аппетитную утку. — Пройдет полчаса, а лучше пять минут — и мы станем хозяевами Хусифа и сможем узнать судьбу вашего отца.
— Надеюсь, он еще жив в подземельях этого проклятого замка, — ответил Мулей. — Он старик железной закалки, и несколько ладоней содранной кожи для него пустяк. Он был ранен более двадцати раз в жестоких битвах с неукротимыми курдскими племенами в Бассоре и остался жив. Так что снятыми лоскутами кожи его не напугаешь. Но если я найду его мертвым, то от Хусифа не останется камня на камне.
— А всех этих разбойников мы повесим, — сказал Мико. — Вижу, на шторах в зале много шелковых шнуров. Вот они и пригодятся, а бандиты будут умирать с иллюзией, что получили роковую удавку от султана.
— Надо посмотреть, как пойдут дела, — заметил грек. — Нас всего семеро, а в замке по меньшей мере человек пятьдесят солдат, рабов и пажей, не считая женщин. Правда, в открытом море крейсирует венецианская эскадра.
— Ее-то мы и позовем на помощь, чтобы подрезать крылышки всем пташкам Хусифа.
— Сигнал подадите этой ночью? — спросил грек у Мулея.
— Да, с самой высокой террасы замка, и все пойдет как по маслу. Я не хочу подвергать венецианскую эскадру риску ради спасения моей жизни и жизни моего отца. А!.. Вот и кофе прибыл, а при нем сам комендант. Бедняга!.. Что-то он помрачнел.
— У него, видно, случился сердечный приступ, когда он вскрывал печати султана, — сказал Мико.
Один из негров нес на курчавой голове огромный поднос гравированного серебра с маленькими фарфоровыми чашечками в крошечных подстаканниках из ажурного золота.
— Эй, чернолицый, — сказал Мико, придя в шутливое расположение духа после нескольких бокалов кипрского вина. — Это настоящий кофе?
— Его всегда пила хозяйка, — вздрогнув, ответил несчастный африканец.
— Так он уже старый, ведь хозяйки давно нет в замке.
— Только нынче утром пробовали, эфенди.
— Ладно, мы тоже попробуем, — проворчал албанец, искоса на него взглянув.
Как известно, турки — большие мастера в приготовлении кофе. Они не дробят драгоценные ароматные зерна, а растирают их между двух камней в пыль и эту пыль засыпают потом в кипящую воду. На вкус такой кофе напоминает шоколад, и никто, кому довелось побывать в Константинополе, на этот кофе не жаловался. Негр поставил огромный поднос на стол и, повинуясь властному жесту Мико, быстро, как газель его родных краев, отпрыгнул в сторону. Тем временем к ним медленным шагом подошел управляющий вместе с армянином, держа в руке письмо с печатями султана.
— Удалось ли секретарю Хараджи разобрать арабскую вязь, начертанную на этой бумаге? — спросил Мулей-эль-Кадель, быстро допив свою чашечку кофе.
— Да, эфенди, — ответил управляющий, взглянув на письмо.
— Следовательно, ты понял, чего хочет от тебя султан?
— Я должен оказать вам гостеприимство до приезда госпожи и обращаться с вами, как с принцем.
— В моих жилах течет кровь самой высокопоставленной турецкой аристократии, — сказал Мулей. — Моя мать — двоюродная сестра Магомета Второго.
Управляющий побледнел до синевы:
— Эфенди, что я могу сделать для вас?
— То, что указано в письме.
— Передать замок целиком в ваши руки?
— Да, до приезда твоей хозяйки. И учти, я буду распоряжаться от имени султана. В Константинополе всегда хватит удавок для подарков.
— Я знаю, эфенди, но я человек маленький.
— Ты управляющий замком, с которым мало какой из замков на острове может сравниться, а значит, можешь считать себя персоной уважаемой, большим начальником. Вели подойти секретарю Хараджи, здесь есть чашечка кофе и для него.
— Он не осмелится, эфенди.
— Я его силой приведу, — сказал Мико, вставая. — Мы не подмешивали в сахар алмазную пыль, чтобы продырявить кишки тем, кто нам докучает, как делают при константинопольском дворе. Этот сахар из Хусифа.
Николу передернуло, когда он подумал о выпитом кофе и мусульманском коварстве. Но, увидев, что армянин по знаку Санджака подошел к столу и взял чашечку, протянутую Мико, сразу успокоился.
— Вы оказываете мне большую честь, высокочтимые господа, — произнесла эта темная личность.
— Выпей, потом поговорим, — сухо и властно сказал Мулей-эль-Кадель.
— Я слушаю тебя, эфенди.
— Ты тоже садись, Санджак, — продолжил дамаскин. — Ты должен ответить на один мой вопрос.
— Говори, господин, — ответил управляющий, садясь рядом с Николой.
— Сколько заключенных содержится в замке? — резко спросил Мулей.
