Все жители крепости, способные держать оружие, охваченные яростью, выбежали на бастионы: кто с пикой, кто с алебардой, кто с мечом или палицей. Женщины и дети с криками и плачем укрылись в соборе, под дождем падающих бомб, разрушавших последние дома, будто там, внутри храма, предсмертное рычание Льва Венецианской республики могло остановить почитателей Полумесяца и Магомета.
Над Фамагустой стоял немыслимый грохот. Под натиском неприятельской артиллерии с треском рушились крепостные башни, падали стены, погребая под собой защитников, во все стороны разлетались осколки огромных каменных ядер, убивая и воинов, и женщин, и детей.
Губернатор города Асторре Бальоне безучастно наблюдал это смертоубийство, опершись на меч и с невыразимой тоской ожидая последней атаки.
Он стоял в окружении своих капитанов и спокойным голосом отдавал приказы, уже смирившийся с тем, что длинная лента его судьбы сейчас оборвется, и готовый встретить смерть.
Он понимал, что, даже если ему и удастся выйти живым из этой схватки, визирь его все равно не пощадит. А потому он бесстрашно глядел в глаза опасности, которая подстерегала его со всех сторон, и, бесспорно, являл собой пример, достойный восхищения.
Тем временем турецкие орды, поддержанные ударами своей сильной артиллерии, крушившей стены Фамагусты, неустрашимо наступали под непрерывные вопли муэдзинов:
— Убивайте! Уничтожайте! Так велят вам пророк и Аллах!
В первых рядах атакующих, все больше распространяясь по равнине, шли янычары, жестокие и безжалостные воины. Они вели за собой албанцев и отряды рекрутов из аравийских пустынь и Малой Азии.
Минеры, продвигавшиеся впереди всего войска, не теряли времени. Пользуясь темнотой и неразберихой, они с отчаянной храбростью подползали под башни бастионов и, не думая о том, что могут взорваться сами, взметали взрывами тучи пыли, чтобы пробить бреши, в которые могла бы устремиться пехота.
Особым их вниманием пользовался бастион Сан-Марко, они норовили взорвать его со всех сторон. Ужасающий грохот слышался непрерывно, со стен рушилась облицовка, в куски разлетались зубцы.
Однако, несмотря ни на что, сыны Венецианской лагуны и скалистых гор Далмации не прекращали огонь, безжалостно выкашивая солидную часть колонн неверных и усеивая равнину трупами и ранеными.
Под дождем из каменных осколков, взлетавших в воздух при взрывах, когда от сотрясения камни буквально уходили из-под ног, в грохочущей буре из стенобитных ядер, кусков железа, пуль и огненных стрел, пущенных из арбалетов азиатской пехоты, бесстрашные бойцы, взявшись за щиты, готовились отразить натиск турецких сабель.
Грохот усиливался с каждой минутой. Неистовым воплям мусульман отвечали рыдания и молитвы женщин и крики детей. В воздухе, напоенном дымом и пылью, в грохоте пушечных выстрелов звучали колокола, созывавшие всех жителей, которые еще оставались в развалинах пылающих домов.
Орды варваров наступали, медленно, неотвратимо и мощно распространяясь по равнине. Безудержным приливом они тысячами и тысячами карабкались на эскарпы, а рвущиеся повсюду мины вспыхивали в темноте кровавыми огнями и сразу гасли.
— Аллах! За пророка! Смерть гяурам! — ревели сто тысяч голосов, перекрывая грохот артиллерии.
Янычары уже добрались до бастиона Сан-Марко и приготовились его штурмовать, когда темноту вдруг разорвала ослепительная вспышка и раздался ужасающей силы взрыв. Видимо, кусок раскаленного камня или огненная стрела попала на неразорвавшуюся мину, и она грохнула, расколов стену пополам.
В воздух взлетела туча обломков, убившая и ранившая множество янычар и смешавшая их ряды. Часть осколков обрушилась на бастион, где находились венецианцы. Капитан Темпеста стоял возле одного из уцелевших зубцов, готовый во главе своего отряда вступить с захватчиками в рукопашный бой, но тут крупный осколок попал ему в правый бок кирасы, и он упал.
Эль-Кадур был рядом и, увидев, что его госпожа, словно сраженная молнией, выронила щит и меч и упала на землю, подбежал к ней с криком тревоги и отчаяния:
— Они убили его! Они убили его!
Его голос потонул в угрожающих воплях, заглушивших даже канонаду. Янычары с пронзительным визгом ринулись на штурм, и заняться несчастной герцогиней было некому. Перпиньяно с мечом в руках бился во главе своего отряда.
Вне себя, Эль-Кадур схватил свою хозяйку в охапку, прижал ее к груди и бросился с бастиона в город, не обращая внимания на пули и осколки камней, летевшие со всех сторон.
Куда он бежал? Он один знал куда.
Пробежав метров пятьсот-шестьсот вдоль внутренней стены, он остановился под одной из старых городских башен, уже изрядно поврежденной минами. Повсюду высились груды обломков, а с вершины башни стреляли две кулеврины.
Эль-Кадур вскарабкался на одну из этих внезапно образовавшихся горок, которая увеличивалась с каждым взрывом, и пролез в тесный лаз, некогда, наверное, служивший входом в каземат.
Он двигался на ощупь, прижимая к себе юную герцогиню, и наконец осторожно положил ее на землю.
