Здесь сидел Купидон – в той же позе и том же костюме, в каком я видел его в первый раз: в большом красном байковом платке на плечах и с чулком в руках. Бедняга казался сильно сконфуженным. На мой вопрос, где ребенок, куда он мог подеваться, негр тотчас же поспешил ответить, что ничего не знает, что он не сходил со своего места и не видал ни Флоримона, ни кого-нибудь другого. Может быть, ребенок проснулся, встал и пошел искать Клерсину! Конечно, это было весьма возможно, но в таком случае, куда же он девался? Куда пошел? Мы наверняка встретили бы его. Но все хорошо знали, что ребенок никогда не выходил из дому один.
Быть может, Клерсина могла бы дать нам какие-нибудь полезные указания, высказать какие-нибудь предположения, но бедная женщина не в состоянии была произнести ни одного слова. Мы почти силой ввели ее в комнату и принудили сесть. Ее отчаяние было так ужасно, что всем нам было больно смотреть на нее. Она решительно ничего не понимала и не сознавала, глаза ее смотрели неподвижно в одну точку с выражением смертельного страха и безумного ужаса, застывших в этом взгляде. Ее состояние страшно пугало нас, так оно было неестественно у женщины с таким светлым, решительным умом, такой смелой, находчивой и энергичной. Зачем же сразу так ужасно отчаиваться? Ребенок, вероятно, был где-нибудь недалеко. Следовало только сейчас же начать разыскивать его…
Я высказал эту мысль вслух и был ужасно поражен, заметив, что отец мой мрачно качает головой. Даже Белюш, казалось, был чем-то поражен. Мне казалось, что все они слишком легко приходят в отчаяние. Я взглянул на Розетту; она одна не была подавлена ужасом, как все остальные, – напротив, старалась ободрить Клерсину; девушка, подобно мне, хотела себя уверить, что Флоримон не мог исчезнуть бесследно и безвозвратно и что мы вскоре непременно найдем его.
В тот момент, когда она произносила эти слова громким, убежденным голосом, я заметил, или мне только показалось, что Купидон сделал безнадежный отрицательный жест.
– Купидон! – воскликнул я. – Почему вы думаете, что мы не отыщем Флоримона, что ребенок безвозвратно исчез?.. Знаете вы о нем что-нибудь?..
– Нет! – ответил старый негр, но тон его ответа показался мне неискренним.
– Вы говорите «нет», а глаза ваши говорят «да»! – с досадой воскликнул я. – Нам важно не терять времени!.. И если вы что-либо знаете, или хотя бы только предполагаете, скажите сейчас же!..
– Можно думать и в то же время не желать высказывать свои предположения, не имея никаких доказательств! – пробормотал старик, совершенно сбитый с толку моим гневом.
– Купидон, – сказал строго и повелительно мой отец, – вы должны сказать, что думаете или предполагаете. Никаких доказательств нам не нужно, и если только вы поможете нам отыскать ребенка, никто не станет спрашивать у вас никаких доказательств, как, почему и на каком основании вы высказали свое предположение!
– Вот видите ли, масса, – проговорил тогда Купидон, понизив голос как бы от ужаса перед тем, что он сейчас произнесет, – я ничего не знаю, но только думаю, что сегодня как раз четырнадцатое июня…
– Так что же? – с недоумением спросил я. – Какое значение может иметь это число к исчезновению Флоримона?
Вдруг Клерсина вскрикнула нечеловеческим голосом – вскрикнула так, что я невольно замолчал. Она вскочила как безумная со своего места, схватила старого негра за плечо и посмотрела на него глазами, полными невыразимого ужаса. Бедная женщина старалась что-то сказать, но не могла: страх сдавил ей горло. Никогда еще в моей жизни я не видел лица с выражением безумного ужаса. Ее расширенные зрачки, казалось, готовы были выскочить из орбит. На нее больно было смотреть.
– Что вы наконец хотите этим сказать, Купидон? Почему вы упомянули о четырнадцатом июня? – спросил я, в свою очередь схватив бедного негра за плечо.
– Это праздник вуду! – прошептал он едва слышно.
Отец мой страшно побледнел при этом, и даже с уст Белюша сорвалось глухое проклятие. Что же касается меня и Розетты, то мы только с недоумением взглянули на них, не зная, в чем дело. Но выражение беспредельного ужаса, ясно отразившееся на лицах этих двух мужчин, таких мужественных и отважных, положительно леденило кровь в наших жилах. Почему одно это название, праздник вуду, производило такое мрачное, ужасное впечатление?
Клерсина кинулась лицом на землю, вытянув вперед свои судорожно сжатые, точно безжизненные руки… Какой-то глухой свистящий, точно предсмертный, хрип вырывался у нее из груди… Вдруг она громко застонала и, ползком дотащившись до ног Розетты, обхватила их обеими руками и, ударяясь лбом о землю, стала глухо стонать. Мой отец стоял мертвенно-бледный, с глазами, горевшими, как раскаленные угли, каким-то сухим лихорадочным огнем, уставившись в упор на несчастного негра, точно ожидая от него дальнейших пояснений.
Вся эта сцена, которую я так долго передаю вам, на самом деле произошла всего в несколько минут. Белюш, видя наше полнейшее неведение, решился пояснить нам значение праздника Воду.
