Потом, когда он дал ей перевести дух, она подумала о Миграте, который мог ведь прийти в любую минуту — и убить их. Или они могли убить его. Она хотела вскочить, но этот — как теперь было называть его — не позволил: снова пальцы его заскользили по ее телу, и мысли исчезли.
— Ты бы не трогал ее, а? — сказал старший капрал Ур Сют рядовому Ар Гону. — Все равно ведь тебе от баб никакой радости, это всем известно.
Ар Гон, здоровый бугай, усмехнулся одной стороной рта.
— Она мне напрочь не нужна. Я и не подумал бы, если бы она не поддала мне по яйцам. А такого я не прощаю. Хоть бы она была полковником.
— Да какое тебе удовольствие?..
— Никакого, это верно. Я их всех ненавижу с тех пор, как моя жена, сука проклятая… Но когда я на нее залезу, ей придется куда хуже моего. Пусть пострадает за все их поганое племя.
— Рядовой Ар Гон!
— А иди ты. Я в своем праве. Или ты собрался солдата обидеть? Не надо, старший капрал, не надо, нам еще воевать и воевать…
…Когда Леза снова пришла в себя, оба солдата стояли у ее кровати; по-видимому, выведенный ею из строя пришел в себя и теперь хотел получить свою долю удовольствия. Она жалобно взглянула на своего, близкого, заранее понимая, что — бесполезно. Другой, все еще морщась, уже расстегивался. Ласковый взглянул на нее и едва заметно развел руками. Она закрыла глаза. Дурно пахнущий навалился на нее. Она терпела, сколько могла, потом ощущение реальности стало уходить — но вовсе не от наслаждения, а от боли, обиды и усталости.
Потом ребенок все-таки проснулся и заплакал, и от этих звуков Леза сразу пришла в себя. Ощутила легкость: грубый солдат уже отошел от кровати, и теперь шагнул было в сторону колыбели, но ласковый, похоже, отговорил его, и тот нехотя позволил Лезе встать. Они недолго поспорили о чем-то, один даже тряхнул своим ружьем. (Не зная их языка, она не могла, конечно, понять, что здоровенный предлагал старшему капралу оставить ее с ребенком здесь: никуда не денется, захочешь — навестишь, а там она к чему? Ур Сют отвечал, что женщины в расположении нужны — хотя бы белье стирать. «Затрут ее там наши ребята, — сказал Ар Гон, — тебе ничего не останется». «Пусть попробуют», — ответил Ур Сют и потряс «циклоном».) Но в конце концов оба договорились, видимо, и отперли дверь. Леза надеялась, что они позволят ей остаться, но солдаты, дав ей время одеться, знаками показали, что нужно взять ребенка, — ласковый солдат все улыбался ей с виноватым видом, она же смотрела, не веря, что это именно он сделал ей так хорошо, и с удивлением чувствуя, что не может до конца обидеться на него за то, что он позволил другому ее изнасиловать; да, этот второй насиловал, тут другого слова не было. Потом ей показали, что надо уходить. Она хотела повиноваться, но подогнулись ноги, и она почувствовала, что идти не в состоянии. Ребенка понес, забрав у нее, хороший солдат, а бугай-насильник без ощутимого усилия поднял на руки ее и потащил. Они пошли куда-то, часто оглядываясь и стараясь ступать потише. А Миграта все не было, и Леза чувствовала, как в душе ее начинает расти гнев на него: какое он имел право вот так оставлять ее на произвол судьбы, не обеспечив безопасности? Зачем он вообще привез ее сюда с Инары, где было хотя бы тихо и не было видно никаких солдат — ни своих, ни чужих?
Ей и в голову не пришло — упрекнуть самое себя за то, что поехала с Мигратом. Она всегда чувствовала себя зависимой от других, и сопротивление не было ее стихией. Вот и сейчас она, смирившись, покорно позволяла мародеру нести себя.
Вскоре они вошли в городские развалины и углубились в них. Леза опять забылась, через какое-то время снова пришла в себя; теперь ей хотелось лишь как можно скорее оказаться где-то, где можно будет отдохнуть. И еще — в глубине души она надеялась, что солдат, что нес ее ребенка, сына Властелина, будет там, куда ее несут. И может быть, они еще смогут бывать вместе — хотя бы изредка…
Все-таки это было настолько же хорошо, насколько неожиданно. Миграт же — да какое дело ей было сейчас до Миграта! И даже память об Изаре, некогда рыцаре ее мечты, стала отступать вдруг куда-то в неразличимые сумерки былого.
Мобиль не катился, а прямо-таки летел по дороге — еще недавно обычному проселку, без жесткого покрытия, зато со множеством выбоин и ухабов, теперь же прямому, как натянутая струна. Колеса едва касались матовой, гладкой, как девичья кожа, поверхности — и все же ни разу так и не попытались вильнуть. Советник любил ездить, но тут в первые минуты боялся поддать газу: машина тоже была новой, незнакомой. Потом боязнь ушла: видимо, все было сделано очень надежно. Убедив себя в этом, старый донк принялся думать о предстоящей встрече с женщиной, которая последнее время занимала главное место в его размышлениях, — но вовсе не по тем причинам, по которым мужчины обычно думают о женщинах. Тут дело было совсем в другом.