Санджак и армянин испуганно переглянулись, потом Санджак, выпив для храбрости полбокала кипрского вина, ответил:
— Может быть, султан думает, что замок переполнен заключенными? Я вам уже сказал, что на болотах больше нет ловцов пиявок, с тех пор как неизвестная болезнь погубила всех этих тварей.
— А в подземелье, случайно, не содержат узника?
— Думаю, содержат.
— Думаешь? А вот в Константинополе известно, что этот узник — паша Дамаска.
— Я этого не знал, господин, ведь после его ареста Хараджа больше в замок не возвращалась.
— И еще известно, что твоя хозяйка имела наглость сдирать кожу со старого, благородного и прославленного воина. Да или нет?
Санджак прерывисто втянул в себя воздух, потом допил бокал, который ему протянул грек, и ответил:
— Этот узник действительно прибыл сюда с перевязанным плечом.
— Его лечили? — громовым голосом осведомился Мулей-эль-Кадель.
— Да, эфенди, клянусь Кораном, госпожа посылала меня сказать, чтобы ему оказали помощь.
— Где содержится паша?
— А он и вправду паша Дамаска?
— В Константинополе лучше, чем вы, знают обо всем, что происходит в Хусифе.
— Я ничего не знал, господин, я думал, этот человек нанес моей хозяйке какую-то обиду.
— Ты должен выделить комнату этому узнику, и я требую, чтобы она располагалась рядом с нашими. Теперь я сам буду его стеречь.
— Я готов повиноваться, мой господин.
— Мико, сопроводи Санджака в подземелье с эскортом, — сказал Мулей-эль-Кадель.
— Есть! — отозвался албанец, и вместе с ним из-за стола встали четверо венецианцев.
Санджак взял с собой армянина и вышел, за ним последовали пятеро воинов. В зале остались только Мулей и Никола.
— А почему вы сами не спустились, синьор? — спросил грек.
— Отец бы меня сразу узнал, и кто знает, что могло бы произойти. Не надо забывать, мы сейчас слабое звено и вынуждены сражаться хитростью, а не шпагами.
— Меня восхищает ваше благоразумие, — сказал грек. — Лично я иногда просто зверею.
— Давай выйдем на террасу. Как знать, может, какая-нибудь черная точка на горизонте даст нам понять, что там стоит венецианская эскадра.
Они осушили еще по бокалу вина, прошли сквозь широкий двор и вышли на просторную террасу, где стояло полдюжины кулеврин и две бомбарды.
Мулей-эль-Кадель подошел к парапету, не удостоив ответом приветствия курдов, которые начищали орудия, и с беспокойством вгляделся в горизонт. Он был чист, без малейшего облачка.
— Послушай, у тебя глаза моряка, ты что-нибудь видишь?
— А вы действительно ничего не замечаете?
— Признаюсь, ничего, хотя у меня зоркие глаза.
— Ладно, синьор, эскадра на месте, там восемь черных точек, которые только я могу различить: точно по числу галер.
— Ну у тебя и зрение, Никола!
— Как у всякого человека, всю жизнь проведшего в море. Вы видите только зеленовато-серый туман, пронизанный солнцем, но не видите того, что происходит за кромкой горизонта.
— У меня нет твоих глаз, Никола.
— Для этого надо родиться моряком и долгие годы провести в море.
— То есть ты уверен, что галеры стоят в открытом море напротив Хусифа?
— Да, мой господин. Хотите, я поклянусь на Коране, как вероотступник, или на Кресте, как верный христианин?
— Не надо, Никола. Ты их увидел, и мне этого достаточно.
— Если вам нужна моя жизнь, возьмите ее, синьор.
— Нет, не возьму, нам еще предстоит ее защищать здесь, в Хусифе, где пустили корни столько негодяев.
Дамасский Лев еще несколько минут постоял, облокотившись на парапет и глядя в море, сверкавшее золотыми блестками, потом сказал:
— А теперь пойдем повидаемся с моим отцом.
— Смотрите не выдайте себя, синьор.
— Выгони из комнаты, хоть ударами шпаги, хоть палицы, управляющего и особенно этого армянина.
— Знаете, синьор, меня этот армянин пугает гораздо больше, чем Санджак.
— Меня тоже, — ответил Мулей-эль-Кадель. — Очень подозрительный тип.
— Он принадлежит к племени предателей, — сказал Никола. — Потеряв свою национальность, они стали рабами турок, даже не пытаясь оказать сопротивление.
— Пойдем, Никола.
— Будьте осторожнее, синьор.
— Буду. К тому же я попросил Мико подготовить отца. Пойдем навестим старика, я не видел его уже три года.
Он вложил шпагу в ножны и вместе с отступником вернулся в зал.
19Предательство армянина
Мико и четверо венецианских офицеров, готовых в любую минуту дать отпор туркам, спускались по бесконечной лестнице, которая, наверное, кончалась где-то на уровне моря. Впереди шли Санджак с большим фонарем и армянин.