– Праздник вуду – это шабаш негров! – сказал он, – то есть то время года, когда они в глуши темных лесов справляют странные обряды своего языческого культа, когда вдруг, воспылав новым фанатизмом, они доходят до настоящего беснования, превращаясь в каких-то страшных африканских дикарей… И вот, если в такое время белый ребенок каким-нибудь образом попадает в их руки, то не следует терять ни минуты, а спешить разыскать его, если желают найти его целым и невредимым…
– Целым и невредимым! Что вы хотите этим сказать? – порывисто воскликнул я. – Что же делают эти негры во время своего шабаша?
– Право, я этого точно не знаю. Купидон, вероятно, сумеет лучше объяснить вам, я знаю только, что они поклоняются змею вуду!.. Нечего сказать, славная вера!..
При слове вуду Клерсина вдруг сразу вскочила на ноги, какие-то несвязные звуки и крики стали вырываться из ее уст, и среди них поминутно повторялось имя Флоримона. Казалось, несчастная женщина лишилась рассудка. Розетта подошла к ней, целовала, обнимала ее, прижимая к своей груди.
– Клерсина! – говорила она, – дорогая моя Клерсина, что же такое случилось? Скажи нам во имя Бога!..
Что значат слова Купидона?.. Ох, говори же! говори, Клерсина, умоляю тебя! Очнись, приди в себя! Помоги нам отыскать моего маленького братца! Ведь все мы знаем, что это несчастье случилось не по твоей вине!.. Мы знаем, что ты любишь его не меньше нас!.. Не бойся, мы не станем упрекать тебя ни в чем! Отец тоже не упрекнет тебя, – я знаю, он уверен, что ты с охотой отдала бы последнюю каплю своей крови за нашего малыша… Но только говори! Отвечай мне скорее, пока еще не поздно!
Слезы градом текли по лицу бедной девушки, старавшейся успокоить и ободрить свою кормилицу. У всех нас также наворачивались слезы на глаза. Клерсина бросилась перед ней на колени. Ее дикое, злобное отчаяние как будто улеглось немного под влиянием ласковых слов ее питомицы, и, закрыв лицо руками, она расплакалась как дитя.
Отец мой, видя это, понял, что этим моментом следует воспользоваться, чтобы добиться ответа.
– Клерсина, – сказал он спокойным и серьезным тоном, – если вы знаете хотя бы что-нибудь, прошу вас, ради Бога, скажите нам. Быть может, еще не поздно! Быть может, можно еще что-нибудь сделать, чтобы вернуть и спасти ребенка… Скажите, имеете ли вы основания думать, что нашего маленького Флоримона похитили эти негры?
Все тело бедной женщины содрогнулось при этом вопросе отца. Она воздела обе руки к небу с трагическим жестом, затем опустила их.
– Да… я боюсь! – прошептала она задыхающимся голосом. – Я боюсь!..
Ее запекшиеся губы с трудом выговорили эти слова.
– Бывают случаи, что они крадут детей белых для своих странных обрядов, не правда ли? Отвечайте!
Клерсина опустила голову – и крупные слезы брызнули у нее из глаз.
– Бывает! – чуть слышно прошептала она.
– Поклонение вуду имеет здесь своих приверженцев, да? Знаете вы их? А если знаете, то не замечали ли когда-нибудь, чтобы они метили на Флоримона?
Мы с возрастающим чувством отвращения слушали допрос моего отца. И Розетта, и я положительно содрогались от ужаса. Что это за культ вуду и почему бедная Клерсина каждый раз, как произносилось это слово, казалась подавленной не только горем, но и стыдом?
– Скажите, знаете вы поклонников вуду, Клерсина? – еще раз повторил мой отец, дотрагиваясь до плеча несчастной женщины.
– Да!.. да!.. Знаю! Знаю! – воскликнула она порывисто, как будто какая-то высшая, невидимая сила вырвала у нее это признание против ее воли. – Да, да, знаю нескольких!.. Зеновия Пелле!.. Ливар-Конго!.. Монплезир-Жиро!.. Аллиньи Адрюэнь и многих других… Да, Зеновия Пелле – их мамалои! Она всегда поглядывала на Флоримона… Ливар-Конго – их папалои!.. Он постоянно следил за моим маленьким Флоримоном!.. И я боялась, всегда боялась… Я следила за ним, охраняла его и день и ночь!.. Я никогда ни на минуту не оставляла его одного!.. Если я уходила, то каждый раз звала Купидона!.. Купидон – славный, добрый негр!.. Он питает глубокое отвращение к вуду!.. Он верно сторожил Флоримона!..
Бедная женщина не могла продолжать далее, рыдания и слезы душили ее.
– Как вы объясняете себе его исчезновение, если Купидон сторожил здесь все время и никого не видал? – спросил мой отец, взволнованный до крайности.
– Я вышла, чтобы дойти до «байю» – посмотреть, не едете ли вы… и позвала Купидона, посадив его у дверей… К несчастью, я не заперла на замок дверь, ведущую в огород… Вероятно, какой-нибудь дурной негр прокрался оттуда и выкрал ребенка. Как часто мне приходило на ум бежать отсюда и укрыть моего маленького Флоримона где-нибудь в глухом лесу, – продолжала она во внезапном порыве сердечных излияний, – но лес пугал меня!.. О, я знаю, что значит потерять ребенка! Ведь у меня их было пятеро!.. Да, пятеро, и всех отняли у меня!.. Всех продали, и я никогда более не видела их!.. Быть может, все они уже умерли!.. но я не знаю этого!.. Вот почему сердце мое окаменело… Я возненавидела всех белых, проклинала их за их бесчеловечную жестокость и просила Небо воздать им всем вдвойне за моих детей… Но Розетта стала моей дочерью, ребенком моей души… она полюбила меня, и я стала л