Дорога заняла меньше времени, чем он ожидал. Мягкое торможение, остановка, негромкое шипение откатывающейся двери. Кресло как бы само подтолкнуло его к выходу — правда, достаточно деликатно. Он выбрался из машины на широкую, гладкую, ярко освещенную площадку. Свет был с зеленым оттенком, не резал глаз, хотя все видно было очень хорошо. Советника никто не встречал. Он и не ждал церемоний. Коротко вздохнув, направился к единственному входу — двустворчатой двери под старомодной колоннадой. При его приближении створки распахнулись. Он вошел в прихожее зальце.
Женщина ожидала его там. Она приветливо улыбалась. Советник медленно, по-старинному, поклонился. Она кивнула в ответ, приглашающе повела рукой, повернулась и пошла. Советник шел за нею, стараясь не очень обращать внимания на мягко круглящиеся под длинным платьем формы. А также и на то, что в какой-то миг женщина стала вдруг прозрачной, так что сквозь нее оказался виден весь коридор. Впрочем, в следующее же мгновение она вновь обрела непроницаемость плоти. Советник смолоду знал, что ничему в этом мире не следует удивляться, потому что в нем не бывает невозможного. А подобное ему приходилось видеть не раз. Орден Незримых. Вот только женщина эта к нему не принадлежала. Иначе он знал бы ее.
Вслед за нею он вошел в комнату — просторную, он бы даже сказал — обширную, меблированную старомодно и богато — так, как донку было привычно. В камине горели дрова. Повинуясь жесту хозяйки, Советник опустился в глубокое кресло. Подумал, что и в его доме такое не помешало бы, и напрасно он не заказал подобной обстановки, когда возвратился сюда из столицы, как думалось, навсегда.
Хозяйка уселась напротив, и кресло, как он и ожидал, слегка подалось под ней. Советник не сомневался, что это было сделано специально для него — чтобы он чувствовал себя как можно более естественно. Чтобы относился к ней, как к любой другой женщине.
Хотя на самом деле она (он понял уже, такой опыт у него был, благодаря Ордену Незримых) к обычным людям не принадлежала.
Но это его не пугало.
— Итак, донк, — сказала она на хорошем ассартском, на столичном его диалекте, — вы поступили совершенно правильно, решив принять мое предложение именно сейчас — когда Властелин едет к вам.
— Вы каким-то образом узнали об этом? Да, он должен приехать.
— Я стараюсь быть в курсе событий.
Он понял. Но все равно ему это было неприятно. Хотя к таким вещам за время своей долгой придворной карьеры он привык.
— В таком случае мне не нужно ничего вам пересказывать, э-э…
Женщина поняла его затруднение:
— Зовите меня просто — Эла.
И, улыбаясь, добавила:
— Это мое настоящее имя.
Привстав, он поклонился.
— Да, — продолжила она сразу же, — пересказывать ничего не нужно. Однако следует кое-что объяснить.
— Я готов, — молвил он, испытывая некоторое напряжение.
— Вы представляете, почему Властелину именно сейчас захотелось — или понадобилось навестить вас?
Советник позволил себе улыбнуться.
— Догадаться нетрудно. Как сообщают мне старые друзья, в столицу съезжаются владетельные донки. Можно легко понять, чего они захотят: того, чего он отдать не захочет. Нужно плести дипломатические кружева. Он этого не умеет. И никто рядом с ним — тоже.
— И вы были готовы ему помочь.
— Речь идет о сохранении династии, я всю жизнь служил именно ей. И я не стал бы дожидаться приезда Властелина: устремился бы к нему сам. Но вы убедили меня не делать этого. — Старый донк развел руками. — Даже не знаю, как это вам удалось.
— Вы просто почувствовали, что мои доводы более весомы.
— Почувствовал — возможно; но судить об этом не могу, поскольку я их так и не услышал.
— Вы их услышите, донк. Но не сразу. Прежде скажите: вас навестили сегодня гонцы Ордена Незримых. Чего они хотели?
— Известили, что в ближайшее время я не должен обращаться к ним с просьбами.
— Ага. Вероятно, вы хотели использовать Орден Незримых для того, чтобы помочь вашему Властелину в розысках его Наследника? Он просил вас об этом?
Советник медленно покачал головой:
— Нет. Но я уверен, что попросит. Вернее, прикажет: Властелину не пристало просить своего подданного.
— И вы хотели опередить его?
Советник вздохнул.
— Желал бы. Но они более не в силах помочь — ни ему, ни мне, и вообще ни единому человеку. Орден проигрывает в борьбе с… Не знаю, имеете ли вы представление о таких существах — это энергетические шары…
— Мы называем их энобами. Концентрированная энергия и информация. Для нас — таких, как я или рыцари вашего ордена, — они очень опасны, потому что способны просто рассеять нас, превратить в хаотическое излучение. К сожалению, ваши рыцари правы.
— Скажите… Эла, — старик на миг запнулся, — но ведь они не являются самостоятельным, разумным племенем? Они действуют, я полагаю, осуществляя чью-то волю. Может быть, можно как-то встретиться и договориться с их — ну, скажем, хозяевами?
Говоря это, Советник следил за выражением лица собеседницы. Оно не изменилось. Ах да, вспомнил он. Это же на самом деле одна только видимость. Как и они…