— Даже если Фамагуста падет нынче ночью, никто не найдет тело моей госпожи, — прошептал он.
Нашарив в темноте свою сумку, он вытащил огниво и кусочек трута и высек несколько искр, пока не загорелся слабый огонек.
— Они ничего не унесли из каземата, — сказал он. — Здесь найдется все необходимое.
В углу громоздились сваленные в беспорядке ящики, бочонки и прочая утварь. Он порылся в этой куче и вытащил оттуда светильник, который сразу и зажег.
Они оказались в подвальном помещении, служившем, по всей видимости, гарнизону соседнего бастиона складом. Помимо ящиков с оружием и боеприпасами, здесь были сложены матрасы, одеяла и джары — глиняные кувшины с двумя ручками, где обычно держали масло или вино, а теперь и оливки, составлявшие почти единственное питание осажденных.
Не обращая внимания на то, что у него над самой головой стреляет кулеврина и каждый выстрел оглушительным эхом отдается в каземате, араб воткнул светильник в трещину в полу и бережно переложил герцогиню на матрас.
— Не может быть, чтобы она умерла, — сдерживая слезы, бормотал Эль-Кадур. — Не может умереть женщина такой красоты и такой доблести.
Он откинул плащ девушки и внимательно осмотрел кирасу. Справа виднелась глубокая впадина с дырой посередине, откуда сочилась кровь. Осколок камня или металла, летевший с огромной скоростью, пробил даже сталь. С превеликой осторожностью расшнуровав кирасу, он сразу увидел под правым плечом девушки глубокую рану, из которой обильно текла кровь.
— Ну, если в теле нет осколков, моя госпожа выживет, — прошептал араб. — Но какой же силы был удар…
Он разорвал легкий шерстяной плащ герцогини на бинты, осмотрел кувшины и, найдя среди них один с оливковым маслом, окунул в масло бинт. Потом аккуратно перетянул рану промасленным бинтом, чтобы остановить кровь, и несколько раз изо всей силы дунул в лицо девушки, пытаясь привести ее в чувство.
— Это ты, мой верный Эль-Кадур? — вдруг сказала она, пристально вглядываясь в араба.
Голос ее был еле слышен, а лицо — бледно как полотно.
— Жива! Моя госпожа жива! — воскликнул араб. — А я думал, ты умерла, госпожа.
— А что произошло, Эль-Кадур? — снова заговорила она. — Я ничего не помню… Где мы?.. Что за стрельба над головой? Ты не слышишь этот грохот, от которого у меня раскалывается голова?
— Мы в каземате, синьора, и нам не страшны ни пули, ни турки.
— Турки! — вскричала она, приподнимаясь и пытаясь сесть, и глаза ее вспыхнули огнем. — Турки! Фамагуста пала?
— Пока еще нет, синьора.
— А я валяюсь здесь, когда другие идут на смерть?..
— Ты ранена…
— Верно… Вот здесь очень больно. Меня ранили мечом или пулей? Я совсем ничего не помню.
— Кусок камня пробил твою кирасу.
— Боже мой, ну и грохот!
— Турки снова пошли в атаку.
Герцогиня еще больше побледнела.
— Город сдали? — с тревогой спросила она.
— Не знаю, синьора, но мне в это не верится. Я все время слышу выстрелы кулеврин с бастиона Сан-Марко.
— Эль-Кадур, пойди посмотри, что там происходит.
— А как же ты? Как я могу оставить тебя одну?
— Ты нужнее там, на бастионе, чем здесь.
— Я не решусь, госпожа, оставить тебя.
— Иди, — властно повторила герцогиня, — иначе я встану и сама выйду из укрытия, пусть даже и умру по дороге. Сейчас ужасный момент, все воины Креста сражаются, а ты отрекся от пророка и стал таким же христианином, как и я. Иди, Эль-Кадур, я этого желаю, и убивай неверных, убивай врагов нашей религии.
Араб опустил голову, в нерешительности посмотрел на нее повлажневшими глазами, потом вытащил из ножен ятаган и бросился из каземата, бормоча на ходу:
— Да поможет мне бог христиан спасти мою госпожу!
6Кровавая ночь
Пока араб бегом добирался до бастиона Сан-Марко, стараясь держаться поближе к домам, чтобы не попасть под ядра, которые дождем сыпались на город, пробивая крыши и обламывая деревья, турецкие орды, все-таки перейдя равнину, несмотря на шквальный огонь христиан, приступили к штурму.
Фамагусту окружало облако из огня и железа, и этот круг медленно, но верно сужался и сужался.
Главный удар был направлен на бастион Сан-Марко. На его полуразрушенные башни и стены, с улыбкой бросая вызов смерти, взбирались все новые толпы осаждавших.
Хотя янычары понесли огромные потери и равнина была усеяна их мертвыми телами, они наконец вплотную подошли к неприступному бастиону, уже частично разрушенному минами. Этот передовой отряд бросился в рукопашный бой и принялся с неукротимой силой теснить отряды словенцев и критян, защищавших бастион. А тем временем албанцы, азиаты и дикие сыны Аравийской пустыни карабкались на башни, пытаясь их захватить.
Неверные лезли по отвесному эскарпу и развалинам бастиона со злостью голодных тигров и ловкостью обезьян. Держа в зубах ятаган, а в руке саблю, они закрывались железными щитами, украшенными конскими хвостами и серебряными полумесяцами.